Эдуард Асадов

 

Судьбы и сердца

М., "Правда", 1990 г., 100 тыс.экз.

 

 

ТВОРИТЕ БИОГРАФИИ СВОИ

 

Ах, как мы мало время бережем!

Нет, это я не к старшим обращаюсь.

Они уж научились. Впрочем, каюсь, -

Кой-кто поздненько вспомнили о нем.

 

И лишь порой у юности в груди

Кипит ключом беспечное веселье,

Ведь времени так много впереди

На жизнь, на труд и даже на безделье.

 

Какой коварный розовый туман,

Мираж неограниченности времени.

Мираж растает, выплывет обман,

И как же больно клюнет он по темени!

 

Пускай вам двадцать, или даже тридцать,

И впереди вся жизнь, как беляй свет,

Но сколько и для вас прекрасных лет

Мелькнуло за спиной и больше нет,

И больше никогда не возвратится.

 

Еще вчера, буквально же вчера,

Вы мяч гоняли где-нибудь на даче,

А вот сейчас судьбу решать пора

И надо пробиваться в мастера,

В всяком деле только в мастера,

Такое время, что нельзя иначе.

 

А кто-то рядом наплевал на дело,

Ловя одни лишь радости бессонные,

Тряся с отцов на вещи закордонные.

Но человек без дела - только тело,

К тому же не всегда одушевленное.

 

Болтать способен каждый человек,

И жить бездумно каждый может тоже.

А время мчит, свой ускоряя бег,

И спрашивает: - Кто ты в жизни, кто же?

 

Уж коль расти, то с юности расти,

Ведь не годами, а делами зреешь,

И все, что не успел до тридцати,

Потом, всего скорее не успеешь.

 

И пусть к вам в сорок или пятьдесят

Еще придет прекрасное порою,

Но все-таки все главное, большое,

Лишь в дерзновенной юности творят.

 

Пусть будут весны, будут соловьи,

Любите милых горячо и свято,

Но все же в труд идите как в бои.

Творите биографии свои,

Не упускайте времени, ребята!

 

 

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

 

Ревет в турбинах мощь былинных рек,

Ракеты, кванты, электромышленье...

Вокруг меня гудит двадцатый век,

В груди моей стучит его биенье.

 

И если я понадоблюсь потом

Кому-то вдруг на миг или навеки,

Меня ищите не в каком ином,

А пусть в нелегком, пусть в пороховом,

Но именно в моем двадцатом веке.

 

Ведь он, мой век, и радио открыл,

И в космос взмыл быстрее ураганов,

Кино придумал, атом расщепил

И засветил глаза телеэкранов.

 

Он видел и свободу и лишенья,

Свалил фашизм в пожаре грозовом

И верю я, что все-таки о нем

Потомки наши вспомнят с уваженьем.

 

За этот век, за то, чтоб день его

Все ярче и добрее разгорался,

Я не жалел на свете ничего

И даже перед смертью не сгибался!

 

И, горячо шагая по планете,

Я полон дружбы к веку моему.

Ведь как-никак назначено ему,

Вот именно, и больше никому,

Второе завершить тысячелетье.

 

Имеет в жизни каждый человек

И адрес свой, и временнЫе даты.

Даны судьбою мне координаты:

"СССР. Москва. Двадцатый век".

 

И мне иного адреса не надо.

Не знаю, как и много ль я свершил?

Но если я хоть что-то заслужил,

То вот чего б я пожелал в награду:

 

Я честно жил всегда на белом свете,

Так разреши, судьба, мне дошагать

До новогодней смены двух столетий,

Да что столетий - двух тысячелетий,

И тот рассвет торжественный обнять!

 

Я представляю, как вес это будет:

Салют в пять солнц, как огненный венец,

Пять миллионов грохнувших орудий

И пять мильярдов вспыхнувших сердец!

 

Судьба моя, пускай долроги круты,

Не обрывай досрочно этот путь.

Позволь мне ветра звездного глотнуть

И чрез границу руку протянуть

Из века в век хотя бы на минуту!

 

И в тишине услышать самому

Грядущей эры поступь на рассвете,

И стиснуть руку дружески ему -

Веселому потомку моему,

Что будет жить в ином тысячелетье.

 

А если все же мне не суждено

Шагнуть на эту сказочную кромку,

Ну чтож, я песней постучусь в окно.

Пусть эти строки будут все равно

Моим рукопожатием потомку!

 

 

СОЗВЕЗДИЕ ГОНЧИХ ПСОВ

 

Мимо созвездия Девы,

Созвездий Льва и Весов

Несется по темному небу

Созвездие Гончих Псов.

 

Клубится, шурша по следу их,

Космическая пурга.

Комету ль они преследуют?

Иль гонят во тьме врага?

 

Я видел их тени тугие

Сквозь дымку мальчишьих снов,

И были они как живые,

К тому же слова какие:

"Созвездие Гончих Псов"!

 

Детство прошло, умчалось,

Растаяло без следа,

А песня в душе осталась,

И, кажется, навсегда.

 

Несется собачья стая

Мильоны веков вперед.

И я, как в детстве, гадаю:

Куда они? Кто их ждет?

 

Какая их гонит тайна

Средь стужи и тишины?

А вдруг они там отчаянно

Ищут во тьме хозяина,

С которым разлучены?

 

Он добрый, веселый, звездный,

Но с очень дальних времен

Где-то во мгле морозной

Чудищами пленен.

 

В безбрежье миров и столетий,

Где не был ни звук, ни взгляд,

Он к черной гигантской планете

Магнитным кольцом прижат.

 

Там странные измерения:

Сто верст - только малый шаг,

Столетье - одно мгновение,

А озеро - жидкий мрак...

 

Чудища, плавая в реках,

И после, сушась на скале,

Звездного человека

Держат в пещерной мгле.

 

Столапые электриды -

В каждой лапище - мозг,

Внушают ему, чтоб выдал

Он все, что когда-то видел,

А главное - тайну звезд!

 

Как они загораются,

Стужу гоня с планет?

Чем они остужаются?

Как погасить их свет?

 

Так, молча и некрасиво,

Жуя студенистую тьму,

Волю свою терпеливо

Они внушают ему.

 

А он не дает ответа.

И только упрямое: SOS!

С черной, как мрак, планеты

Шлет светлому миру звезд!

 

Зов по вселенной несется,

И все, что хоть где-то живет,

Говорит: - Високосный год. -

Или: - Год активного солнца.

 

И только в бездонном мраке,

Где нет ни ночей, ни дней,

Огненные собаки

Мчатся еще быстрей!

 

Все ярче глаза сверкают,

Струной напряглись хребты,

И жаркие искры роняют

Пламенные хвосты.

 

Вселенная бьет клубами

Космической пыли в грудь,

И тонко звенит под когтями

Серебряный Млечный Путь...

 

Но сквозь века и пространства

Домчат они и найдут

Планету Черного Царства

И чудищ перегрызут.

 

Лапы - на плечи хозяину,

И звездный вздохнет человек.

Вот она, главная тайна,

Основа всего мирозданья:

В любви при любом испытанье

И преданности навек!

 

Невзгодам конец! Победа!

Гремите, звезд бубенцы.

Пусть волны тепла и света

Помчатся во все концы!

 

И вправо помчат и влево,

Неся серебристый гам.

И радостно вскрикнет Дева,

Поверить боясь вестям!

 

Рукою за сердце схватится,

Щекою прильнет к Тельцу,

И звездные слезы покатятся

По вспыхнувшему лицу!

 

Фантазия? Пусть! Я знаю!

И все-таки с детских лет

Я верю в упрямую стаю,

Что мчится за другом вслед!

 

Спадает с души все бренное,

Истории бьют часы,

Звенит серебром вселенная,

Летят по вселенной псы...

 

Горят причудливо краски,

И, как ни мудра голова,

Вы все-таки верьте сказке.

Сказка всегда права!

 

 

* * *

 

Ах, как мы нередко странны бываем!

Ну просто не ведаем, что творим:

Ясность подчас ни за что считаем,

А путаность чуть ли не свято чтим.

 

Вот живет человек, как игрок без правил,

Взгляды меняя, как пиджаки.

То этой дорогой стопы направил,

То эту дорогу уже оставил,

И все получается. Все с руки.

 

С усмешкой поигрывая словами,

Глядит многозначаще вам в глаза.

Сегодня он с вами, а завтра с нами.

Сегодня он - "против", а завтра - "за"...

 

И странно: знакомые не клеймят

Такие шатания и болтания.

Напротив, находятся оправдания.

- Сложность характера, - говорят.

 

Вот и выходит, что все идет:

Оденется пестро - оригинален,

Ругает политику - смелый парень!

Похвалит политику - патриот!

 

Противоречив? Ну и что ж такого -

Молодо-зелено! Ерунда!

А брякнет скандальное где-то слово -

Мы рядом же! Выправим. Не беда!

 

И вот все с ним носятся, все стараются,

А он еще радостнее шумит.

Ему эта "сложность" ужасно нравится.

Вот так и живет он: грешит и кается,

Кается снова и вновь грешит!

 

И ладно б так только в живых общениях,

Но сколько бывает и в наши дни

В науке, пьесах, стихотворениях

Пустой и надуманной трескотни.

 

Когда преподносят вам вместо симфонии

Какой-то грохочущий камнепад,

Вы удивляетесь: - Где же симфония?

Это же дикая какофония!

- Нет, сложная музыка, - говорят.

 

А если вы книгу стихов возьмете,

Где слов сумбурный водоворот,

Где рифмы вопят на надрывной ноте,

То вы лишь затылок рукой потрете:

- О чем онн? Шут их не разберет!..

 

Стихи словно ребус. Стихи-загадки.

Все пестро, а мыслей-то никаких!

Не надо терзать себя. Все в порядке.

Это "новаторство", "сложный стих".

 

А тот, кто себя знатоком считает,

Чтоб вдруг не сказали, что он глупец,

Хоть ничего-то не понимает,

Но с важным лицом головой кивает

И шепчет: - Вот здорово! Молодец!

 

"Сложное творчество", "смелый гений",

"Сложный характер"! И так во всем!

Не часто ли мы по душевной лени

И сами на эти крючки клюем!

 

Ведь если типичнейшего нуля

За что-то яркое принимают,

Не слишком ли это напоминает

Сказку про голого короля?!

 

И почему простота в общенье

И в смелых суждениях прямота -

Самое сложное из мышлений,

Самое светлое из общений

Порою не ценятся ни черта?!

 

И сколько же жалкая ординарность

Будет прятаться с юных лет

За фразами "сложность", "оригинальность"

И ненавидеть принципиальность,

Как злые сычи ненавидят свет?!

 

Нельзя, чтоб в петушьем наряде серость

Шумела, задириста и пуста.

Не в этом, товарищи, наша зрелость,

Пусть царствуют ум, красота и смелость,

А значит - ясность и простота!

 

 

УЧИТЕСЬ!

 

Учитесь мечтать, учитесь дружить,

Учитесь милых своих любить

И жить горячо и смело.

Воспитывать душу и силу чувств

Не только труднейшее из искусств,

Но сверхважнейшее дело!

 

- Позвольте, - воскликнет иной простак,-

Воспитывать чувства? Но как же так?

Ведь в столбик они не множатся!

Главное в жизни без лишних слов -

Это найти и добыть любовь,

А счастье само приложится!

 

Спорщики, спорщики! Что гадать,

Реку врем„н не вернете вспять,

Чтоб заново жить беспечно.

Так для чего ж повторять другим

Всех наших горьких ошибок дым,

Жизнь-то ведь быстротечна.

 

Нельзя не учась водить самолет,

Но разве же проще любви полет,

Где можно стократ разбиться?

Веру, тепло и сердечность встреч

Разве легко на земле сберечь?

Как же тут не учиться?!

 

Учитесь, товарищи, уступать,

Учитесь по совести поступать

И где бы ни пить - не упиться.

Не просто быть честным всегда и везде,

И чтобы быть верным в любой беде,

Трижды не грех учиться!

 

С готовой, красивой душой навек

Отнюдь не рождается человек,

Ничто ведь само не строится,

Уверен, что скромником и бойцом,

Отзывчивым, умницей, храбрецом -

Учатся и становятся!

 

Но как это сделать? Легко сказать!

Как сделать? А душу тренировать

На искренность, на заботы.

Как в спорте, как в музыке, как в труде

Тренаж нужен людям везде-везде,

Вот так и берут высоты.

 

Высоты всяческой красоты,

Любви и действительной доброты,

И нечего тут стыдиться!

Ведь ради того, чтоб не зря весь век

Носили мы звание Человек -

Стоит, друзья, учиться!

 

 

РОССИЯ НАЧИНАЛАСЬ НЕ С МЕЧА!

 

Россия начиналась не с меча,

Она с косы и плуга начиналась.

Не потому, что кровь не горяча,

А потому, что русского плеча

Ни разу в жизни злоба не касалась...

 

И стрелами звеневшие бои

Лишь прерывали труд ее всегдашний.

Недаром конь могучего Ильи

Оседлан был хозяином на пашне.

 

В руках, веселых только от труда,

По добродушью иногда не сразу

Возмездие вздымалось. Это да.

Но жажды крови не было ни разу.

 

А коли верх одерживали орды,

Прости, Россия, беды сыновей.

Когда бы не усобицы князей,

То как же ордам дали бы по мордам!

 

Но только подлость радовалась зря.

С богатырем недолговечны шутки:

Да, можно обмануть богатыря,

Но победить-вот это уже дудки!

 

Ведь это было так же бы смешно,

Как, скажем, биться с солнцем и луною,

Тому порукой - озеро Чудское,

Река Непрядва и Бородино.

 

И если тьмы тевтонцев иль Батыя

Нашли конец на родине моей,

То нынешняя гордая Россия

Стократ еще прекрасней и сильней!

 

И в схватке с самой лютою войною

Она и ад сумела превозмочь.

Тому порукой - города-герои

В огнях салюта в праздничную ночь!

 

И вечно тем сильна моя страна,

Что никого нигде не унижала.

Ведь доброта сильнее, чем война,

Как бескорыстье действеннее жала.

 

Встает заря, светла и горяча.

И будет так вовеки нерушимо.

Россия начиналась не с меча,

И потому она непобедима!

 

 

ДИСПУТ

 

На клубной трибуне в закатном огне,

Собрав пареньков и девчат,

Приезжий инструктор о будущем дне

Читал по шпаргалке доклад.

 

Из цифр и цитат он словесный букет

Дарил им, как дарят сирень.

И так получалось, что нынешний день

Всего лишь подножье, лишь слабая тень

Грядущих сияющих лет.

 

Часа полтора говорил он о том,

Что вьюги невзгод и лишений

В любую минуту мы смело пройдем,

Ведь все мы, товарищи, нынче живем

Во имя иных поколений.

 

Он смолк. Деловито портфель застегнул,

Достал папиросы и спички.

И тотчас же, сквозь неуверенный шум,

Хлопки раздались но привычке.

 

Сейчас он к машине и... разом во мглу...

Доклад и стандартен, и ясен.

Но тут вдруг протиснулся парень к столу

И брякнул: - А я не согласен!

 

В спецовке, механик, иль, может, кузнец.

- Неправильно это, - сказал, - и конец!

В семнадцатом деды в грязи и пыли,

В дырявых шинелях под пулями шли.

 

Окопы, баланда, промокший табак.

Да хлеще, чем пули, разящий сыпняк,

А дома разруха. Хоть плачь, хоть кричи.

Ни хлеба в избе, ни полена в печи.

 

Они б не кормили окопную вошь,

Но где же ты мыла с одеждой возьмешь!

И жены, не ради диеты, в ночи

Рубили ботву на пустые харчи.

 

Но стужа и хлеб пополам с лебедой

Людей надломить не могли,

Ведь жили те люди красивой мечтой,

Без соли и спичек, одной мечтой

О светлом грядущем земли!

 

В тридцатом - Турксиб, Комсомольск и Кузбасс,

Магнитка - великий завод.

Шли новые смены, хоть, скажем, подчас

Невзгод доводилось хлебнуть им не раз,

А все же не прежних невзгод!

 

А если бы прежних, тогда бы беда;

Ботва... на заплатах - заплаты...

А если бы прежних, за что же тогда

В семнадцатом гибли солдаты?!

 

Страна поднималась, мужала, росла,

Все шире походка, все тверже дела,

И пусть доставалось порою сынам,

А все же не так и не то, что отцам.

 

В войне, где дробился фашистский кулак,

Солдат не косил уже в ротах сыпняк,

Снаряды косили, а тиф не косил,

И рваных шинелей боец не носил.

 

Но трудностям разным, годами подчас,

Почти что поэмы слагали у нас.

Едва ль не романтика: мерзлый барак,

Лопата в мороз или старый тюфяк.

 

Была ли она на Магнитке? Была.

Но только не в том, не в сутулости спин,

Не ради романтики тачка ползла

И нудно визжала ручная пила,

А просто стране не хватало машин.

 

Романтика ж в душах ребячьих жила.

Мечтала красиво и в битвы звала,

Давала с братвой уголек на-гора

И пела ночами в степи у костра.

 

Нет, мы не боимся ни горьких невзгод,

Ни трудных дорог, ни опасных работ.

Но, честное слово, ведь в том и секрет,

Чтоб меньше невзгод на дорогах побед!

 

Лопату в отставку. Бульдозер сейчас!

Комбайн, телевизора сказочный глаз.

Да что телевизор, - пробив небосвод,

За спутником спутник уходит в полет!

 

Мы стали богаче, сильнее стократ,

А песни, посмотришь, все те же звучат:

"Невзгоды пробьем и лишенья пройдем..."

Да мы уже в новую эру живем!

 

Да мы уже в силах сложнейшее сметь,

А горьких невзгод не иметь, не терпеть!

Туда ж, где палатки, костер и зима,

Теперь не проблема доставить дома.

 

Доставить как почту, как добрую весть.

И драться с чинушами в центре и здесь.

Да вот хоть бы этот наш клуб заводской,

Давно уж пора нам другой, не такой.

 

А где он? "Невзгоды"? Неправильно, врешь!

Начальство закупорит уши

И выйдет: мужайся, терпи, молодежь.

Во славу иного чинуши.

 

Мы бед не боимся, не робкий народ!

Но всюду ль оправданы беды?

Не слишком ли часто за ширмой "невзгод"

Скрываются дармоеды?!

 

Упорство, способное мир удивить,

Уже доказали не раз мы.

Так надо ль теперь города городить

На голом энтузиазме?

 

И мы не подножье для завтрашних лет!

Вздымая грядущего дом,

Мы тоже хотим и квартиры, и свет,

Цветы, и театры, и добрый обед,

И нынче хотим, не потом!

 

И вовсе не надо в статьях и речах

Ни пышных, ни жертвенных фраз.

И деды для нас - не торжественный прах,

Не камни ступеней на трудных путях,

А крылья, взметнувшие нас!

 

Шумели до полночи. Споры ребят

Звучали светло и азартно.

Вот так был окончен стандартный доклад,

И кончен отнюдь не стандартно...

 

 

ДОРОЖИТЕ СЧАСТЬЕМ, ДОРОЖИТЕ!

 

Дорожите счастьем, дорожите!

Замечайте, радуйтесь, берите

Радуги, рассветы, звезды глаз -

Это все для вас, для вас, для вас.

 

Услыхали трепетное слово -

Радуйтесь. Не требуйте второго.

Не гоните время. Ни к чему.

Радуйтесь вот этому, ему!

 

Сколько песне суждено продлиться?

Все ли в мире может повториться?

Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз...

Разве будет это тыщу раз!

 

На бульваре освещают вечер

Тополей пылающие свечи.

Радуйтесь, не портите ничем

Ни надежды, ни любви, ни встречи!

 

Лупит гром из поднебесной пушки.

Дождик, дождь! На лужицах веснушки!

Крутит, пляшет, бьет по мостовой

Крупный дождь, в орех величиной!

 

Если это чудо пропустить,

Как тогда уж и на свете жить?!

Все, что мимо сердца пролетело,

Ни за что потом не возвратить!

 

Хворь и ссоры временно отставьте,

Вы их все для старости оставьте

Постарайтесь, чтобы хоть сейчас

Эта "прелесть" миновала вас.

 

Пусть бормочут скептики до смерти.

Вы им, желчным скептикам, не верьте -

Радости ни дома, ни в пути

Злым глазам, хоть лопнуть, - не найти!

 

А для очень, очень добрых глаз

Нет ни склок, ни зависти, ни муки.

Радость к вам сама протянет руки,

Если сердце светлое у вас.

 

Красоту увидеть в некрасивом,

Разглядеть в ручьях разливы рек!

Кто умеет в буднях быть счастливым,

Тот и впрямь счастливый человек!

 

И поют дороги и мосты,

Краски леса и ветра событий,

Звезды, птицы, реки и цветы:

Дорожите счастьем, дорожите!

 

 

В ЛЕСНОМ КРАЮ

 

Грозою до блеска промыты чащи,

А снизу, из-под зеленых ресниц,

Лужи наивно глаза таращат

На пролетающих в небе птиц.

 

Гром, словно в огненную лису,

Грохнул с утра в горизонт багряный,

И тот, рассыпавшись, как стеклянный,

Брызгами ягод горит в лесу.

 

Ежась от свежего ветерка,

Чуть посинев, крепыши маслята,

Взявшись за руки, как ребята,

Топают, греясь, вокруг пенька!

 

Маленький жук золотою каплей

Висит и качается на цветке,

А в речке на длинной своей ноге

Ива нахохлилась, будто цапля,

 

И дремлет, лесной ворожбой объята...

А мимо, покачиваясь в волнах,

Пунцовый воздушный корабль заката

Плывет на распущенных парусах...

 

Сосны беседуют не спеша.

И верю я тверже, чем верят дети,

Что есть у леса своя душа,

Самая добрая на планете!

 

Самая добрая потому,

Что, право, едва ли не все земное,

Вечно живущее под луною

Обязано жизнью своей ему!

 

И будь я владыкой над всей планетой,

Я с детства бы весь человечий род

Никак бы не меньше, чем целый год,

Крестил бы лесной красотою этой!

 

Пусть сразу бы не было сметено

Все то, что издревле нам жить мешало,

Но злобы и подлости все равно

Намного бы меньше на свете стало!

 

Никто уж потом не предаст мечту

И веру в светлое не забудет,

Ведь тот, кто вобрал в себя красоту,

Плохим человеком уже не будет!

 

 

ПАДАЕТ СНЕГ

 

Падает снег, падает снег -

Тысячи белых ежат...

А по дороге идет человек,

И губы его дрожат.

 

Мороз под шагами хрустит, как соль,

Лицо человека - обида и боль,

В зрачках два черных тревожных флажка

Выбросила тоска.

 

Измена? Мечты ли разбитой звон?

Друг ли с подлой душой?

Знает об этом только он

Да кто-то еще другой.

 

Случись катастрофа, пожар, беда -

Звонки тишину встревожат.

У нас милиция есть всегда

И "скорая помощь" тоже.

 

А если просто: падает снег

И тормоза не визжат,

А если просто идет человек

И губы его дрожат?

 

А если в глазах у него тоска -

Два горьких черных флажка?

Какие звонки и сигналы есть,

Чтоб подали людям весть?!

 

И разве тут может в расчет идти

Какой-то там этикет,

Удобно иль нет к нему подойти,

Знаком ты с ним или нет?

 

Падает снег, падает снег,

По стеклам шуршит узорным.

А сквозь метель идет человек,

И снег ему кажется черным...

 

И если встретишь его в пути,

Пусть вздрогнет в душе звонок,

Рванись к нему сквозь людской поток.

Останови! Подойди!

 

 

ПОМНИТЕ!

 

День Победы. И в огнях салюта

Будто гром: - Запомните навек,

Что в сраженьях каждую минуту,

Да, буквально каждую минуту

Погибало десять человек!

 

Как понять и как осмыслить это:

Десять крепких, бодрых, молодых,

Полных веры, радости и света

И живых, отчаянно живых!

 

У любого где-то дом иль хата,

Где-то сад, река, знакомый смех,

Мать, жена... А если неженатый,

То девчонка - лучшая из всех.

 

На восьми фронтах моей отчизны

Уносил войны водоворот

Каждую минуту десять жизней,

Значит, каждый час уже шестьсот!..

 

И вот так четыре горьких года,

День за днем - невероятный счет!

Ради нашей чести и свободы

Все сумел и одолел народ.

 

Мир пришел как дождь, как чудеса,

Яркой синью душу опаля...

В вешний вечер, в птичьи голоса,

Облаков вздымая паруса,

Как корабль плывет моя Земля.

 

И сейчас мне обратиться хочется

К каждому, кто молод и горяч,

Кто б ты ни был: летчик или врач.

Педагог, студент или сверловщица...

 

Да, прекрасно думать о судьбе

Очень яркой, честной и красивой.

Но всегда ли мы к самим себе

Подлинно строги и справедливы?

 

Ведь, кружась меж планов и идей,

Мы нередко, честно говоря,

Тратим время попросту зазря

На десятки всяких мелочей.

 

На тряпье, на пустенькие книжки,

На раздоры, где не прав никто,

На танцульки, выпивки, страстишки,

Господи, да мало ли на что!

 

И неплохо б каждому из нас,

А ведь есть душа, наверно, в каждом,

Вспомнить вдруг о чем-то очень важном,

Самом нужном, может быть, сейчас.

 

И, сметя все мелкое, пустое,

Скинув скуку, черствость или лень,

Вспомнить вдруг о том, какой ценою

Куплен был наш каждый мирный день!

 

И, судьбу замешивая круто,

Чтоб любить, сражаться и мечтать,

Чем была оплачена минута,

Каждая-прекаждая минута,

Смеем ли мы это забывать?!

 

И, шагая за высокой новью,

Помните о том, что всякий час

Вечно смотрят с верой и любовью

Вслед вам те, кто жил во имя вас!

 

 

ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ

 

Что же такое счастье?

Одни говорят: "Это страсти:

Карты, вино, увлечения -

Все острые ощущения".

 

Другие верят, что счастье -

В окладе большом и власти,

В глазах секретарш плененных

И трепете подчиненных.

 

Третьи считают, что счастье -

Это большое участье:

Забота, тепло, внимание

И общность переживания.

 

По мненью четвертых, это -

С милой сидеть до рассвета,

Однажды в любви признаться

И больше не расставаться.

 

Еще есть такое мнение,

Что счастье-это горение:

Поиск, мечта, работа

И дерзкие крылья взлета!

 

А счастье, по-моему, просто

Бывает разного роста:

От кочки и до Казбека,

В зависимости от человека.

 

 

ДОМОВОЙ

 

Былому конец! Электронный век!

Век плазмы и атомных вездеходов!

Давно, нефтяных устрашась разводов,

Русалки уплыли из шумных рек.

 

Зачем теперь мифы и чудеса?!

Кругом телевизоры, пылесосы.

И вот домовые, лишившись спроса,

По слухам, ушли из домов в леса.

 

А город строился, обновлялся:

Все печи - долой и старье - долой!

И вот наконец у трубы остался

Последний в городе домовой.

 

Средь старых ящиков и картонок,

Кудлатый, с бородкою на плече,

Сидел он, кроха, на кирпиче

И плакал тихонечко, как котенок.

 

Потом прощально провел черту,

Медленно встал и полез на крышу.

Уселся верхом на коньке, повыше,

И с грустью уставился в темноту.

 

Вздохнул обиженно и сердито

И тут увидел мое окно,

Которое было освещено,

А форточка настежь была открыта.

 

Пускай всего ему не суметь,

Но в кое-каких он силен науках.

И в форточку комнатную влететь

Ему это - плевая, в общем, штука!

 

И вот, умостясь на моем столе,

Спросил он, сквозь космы тараща глазки:

- Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки?

- Еще бы! На то я и на земле!

 

- Ну то-то, спасибо хоть есть поэты.

А то ведь и слова не услыхать.

Грохочут моторы, ревут ракеты,

Того и гляди, что от техники этой

И сам, как машина, начнешь рычать!

 

Не жизнь, а бездомная ерунда:

Ни поволшебничать, ни приютиться,

С горя даже нельзя удавиться,

Мы же - бессмертные. Вот беда!

 

- Простите, - сказал я, - чем так вот маяться,

Нельзя ли на отдых? Ведь вы уж дед!

- Э, милый! Кто с этим сейчас считается?!

У нас на пенсию полагается

Не раньше, чем после трех тысяч лет.

 

Где вечно сидел домовой? В тепле.

А тут вот изволь наниматься лешим,

Чтоб выть, словно филин, в пустом дупле

Да ведьм непотребностью всякой тешить.

 

То мокни всю ночь на сучке в грозу,

То прыгай в мороз под еловой шапкой.

- И, крякнув, он бурой мохнатой лапкой

Сурово смахнул со щеки слезу.

 

- Ведь я бы сгодился еще... Гляди.

А жить хоть за шкафом могу, хоть в валенке.

- И был он такой огорченно-маленький,

Что просто душа занялась в груди.

 

- Да, да! - закричал я. - Я вас прошу!

И будьте хранителем ярких красок.

Да я же без вас ни волшебных сказок,

Ни песен душевных не напишу!

 

Он важно сказал, просияв: - Идет! -

Затем, бородою взмахнув, как шарфом,

Взлетел и исчез, растворясь, за шкафом,

И все! И теперь у меня живет!

 

 

* * *

 

Когда мне говорят о красоте

Восторженно, а иногда влюбленно,

Я почему-то, слушая, невольно

Сейчас же вспоминаю о тебе.

 

Когда порой, мне имя называя,

О женственности чьей-то говорят,

Я снова почему-то вспоминаю

Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд.

 

Твои везде мне видятся черты,

Твои повсюду слышатся слова,

Где б ни был я - со мною только ты,

И, тем гордясь, ты чуточку права.

 

И все же, сердцем похвалы любя,

Старайся жить, заносчивой не став:

Ведь слыша где-то про сварливый нрав -

Я тоже вспоминаю про тебя...

 

 

ДОБРОТА

 

Если друг твой в словесном споре

Мог обиду тебе нанести,

Это горько, но это не горе,

Ты потом ему все же прости.

 

В жизни всякое может случиться.

И, коль дружба у вас крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не дай ей зазря разбиться.

 

Если ты с любимою в ссоре,

А тоска по ней горяча,

Это тоже еще не горе,

Не спеши, не руби сплеча.

 

Пусть не ты явился причиной

Той размолвки и резких слов,

Встань над ссорою, будь мужчиной!

Это все же твоя любовь!

 

В жизни всякое может случиться.

И коль ваша любовь крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не должен ей дать разбиться.

 

И, чтоб после себя не корить

В том, что сделал кому-то больно,

Лучше добрым на свете быть,

Злого в мире и так довольно.

 

Но в одном лишь не отступай:

На разрыв иди, на разлуку,

Только подлости не прощай

И предательства не прощай

Никому: ни любимой, ни другу!

 

 

НЕЖНЫЕ СЛОВА

 

То ли мы сердцами остываем,

То ль забита прозой голова,

Только мы все реже вспоминаем

Светлые и нежные слова.

 

Словно в эру плазмы и нейтронов,

В гордый век космических высот

Нежные слова, как граммофоны,

Отжили и списаны в расход.

 

Только мы здесь, видимо, слукавили

Или что-то около того:

Вот слова же бранные оставили,

Сберегли ведь все до одного!

 

Впрочем, сколько человек ни бегает

Средь житейских бурь и суеты,

Только сердце все равно потребует

Рано или поздно красоты.

 

Не зазря ж оно ему дается!

Как ты ни толкай его во мглу,

А оно возьмет и повернется

Вновь, как компас, к ласке и теплу.

 

Говорят, любовь немногословна:

Пострадай, подумай, раскуси...

Это все, по-моему, условно,

Мы же люди, мы не караси!

 

И не очень это справедливо -

Верить в молчаливую любовь.

Разве молчуны всегда правдивы?

Лгут ведь часто и без лишних слов!

 

Чувства могут при словах отсутствовать.

Может быть и все наоборот.

Ну а если говорить и чувствовать?

Разве плохо говорить и чувствовать?

Разве сердце этого не ждет?

 

Что для нас лимон без аромата?

Витамин, не более того.

Что такое небо без заката?

Что без песен птица? Ничего!

 

Пусть слова сверкают золотинками,

И не год, не два, а целый век!

Человек не может жить инстинктами,

Человек - на то и человек!

 

И уж коль действительно хотите,

Чтоб звенела счастьем голова,

Ничего-то в сердце не таите,

Говорите, люди, говорите

Самые хорошие слова!

 

 

КОГДА ПОРОЙ ВЛЮБЛЯЕТСЯ ПОЭТ...

 

Когда порой влюбляется поэт,

Он в рамки общих мерок не вмещается,

Не потому, что он избранник, нет,

А потому, что в золото и свет

Душа его тогда переплавляется!

 

Кто были те, кто волновал поэта?

Как пролетали ночи их и дни?

Не в этом суть, да и не важно это.

Все дело в том, что вызвали они!

 

Пускай горды, хитры или жеманны,

Он не был зря, сладчайший этот плен.

Вот две души, две женщины, две Анны,

Две красоты - Оленина и Керн.

 

Одна строга и холодно-небрежна.

Отказ в руке. И судьбы разошлись.

Но он страдал, и строки родились:

"Я вас любил безмолвно, безнадежно".

 

Была другая легкой, как лоза,

И жажда, и хмельное утоленье!

Он счастлив был. И вспыхнула гроза

Любви: "Я помню чудное мгновенье"!

 

Две Анны. Два отбушевавших лета.

Что нам сейчас их святость иль грехи?!

И все-таки спасибо им за это

Святое вдохновение поэта,

За пламя, воплощенное в стихи!

 

На всей планете и во все века

Поэты тосковали и любили.

И сколько раз прекрасная рука

И ветер счастья даже вполглотка

Их к песенным вершинам возносили!

 

А если песни были не о них,

А о мечтах или родном приволье,

То все равно в них каждый звук и стих

Дышали этим счастьем или болью.

 

Ведь если вдруг бесстрастна голова,

Где взять поэту буревые силы?

И как найти звенящие слова,

Коль спит душа и сердце отлюбило?!

 

И к черту разговоры про грехи.

Тут речь о вспышках праздничного света.

Да здравствуют влюбленные поэты!

Да здравствуют прекрасные стихи!

 

 

КАК МНЕ ТЕБЕ ПОНРАВИТЬСЯ?

 

Как мне тебе поправиться?

Стать мрачным и непонятным?

А может быть, вдруг прославиться

Поступком невероятным?

 

Или вдруг стать мятежным,

Порывистым и упрямым?

А может быть, нежным-нежным

И ласковым самым-самым...

 

А то вдруг лукаво-мглистым,

Сплетающим ловко сети?

Иль простодушно-чистым,

Доверчивым, словно дети?

 

Иль стать искушенным в жизни,

Солидным и мудрым очень,

Так, словно бы между прочим

Роняющим афоризмы?

 

Разгневать тебя мне, что ли,

Поссорясь с тобой всерьез?

Иль рассмешить до колнк,

До радостно-глупых слез?

 

Богатым прийти иль бедным,

С подарками или без?

Словом ли вдруг хвалебным

Поднять тебя до небес?

 

Что делать? Куда направиться:

К другу или врагу?

Откуда решенье явится?

Как мне тебе понравиться,

Понять уже не могу!

 

А ты даже будто рада

Терзать меня, как юнца.

Но только любовь не надо

Испытывать без конца.

 

Запомни мое пророчество:

Когда-нибудь, как во сне,

Страдая от одиночества,

Ты снова придешь ко мне.

 

И, бросивши спесь красавицы,

Скажешь: - Встречай, чудак!

Я с сердцем не а силах справиться.

Ну, как мне тебе понравится? -

А я улыбнусь: - Никак.

 

 

ПРОВЕРЯЙТЕ ЛЮБОВЬ

 

С давних пор ради той, что дороже мира,

Ради взгляда, что в сердце зажег весну,

Шли мужчины на плаху и на войну,

На дуэли и рыцарские турниры.

 

И, с единственным именем на устах,

Став бесстрашно порой против тьмы и света,

Бились честно и яростно на мечах,

На дубинах, на шпагах и пистолетах.

 

И пускай те сражения устарели.

К черту кровь! Но, добро отделив от зла,

Скажем прямо: проверка любви на деле

Как-никак, а у предков тогда была!

 

Поединок - не водочная гульба!

Из-за маленьких чувств рисковать но будешь.

Если женщину впрямь горячо не любишь -

Никогда не подставишь под пулю лба!

 

Не пора ли и нам, отрицая кровь

И отвергнув жестокость, умно и гибко,

Все же как-то всерьез проверять любовь,

Ибо слишком уж дороги тут ошибки.

 

Неужели же вправду, сказать смешно,

Могут сердце порой покорить заране

Чей-то редкий подарок, театр, кино

Или ужин, заказанный в ресторане?!

 

Пусть готовых рецептов на свете нет.

Ничего в торопливости не решайте.

Проверяйте любовь на тепло и свет,

На правдивость придирчиво проверяйте.

 

Проверяйте на смелость и доброту,

Проверяйте на время на расстоянья,

На любые житейские испытанья,

На сердечность, на верность и прямоту.

 

Пусть не выдержат, может быть, крутизны

Легкомыслие, трусость и пустота.

Для любви испытания не страшны,

Как для золота серная кислота.

 

И плевать, если кто-то нахмурит бровь.

Ничего голословно не принимайте.

Ведь не зря же нам жизнь повторяет вновь:

- Проверяйте любовь, проверяйте любовь,

Непременно, товарищи, проверяйте!

 

 

АХ, КАК ВСЕ ОТНОСИТЕЛЬНО В МИРЕ ЭТОМ!

 

Ах, как все относительно в мире этом!

Вот студент огорченно глядит в окно,

На душе у студента темным-темно:

"Запорол" на экзаменах два предмета...

 

Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:

- Эх, чудила, вот мне бы твои печали?

Я "хвосты" ликвидировал сотни раз,

Вот столкнись ты с предательством милых глаз -

Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!

 

Только третий какой-нибудь человек

Улыбнулся бы: - Молодость... Люди, люди!..

Мне бы ваши печали! Любовь навек...

Все проходит на свете. Растает снег,

И весна на душе еще снова будет!

 

Ну а если все радости за спиной,

Если возраст подует тоскливой стужей

И сидишь ты беспомощный и седой -

Ничего-то уже не бывает хуже!

 

А в палате больной, посмотрев вокруг,

Усмехнулся бы горестно: - Ну сказали!

Возраст, возраст... Простите, мой милый друг.

Мне бы все ваши тяготы и печали!

 

Вот стоять, опираясь на костыли,

Иль валяться годами (уж вы поверьте),

От веселья и радостей всех вдали,

Это хуже, наверное, даже смерти!

 

Только те, кого в мире уж больше нет,

Если б дали им слово сейчас, сказали:

- От каких вы там стонете ваших бед?

Вы же дышите, видите белый свет,

Нам бы все ваши горести и печали!

 

Есть один только вечный пустой предел...

Вы ж привыкли и попросту позабыли,

Что, какой ни достался бы вам удел,

Если каждый ценил бы все то, что имел,

Как бы вы превосходно на свете жили!

 

 

РОДИНЕ

 

(Лирический монолог)

Как жаль- јне. что гордые наши слова

"Держава", "Родина" и "Отчизна"

Порою затерты, звенят едва

В простом словаре повседневной жизни.

 

Я этой болтливостью не грешил.

Шагая по жизни путем солдата,

Я просто с рожденья тебя любил

Застенчиво, тихо и очень свято.

 

Какой ты была для меня всегда?

Наверное, в разное время разной.

Да, именно разною, как когда,

Но вечно моей и всегда прекрасной!

 

В каких-нибудь пять босоногих лет

Мир - это улочка, мяч футбольный,

Сабля, да синий змей треугольный,

Да голубь, вспарывающий рассвет.

 

И если б тогда у меня примерно

Спросили: какой представляю я

Родину? Я бы сказал, наверно:

- Она такая, как мама моя!

 

А после я видел тебя иною,

В свисте метельных уральских дней,

Тоненькой, строгой, с большой косою -

Первой учительницей моей.

 

Жизнь открывалась почти как -

в сказке, Где с каждой минутой иная ширь,

Когда я шел за твоей указкой

Все выше и дальше в громадный мир!

 

Случись, рассержу я тебя порою -

Ты, пожурив, улыбнешься вдруг

И скажешь, мой чуб потрепав рукою:

- Ну ладно. Давай выправляйся, друг!

 

А помнишь встречу в краю таежном,

Когда, заблудившись, почти без сил,

Я сел на старый сухой валежник

И обреченно глаза прикрыл?

 

Сочувственно кедры вокруг шумели,

Стрекозы судачили с мошкарой:

- Отстал от ребячьей грибной артели...

Жалко... Совсем еще молодой!

 

И тут, будто с суриковской картины,

Светясь от собственной красоты,

Шагнула ты, чуть отведя кусты,

С корзинкою, алою от малины.

 

Взглянула и все уже поняла:

- Ты городской?.. Ну дак что ж, бывает...

У нас и свои-то, глядишь, плутают,

Пойдем-ка!-И руку мне подала.

 

И, сев на разъезде в гремящий поезд,

Хмельной от хлеба и молока,

Я долго видел издалека

Тебя, стоящей в заре по пояс...

 

Кто ты, пришедшая мне помочь?

Мне и теперь разобраться сложно:

Была ты и впрямь лесникова дочь

Или "хозяйка" лесов таежных?

 

А впрочем, в каком бы я ни был краю

И как бы ни ждл и сейчас, и прежде,

Я всюду, я сразу тебя узнаю -

Голос твой, руки, улыбку твою,

В какой ни явилась бы ты одежде!

 

Помню тебя и совсем иной.

В дымное время, в лихие грозы,

Когда завыли над головой

Чужие черные бомбовозы!

 

О, как же был горестен и суров

Твой образ, высоким гневом объятый,

Когда ты смотрела на нас с плакатов

С винтовкой и флагом в дыму боев!

 

И, встав против самого злого зла,

Я шел, ощущая двойную силу:

Отвагу, которую ты дала,

И веру, которую ты вселила.

 

А помнишь, как встретились мы с тобой,

Солдатской матерью, чуть усталой,

Холодным вечером подо Мгой,

Где в поле солому ты скирдовала.

 

Смуглая, в желтой сухой пыли,

Ты, распрямившись, на миг застыла,

Затем поклонилась до самой земли

И тихо наш поезд перекрестила...

 

О, сколько же, сколько ты мне потом

Встречалась в селах и городищах -

Вдовой, угощавшей ржаным ломтем,

Крестьянкой, застывшей над пепелищем...

 

Я голос твой слышал средь всех тревог,

В затишье и в самом разгаре боя.

И что бы я вынес? И что бы смог?

Когда бы не ты за моей спиною!

 

А в час, когда, вскинут столбом огня,

Упал я на грани весны и лета,

Ты сразу пришла. Ты нашла меня.

Даже в бреду я почуял это...

 

И тут, у гибели на краю,

Ты тихо шинелью меня укрыла

И на колени к себе положила

Голову раненую мою.

 

Давно это было или вчера?

Как звали тебя: Антонида? Алла?

Имени нету. Оно пропало.

Помню лишь - плакала медсестра.

Сидела, плакала и бинтовала...

 

Но слезы не слабость. Когда гроза

Летит над землей в орудийном гуле.

Отчизна, любая твоя слеза

Врагу отольется штыком и пулей!

 

Но вот свершилось! Пропели горны!

И вновь сверкнула голубизна,

И улыбнулась ты в мир просторный,

А возле ног твоих птицей чеоной

Лежала замершая война!

 

Так и стояла ты: в гуле маршей,

В цветах после бед и дорог крутых,

Под взглядом всех наций рукоплескавших -

Мать двадцати миллионов павших

В объятьях двухсот миллионов живых!

 

Мчатся года, как стремнина быстрая...

Родина? Трепетный гром соловья!

Росистая, солнечная, смолистая,

От вьюг и берез белоснежно чистая,

Счастье мое и любовь моя!

 

Ступив мальчуганом на твой порог,

Я верил, искал, наступал, сражался.

Прости, если сделал не все, что мог,

Прости, если в чем-нибудь ошибался!

 

Возможно, что, вечно душой горя

И никогда не живя бесстрастно,

Кого-то когда-то обидел зря,

А где-то кого-то простил напрасно.

 

Но пред тобой никогда, нигде,-

И это, поверь, не пустая фраза!

- Ни в споре, ни в радости, ни в беде

Не погрешил, не схитрил ни разу!

 

Пусть редко стихи о тебе пишу

И не трублю о тебе в газете

Я каждым дыханьем тебе служу

И каждой строкою тебе служу,

Иначе зачем бы и жил на свете!

 

И если ты спросишь меня сердечно,

Взглянув на прожитые года:

- Был ты несчастлив? - отвечу: - Да!

- Знал ли ты счастье? - скажу: - Конечно!

 

А коли спросишь меня сурово:

- Ответь мне: а беды, что ты сносил,

Ради меня пережил бы снова?

- Да! - я скажу тебе. - Пережил!

 

- Да! - я отвечу. - Ведь если взять

Ради тебя даже злей напасти,

Без тени рисовки могу сказать:

Это одно уже будет счастьем!

 

Когда же ты скажешь мне в третий раз:

- Ответь без всякого колебанья:

Какую просьбу или желанье

Хотел бы ты высказать в смертный час? -

 

И я отвечу: - В грядущей мгле

Скажи поколеньям иного века:

Пусть никогда человек в человека

Ни разу не выстрелит на земле!

 

Прошу: словно в пору мальчишьих лет,

Коснись меня доброй своей рукою.

Нет, нет, я не плачу... Ну что ты, нет...

Просто я счастлив, что я с тобою...

 

Еще передай, разговор итожа,

Тем, кто потом в эту жизнь придут,

Пусть так они тебя берегут,

Как я. Даже лучше, чем я, быть может.

 

Пускай, по-своему жизнь кроя,

Верят тебе они непреложно.

И вот последняя просьба моя?

Пускай они любят тебя, как я,

А больше любить уже невозможно!

 

 

ВЕРЮ ГЕНИЮ САМОМУ

 

Когда говорят о талантах и гениях,

Как будто подглядывая в окно,

Мне хочется к черту смести все прения

Со всякими сплетнями заодно!

 

Как просто решают порой и рубят,

Строча о мятущемся их житье,

Без тени сомнений вершат и судят,

И до чего же при этом любят

Разбойно копаться в чужом белье.

 

И я, сквозь бумажную кутерьму,

Собственным сердцем их жизни морю.

И часто не столько трактатам верю,

Как мыслям и гению самому.

 

Ведь сколько же, сколько на свете было

О Пушкине умных и глупых книг!

Беда или радость его вскормила?

Любила жена его - не любила

В миг свадьбы и в тот беспощадный миг?

 

Что спорить, судили ее на славу

Не год, а десятки, десятки лет.

Но кто, почему, по какому праву

Позволил каменья кидать ей вслед?!

 

Кидать, если сам он, с его душой,

Умом и ревниво кипящей кровью,

Дышал к ней всегда лишь одной любовью,

Верой и вечною добротой!

 

И кто ж это смел подымать вопрос,

Жила ли душа ее страстью тайной,

Когда он ей даже в свой час прощальный

Слова благодарности произнес?!

 

Когда говорят о таланте иль гении,

Как будто подглядывая в окно,

Мне хочется к черту смести все прения

Со всякими сплетнями заодно!

 

И вижу я, словно бы на картине,

Две доли, два взгляда живых-живых:

Вот они, чтимые всюду ныне -

Две статные женщины, две графини,

Две Софьи Андревны Толстых.

 

Адрес один: девятнадцатый век.

И никаких хитроумных мозаик.

Мужья их Толстые: поэт и прозаик,

Большой человек и большой человек.

 

Стужу иль солнце несет жена?

Вот Софья Толстая и Софья Толстая.

И чем бы их жизнь ни была славна,

Но только мне вечно чужда одна

И так же навечно близка другая.

 

И пусть хоть к иконе причислят лик,

Не верю ни в искренность и ни в счастье,

Если бежал величайший старик

Из дома во тьму, под совиный крик,

В телеге, сквозь пляшущее ненастье.

 

Твердить о любви и искать с ним ссоры,

И, судя по всем его дневникам,

Тайно подслушивать разговоры,

Обшаривать ящики по ночам...

 

Не верю в высокий ее удел,

Если, навеки глаза смежая,

Со всеми прощаясь и всех прощая,

Ее он увидеть не захотел!

 

Другая судьба: богатырь, поэт.

Готовый шутить хоть у черта в пасти,

Гусар и красавец, что с юных лет

Отчаянно верил в жар-птицу счастья.

 

И встретил ее синекрылой ночью,

Готовый к упорству любой борьбы.

"Средь шумного бала, случайно..."

А впрочем, уж не был ли час тот перстом судьбы?

 

А дальше бураны с лихой бедою,

Походы да черный тифозный бред.

А женщина, с верной своей душою,

Шла рядом, став близкою вдвое, втрое,

С любовью, которой предела нет.

 

Вдвоем до конца, без единой ссоры,

Вся жизнь - как звезды золотой накал,

До горькой минуты, приход которой,

Счастливец, он, спящий, и не узнал...

 

Да, если твердят о таланте иль гении,

Как будто подглядывая в окно,

Мне хочется к черту смести все прения

Со всякими сплетнями заодно!

 

Как жил он? Что думал? И чем дышал?

Ответит лишь дело его живое

Да пламя души. Ведь своей душою

Художник творения создавал!

 

 

* * *

 

Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год, и два, и всю жизнь, наверно!

 

Пусть листочки календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что все не зря,

Что тебе это вправду надо!

 

Я могу за тобой идти

По чащобам и перелазам,

По пескам, без дорог почти,

По горам, по любому пути,

Где и черт не бывал ни разу!

 

Все пройду, никого не коря,

Одолею любые тревоги,

Только знать бы, что все не зря,

Что потом не предашь в дороге.

 

Я могу для тебя отдать

Все, что есть у меня и будет.

Я могу за тебя принять

Горечь злейших на свете судеб.

 

Буду счастьем считать, даря

Целый мир тебе ежечасно.

Только знать бы, что все не зря,

Что люблю тебя не напрасно!

 

 

МОЕМУ СТАРОМУ ДРУГУ БОРИСУ ШПИЦБУРГУ

 

Над Киевом апрельский, журавлиный

Играет ветер клейкою листвой.

Эх, Борька, Борька! Друг ты мой старинный,

Ну вот и вновь мы встретились с тобой.

 

Под сводами завода "Арсенала",

Куда стихи читать я приглашен,

Ты спрятался куда-то в гущу зала,

Мол, я не я и, дескать, он не он...

 

Ах ты мой скромник, милый чудачина!

Видать, таким ты будешь весь свой век.

Хоть в прошлом сквозь бои за Украину

Шагал отнюдь не робкий человек.

 

Вечерний город в звездах растворился,

А мы идем, идем по-над Днепром.

Нет, ты совсем, совсем не изменился,

Все так же ходишь чуточку плечом,

 

И так же ногу раненую ставишь,

И так же восклицаешь: "Это да!"

И так же "р" отчаянно картавишь,

И так же прямодушен, как всегда.

 

Как два солдата летом и зимою,

Беря за перевалом перевал,

Уж двадцать с гаком дружим мы с тобою,

А кстати, "гак" не так уже и мал.

 

Но что, скажи, для нас с тобою годы?

Каких еще нам проб, каких преград?

Ведь если дружба рождена в невзгодах,

Она сильней всех прочих во сто крат!

 

Ты помнишь госпитальную палату,

В которой всех нас было двадцать пять,

Где из троих и одного солдата,

Пожалуй, сложно было бы собрать...

 

Я трудным был. Порою брежу ночью,

Потом очнусь, а рядом ты сидишь.

И губы мне запекшиеся мочишь,

И что-нибудь смешное говоришь.

 

Моя сиделка с добрыми руками!

Нет, ничего я, Боря, не забыл:

Ни как читал ты книги мне часами,

Ни как, бывало, с ложечки кормил.

 

А в дни, когда со смертью в трудном споре

Хирург меня кромсал и зашивал,

Ты верно ждал за дверью в коридоре,

Сидел и ждал. И я об этом знал.

 

И все же, как нам ни бывало горько,

Мы часто были с шуткою на "ты"

И хохотали так, ты помнишь, Борька,

Что чуть порой не лопались бинты?!

 

А помнишь, вышло раз наоборот:

Был в лежку ты, а я кормить пытался,

И как сквозь боль ты вдруг расхохотался,

Когда я пролил в нос тебе компот.

 

Эх, Борька, Борька! Сколько звонких лет,

С тех пор уплыло вешним ледоходом?

А дружбе нашей, видно, сносу нет,

Она лишь все надежней с каждым годом.

 

И хоть не часто видимся порою,

Ведь тыща верст и сотни разных дел...

Но в трудный час любой из нас с тобою

За друга бы и в пекло не сробел!

 

Мы хорошо, мы горячо живем

И ничего не делаем халтурно:

Ни ты, я знаю, в цехе заводском,

Ни я, поверь, в цеху литературном!

 

Уже рассвет над Киевом встает,

Ну вот и вновь нам надо расставаться.

Тебе, наверно, скоро на завод,

А мне в Москву... В дорогу собираться...

 

Не смей, злодей, покашливать

так горько! Не то и я...

Я тоже ведь живой...

Дай поцелую... добрый, славный мой...

Мой лучший друг! Мой самый светлый, Борька!

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ

 

Годы бегут по траве и по снегу,

Словно по вечному расписанию.

И только одно не подвластно их бегу:

Наши воспоминания.

 

И в детство, и в юность, и в зной, и в замять,

По первому знаку, из мрака темени,

Ко всем нашим датам домчит нас память,

Быстрей, чем любая машина времени.

 

Что хочешь - пожалуйста, воскрешай!

И сразу же дни, что давно незримы,

Как станции, словно промчатся мимо,

Ну где только вздумаешь - вылезай!

 

И есть ли на свете иное средство

Вернуть вдруг веснушчатый твой рассвет,

Чтоб взять и шагнуть тебе снова в детство,

В каких-нибудь шесть или восемь лет?!

 

И друг, кого, может, и нет на свете,

Восторженным смехом звеня своим,

Кивком на речушку: а ну бежим!

И мчитесь вы к счастью. Вы снова дети!

 

А вот полуночный упругий свет,

Что жжет тебя, радуясь и ликуя,

Молодость... Первые поцелуи...

Бери же, как россыпь их золотую,

Щедрее, чем память, богатства нет!

 

А жизнь-это песни и дни печали.

И так уж устроены, видно, мы,

Что радости нами освещены,

Чтоб мы их случайно не пролетали.

 

А грустные даты и неприятности

Мы мраком закрыли, как маскировкой.

Чтоб меньше было бы вероятностей

Ненужную сделать вдруг остановку.

 

Но станции счастья (к чему скрывать)

Значительно реже плохих и серых,

Вот почему мы их свыше меры

Стараемся празднично озарять.

 

Шагая и в зное, и в снежной мгле,

Встречали мы всякие испытания,

И, если б не наши воспоминания,

Как бедно бы жили мы на земле!

 

Но ты вдруг спросила: - А как же я? -

И в голосе нотки холодной меди:

- Какие же мне ты отвел края?

И где я: на станции или разъезде?

 

Не надо, не хмурь огорченно бровь

И не смотри потемневшим взглядом.

Ведь ты же не станция. Ты - Любовь.

А значит, все время со мною рядом!

 

 

ЛИСТОПАД

 

Утро птицею в вышние

Перья радужные роняет.

Звезды, словно бы льдинки, тают

С легким звоном в голубизне

 

В Ботаническом лужи блестят

Озерками большими и мелкими.

А по веткам рыжими белками

Прыгает листопад.

 

Вон, смеясь и прильнув друг к дружке,

Под заливистый птичий звон

Две рябинки, как две подружки,

Переходят в обнимку газон.

 

Липы важно о чем-то шуршат,

И служитель метет через жердочку

То ль стекло, то ли синюю звездочку,

Что упала с рассветом в сад.

 

Листопад полыхает, вьюжит,

Только ворон на ветке клена

Словно сторожем важно служит,

Молчаливо и непреклонно.

 

Ворон старый и очень мудрый,

В этом парке ему почет.

И кто знает, не в это ль утро

Он справляет свой сотый год...

 

И ему объяснять не надо,

Отчего мне так нелегко.

Он ведь помнит, как с горьким взглядом

Этим, этим, вот самым садом

Ты ушла далеко-далеко...

 

Как легко мы порою рушим

В спорах-пламенях все подряд.

Ах, как просто обидеть душу

И как трудно вернуть назад!

 

Сыпал искры пожар осин,

Ну совсем такой, как и ныне.

И ведь не было злых причин,

Что там злых - никаких причин,

Кроме самой пустой гордыни!

 

В синеву, в тишину, в листву

Шла ты медленно по дорожке,

Как-то трепетно и сторожко -

Вдруг одумаюсь, позову...

 

Пестрый, вьюжистый листопад,

Паутинки дрожат и тают,

Листья падают, шелестят

И следы твои покрывают.

 

А вокруг и свежо, и пряно,

Все купается в бликах света,

Как "В Сокольниках" Левитана,

Только женской фигурки нету...

 

И сейчас тут, как в тот же день,

Все пылает и золотится.

Только горечь в душе, как тень,

Черной кошкою копошится.

 

Можно все погрузить во мрак,

Жить и слушать, как ливни плачут,

Можно радость спустить, как стяг...

Можно так. А можно не так,

А ведь можно же все иначе!

 

И чего бы душа ни изведала,

Как ни било б нас вкривь и вкось,

Если счастье оборвалось,

Разве значит, что счастья не было?!

 

И какая б ни жгла нас мука,

Но всему ль суждено сгореть?

Тяжелейшая вещь - разлука,

Но разлука еще не смерть!

 

Я найду тебя. Я разрушу

Льды молчания. Я спешу!

Я зажгу твои взгляд и душу,

Все, чем жили мы - воскрешу!

 

Пусть все ветры тревогу свищут.

Я уверен: любовь жива!

Тот, кто любит, - дорогу сыщет!

Тот, кто любит, - найдет слова!

 

Ты шагнешь ко мне, верю, знаю,

Слез прорвавшихся не тая,

И прощая, и понимая.

Моя светлая, дорогая,

Удивительная моя!

 

 

ПЯТАЯ СТРОКА

 

Дрожа от внутреннего огня,

Воюя отнюдь не всегда открыто,

Меня ненавидят антисемиты,

И сионисты не терпят меня.

 

Быть может, за то, что мне наплевать

На пятый параграф в любой анкете.

И кто там по крови отец или мать,

И кем у кого записаны дети.

 

Смешно сегодня, в эпоху ракет,

Вколачивать в чьи-то мозги тупые,

Что наций плохих и хороших нет.

Есть люди хорошие и плохие!

 

Нет, шовинисты нигде не народ,

Их мало, и паника тут запрещается.

И все же - пока хоть один живет -

Битва с фашизмом еще продолжается.

 

А коль зашипит вдруг такой вот лоб

О кровных различьях людей на свете,

Вы дайте немедля ему микроскоп,

И пусть он хоть треснет, хоть ляжет в гроб.

А все же найдет различия эти!

 

Нельзя, чтобы кто-то, хитря глазами,

Внушал вдруг сомненья иль даже страх

И, спекулируя на страстях,

Стремился везде, ну во всех делах,

Людей бы порядочных стукать лбами!

 

И встретивши взгляд, что юлит как уж,

Главное, люди, не отступайте,

А сразу безжалостно обнажайте

Всю низкую суть шовинистских душ!

 

Кто честен - мне друг, а любой злодей,

Подлец иль предатель с душонкой узкой

(Какое мне дело, каких он кровей!) -

Он враг мне. Пускай он хоть дважды евреи,

Хоть трижды узбек, хоть четырежды русский!

 

И нет для меня здесь иного мнения

Сквозь всякие споры и дым страстей,

Верую я лишь в одно крещение:

В свободу всех наций без исключения

И счастье для всех на земле людей!

 

Да, просто смешно в эпоху ракет

Вколачивать в чьи-то мозги тупые,

Что наций плохих и хороших нет.

Есть люди хорошие и плохие.

 

И пусть помогают щедрей и щедрее

(Ужель мы душою мельчиться будем!)

Не финну - финн, не еврей - еврею,

Не русский - русскому, а мудрее.

А выше, а чище, а люди-людям!

 

Так вспыхни и брызни во все концы,

Наш гнев, наша дружба и светлый разум,

Чтоб все шовинисты и подлецы

Везде, как клопы, передохли разом!

 

 

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

 

Метелица,как медведица,

Весь вечер буянит зло,

То воет внизу под лестницей,

То лапой скребет стекло.

 

Дома под ветром сутулятся,

Плывут в молоке огоньки,

Стоят постовые на улицах,

Как белые снеговики.

 

Сугробы выгнули спины,

Пушистые, как из ваты,

И жмутся к домам машины,

Как зябнущие щенята...

 

Кружится ветер белый,

Посвистывает на бегу...

Мне нужно заняться делом,

А я никак не могу.

 

Приемник бурчит бессвязно,

В доме прохладней к ночи,

Чайник мурлычет важно,

А закипать не хочет.

 

Все в мире сейчас загадочно,

Все будто летит куда-то,

Метельно, красиво, сказочно...

А сказкам я верю свято.

 

Сказка... мечта-полуночница...

Но где ее взять? Откуда?

А сердцу так чуда хочется

Пусть маленького, но чуда!

 

До боли хочется верить,

Что сбудутся вдруг мечты,

Сквозь вьюгу звонок у двери -

И вот на пороге ты!

 

Трепетная, смущенная.

Снится или не снится?!

Снегом запорошенная,

Звездочки на ресницах...

 

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?

А я вот явилась... Можно? -

Сказка моя! Снегурочка!

Чудо мое невозможное!

 

Нет больше зимней ночи!

Сердцу хмельно и ярко!

Весело чай клокочет,

В доме, как в пекле, жарко...

 

Довольно! Хватит! Не буду!

Полночь... гудят провода...

Гаснут огни повсюду.

Я знаю: сбывается чудо,

Да только вот не всегда...

 

Метелица, как медведица,

Косматая голова.

А сердцу все-таки верится

В несбыточные слова:

 

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка? -

Полночь гудит тревожная...

Где ты, моя Снегурочка,

Сказка моя невозможная?..

 

 

ОСТРОВ РОМАНТИКИ

 

От Арктики до Антарктики

Люди весь мир прошли.

И только остров Романтики

На карты не нанесли.

 

А он существует, заметьте-ка,

Там есть и луна, и горы,

Но нет ни единого скептика

И ни одного резонера.

 

Ни шепота обывателей,

Ни скуки и ни тоски.

Живут там одни мечтатели,

Влюбленные и чудаки.

 

Там есть голубые утесы.

И всех ветров голоса.

Белые альбатросы

И алые паруса.

 

Там есть залив Дон Кихота

И мыс Робинзона есть.

Гитара в большом почете,

А первое слово - "честь"!

 

Там сплошь туристские тропы,

И перед каждым костром

Едят черепах с укропом

Под крепкий ямайский ром.

 

Там песня часто увенчана

Кубком в цветном серебре.

А оскорбивший женщину

Сжигается на костре.

 

Гитары звенят ночами,

К созвездьям ракеты мчат.

Там только всегда стихами

Влюбленные говорят.

 

И каждая мысль и фраза

Сверкает там, как кристалл,

Ведь здесь никому и ни разу

Никто еще не солгал.

 

От Арктики до Антарктики

Люди весь мир прошли,

И только остров Романтики

На карты не нанесли.

 

Но, право, грустить не надо

О картах. Все дело в том,

Что остров тот вечно рядом -

Он в сердце живет твоем!

 

 

НЕЧЕСТНЫЙ БОЙ

 

На земле не бывает еще без драк -

В прямом и любом переносном смысле.

И если пока существует так,

То пусть над людьми взвивается флаг

Честного боя и честной мысли.

 

Когда же бросаются вдруг гурьбой

На одного удальцы лихие,

То это такой уж нечестный бой,

Что просто диву даешься порой:

Как только живут подлецы такие?

 

Лупят расчетливо и умело.

И я, не колеблясь, сказать берусь,

Что только самый последний трус

Способен пойти на такое дело!

 

Еще бы! Ведь можно сломать любого,

Если кучей на одного.

А главное, риска же никакого!

Полное низкое торжество!

 

И если такой вот нечестный "бой"

Берет начало порою с детства,

То качество это идет в наследство

И людям с седеющей головой.

 

Что ж, кулаков тут, пожалуй, нету.

Здесь все бескровно на первый взгляд.

И все же хоть тут и не бьют кастетом,

Но ребра не меньше порой трещат...

 

И здесь, не в проулке, а в светлом зданье,

Где пальцем не тронет тебя никто.

Все тихо и мирно, идет собранье.

И вдруг - что-то явно пошло не то...

 

Выходит один, и другой, и третий,

И разом вдруг кучей на одного!

Слова их то плети, то хитрые сети,

Попробуй осмыслить, найтись, ответить,

Подчас и не выдавишь ничего!

 

Один растерялся, а те и рады

И громоздят этажи из лжи.

Ведь сговорились же явно, гады.

А вот попробуй-ка, докажи!

 

Вина? Да вины-то подчас и нету!

Какая-то мелочь. Но суть не в том.

Им надо сломать его, сжить со света,

И лупит с трибуны за громом гром!

 

Есть в жизни хорошее слово: спайка.

Мы с детства привыкли хранить его.

Но если кучей на одного,

То это не спайка уже, а шайка!

 

И среди черт не весьма красивых,

Что прячутся где-то в душевной мгле,

Эта - из самых, увы, трусливых,

Из самых подленьких на земле!

 

 

ОТВЕТ ЧИТАТЕЛЯМ

 

Живу для людей и пишу для людей,

Все время куда-то спешу и еду,

Ведь каждая встреча - это победа

В душах людских и судьбе моей.

 

Читаю стихи, как себя сжигаю,

На тысячи тысяч дробясь огней.

Записки, записки... И я отвечаю

На ворох вопросов моих друзей.

 

Вопросы о жизни, о мыслях, о планах

И кто ваши недруги и друзья,

О ратных дорогах трудных и славных

И: "Почему ни явно, ни тайно

Нигде Ваших книг раздобыть нельзя!"

 

Вопрос о дедукции и телепатии,

"Нужны ль современным стихам соловьи?"

"Ваше любимейшее занятие?",

И вдруг вот такой от студентов МАИ:

 

"Наш дорогой Эдуард Асадов!

Мы знаем. Вы против фанфар и парадов,

И все же считаем неверным, что Вас

Обходят едва ли не всякий раз

В различных званиях и наградах...

 

Не стоит скрывать, но ведь так бывает

Что многих, кому эти званья дают,

Никто ведь не знает и не читает,

А вас в народе не только знают,

Но часто как близкого друга чтут".

 

Стою в скрещении тысяч глаз

И словно бы сердцем сердец касаюсь,

Молчу и на пыл возбужденных фраз

Душой признательно улыбаюсь.

 

Затих зал Чайковского, люди ждут.

И пусть разговор не для шумной встречи,

Но если вопрос этот там и тут

Мне в каждом городе задают,

То я в двух словах на него отвечу:

 

- Мои замечательные друзья!

Конечно, все звания и награды -

Прекрасная вещь! Отрицать нельзя,

Но я признаюсь вам не тая,

Что мне их не так-то уж, в общем, надо...

 

В мире, где столько страстей и желаний,

У многих коллег моих по перу

Значительно больше наград и званий.

И я, улыбаясь, скажу заране:

Спокойно все это переживу.

 

В святилищах муз, полагаю я,

Возможно ведь разное руководство,

Встречаются зависть и благородство,

Бывают и недруги и друзья.

 

И кто-нибудь где-нибудь, может быть,

Какие-то списки там составляет,

Кого-то включает иль не включает,

Да шут с ним! Я буду спокойно жить!

Меня это даже не занимает.

 

Ведь цель моя - это живым стихом

Сражаться, пока мое сердце бьется,

С предательством, ложью, со всяким злом,

За совесть и счастье людей бороться.

 

В награду же выпало мне за труд,

Без всякого громкого утвержденья,

Сияние глаз, улыбок салют

И миллионных сердец биенье.

 

И, пусть без регалий большого званья,

Я, может, счастливее всех стократ,

Ибо читательское признанье -

А если точней, то народа признанье -

Самая высшая из наград!

 

 

КОЛЬЦА И РУКИ

 

На правой руке золотое кольцо

Уверенно смотрит людям в лицо,

Пусть не всегда и счастливое,

Но все равно горделивое.

 

Кольцо это выше других колец

И тайных волнений чужих сердец.

Оно-то отнюдь не тайное,

А прочное, обручальное!

 

Чудо свершается и с рукой:

Рука будто стала совсем другой,

Отныне она спокойная,

Замужняя и достойная.

 

А если, пресытившись иногда,

Рука вдруг потянется "не туда",

Ну что ж, горевать не стоит,

Кольцо от молвы прикроет.

 

Видать, для такой вот руки кольцо -

К благам единственное крыльцо.

Ибо рука та правая

С ним и в неправде правая.

 

На левой руке золотое кольцо

Не так горделиво глядит в лицо.

Оно скорее печальное,

Как бывшее обручальное.

 

И женская грустная эта рука

Тиха, как заброшенная река;

Ни мелкая, ни многоводная.

Ни теплая, ни холодная.

 

Она ни наивна и ни хитра

И к людям излишне порой добра,

Особенно к "утешителям",

Ласковым "навестнтелям".

 

А все, наверное, потому,

Что смотрит на жизнь свою как на тьму.

Ей кажется, что без мужа

Судьбы не бывает хуже.

 

И жаждет она, как великих благ,

Чтоб кто-то решился на этот шаг

И чтобы кольцо по праву ей,

Сняв с левой, надеть на правую.

 

А суть-то, наверно, совсем не в том,

Гордиться печатью ли, или кольцом,

А в том, чтоб союз сердечный

Пылал бы звездою вечной!

 

Вот именно: вечной любви союз!

Я слов возвышенных не боюсь.

Довольно нам, в самом деле,

Коптить где-то еле-еле!

 

Ведь только с любовью большой, навек

Счастливым может быть человек,

А вовсе не ловко скованным

Зябликом окольцованным.

 

Пусть брак этот будет любым, любым:

С загсом, без загса ли, но таким,

Чтоб был он измен сильнее

И золота золотее!

 

И надо, чтоб руки под стук сердец

Ничуть не зависели от колец,

А в бурях, служа крылами,

Творили бы счастье сами.

 

А главное в том, чтоб, храня мечты,

Были б те руки всегда чисты

В любом абсолютно смысле

И зря ни на ком не висли!

 

 

ШАГАНЭ

 

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

С.Есенин

 

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз, собрав морщинки-трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина -

Шаганэ Нерсесовна Тальян.

 

Где-то в небе мечутся зарницы,

Словно золотые петухи.

В лунном свете тополь серебрится,

Шаганэ Нерсесовне не спится,

В памяти рождаются стихи:

 

"В Хороссане есть такие двери,

Где обсыпан розами порог.

Там живет задумчивая пери.

В Хороссане есть такие двери,

Но открыть те двери я не мог".

 

Что же это: правда или небыль?

Где-то в давних, призрачных годах

Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом,

Грохот волн в упругий бубен неба

И Батуми в солнечных лучах...

 

И вот здесь-то в утренней тиши

Встретились Армения с Россией -

Черные глаза и голубые,

Две весенне-трепетных души.

 

Черные, как ласточки, смущенно

Спрятались за крыльями ресниц.

Голубые, вспыхнув восхищенно,

Загипнотизировали птиц!

 

Закружили жарко и влюбленно,

Оторвав от будничных оков,

И смотрела ты завороженно

В "голубой пожар" его стихов.

 

И не для тумана иль обмана

В той восточной лирике своей

Он Батуми сделал Хороссаном -

Так красивей было и звучней.

 

И беда ли, что тебя, армянку,

Школьную учительницу, вдруг

Он, одев в наряды персиянки,

Перенес на хороссанскнй юг!

 

Ты на все фантазии смеялась,

Взмыв на поэтической волне,

Как на звездно-сказочном коне,

Все равно! Ведь имя же осталось: - Шаганэ!

 

"В Хороссане есть такие двери,

Где обсыпан розами порог,

Там живет задумчивая пери.

В Хороссане есть такие двери,

Но открыть те двери я не мог".

 

Что ж, они и вправду не открылись.

Ну а распахнись они тогда,

То, как знать, быть может, никогда

Строки те на свет бы не явились.

 

Да, он встретил песню на пути.

Тут вскипеть бы яростно и лихо!

Только был он необычно тихим,

Светлым и торжественным почти...

 

Шаганэ... "Задумчивая пери"...

Ну а что бы, если в поздний час

Ты взяла б и распахнула двери

Перед синью восхищенных глаз?!

 

Можно все домысливать, конечно,

Только вдруг с той полночи хмельной

Все пошло б иначе? И навечно

Две дороги стали бы одной?!

 

Ведь имей он в свой нелегкий час

И любовь, и дружбу полной мерой,

То, как знать, быть может, "Англетера"...

Эх, да что там умничать сейчас!

 

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз собрав морщинки-трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина -

Шаганэ Нерсесовна Тальян...

 

И, быть может, полночью бессонной

Мнится ей, что расстояний нет,

Что упали стены и законы

И шагнул светло и восхищенно

К красоте прославленный поэт!

 

И, хмелея, кружит над землею

Тайна жгучих, смолянистых кос

Вперемежку с песенной волною

Золотых есенинских волос!..

 

 

ВЕЧЕР В ЕРЕВАНЕ

 

Осенний вечер спит в листве платана,

Огни реклам мигают на бегу,

А я в концертном зале Еревана

В каком-то жарком, радостном тумане

Кидаю душу - за строкой строку.

 

И как же сердцу моему не биться,

Когда, вдохнув как бы ветра веков,

Я нынче здесь, в заоблачной столице

Армении - земли моих отцов,

 

А во втором ряду, я это знаю,

Сидит в своей красивой седине

Воспетая поэтом Шаганэ,

Та самая... реальная... живая...

 

И тут сегодня в зареве огней

Вдруг все смешалось: даты, дали, сроки...

И я решаюсь: я читаю строки.

О нем стихи читаю и о ней.

 

Я написал их двум красивым людям

За всплеск души, за песню, за порыв

И, ей сейчас все это посвятив,

Волнуюсь и не знаю, что и будет?!

 

В битком набитом зале тишина.

Лишь чуть звенит за окнами цикада.

И вот - обвал! Гудящая волна!

И вот огнем душа опалена,

И вот уж больше ничего не надо!

 

Да, всюду, всюду чтут учителей!

Но тут еще иные счет и мера,

И вот букет, размером с клумбу сквера,

Под шум и грохот я вручаю ей!

 

А ей, наверно, видится сейчас

Батумский берег, чаек трепетанье,

Знакомый профиль в предвечерний час,

Синь моря с васильковой синью глаз,

Последнее далекое свиданье.

 

Вот он стоит, простой, русоволосый,

К тугому ветру обернув лицо.

И вдруг, на палец накрутивши косу

Смеется: "Обручальное кольцо!"

 

Сказал: "Вернусь!" Но рощи облетели,

Грустил над морем черноокий взгляд.

Стихи, что красоту ее воспели,

К ней стаей птиц весною прилетели,

Но их хозяин не пришел назад.

 

Нет, тут не хворь и не души остуда,

И ничего бы он не позабыл!

Да вот ушел в такой предел, откуда

Еще никто назад не приходил...

 

Шумит в концертном зале Еревана

Прибой улыбок, возгласов и фраз.

И, может быть, из дальнего тумана

Он как живой ей видится сейчас...

 

Что каждый штрих ей говорит и значит?

Грохочет зал, в стекле дробится свет,

А женщина стоит и тихо плачет,

Прижав к лицу пылающий букет...

 

И в этот миг, как дорогому другу,

Не зная сам, впопад иль невпопад,

Я за него, за вечную разлуку

Его губами ей целую руку -

"За все, в чем был и не был виноват"...

 

 

ЛЕДЯНАЯ БАЛЛАДА

 

Льды все туже сжимают круг,

Весь экипаж по тревоге собран.

Словно от чьих-то гигантских рук,

Трещат парохода стальные ребра.

 

Воет пурга среди колких льдов,

Злая насмешка слышится в голосе:

- Ну что, капитан Георгий Седов,

Кончил отныне мечтать о полюсе?

 

Зря она, старая, глотку рвет,

Неужто и вправду ей непонятно,

Что раньше растает полярный лед,

Чем лейтенант повернет обратно!

 

Команда - к Таймыру, назад, гуськом!

А он оставит лишь компас, карты,

Двух добровольцев, веревку, нарты

И к полюсу дальше пойдет пешком!

 

Фрам - капитанский косматый пес,

Идти с командой назад не согласен.

Где быть ему? Это смешной вопрос!

Он даже с презреньем наморщил нос,

Ему-то вопрос абсолютно ясен!

 

Встал впереди на привычном месте

И на хозяина так взглянул,

Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:

- Ладно, чего уж... Вместе так вместе!

 

Одежда твердеет, как жесть под ветром,

А мгла не шутит, а холод жжет,

И надо не девять взять километров,

Не девяносто, а девятьсот!

 

Но если на трудной стоишь дороге

И светит мечта тебе, как звезда,

То ты ни трусости, ни тревоги

Не выберешь в спутники никогда!

 

Вперед, вперед по торосистым льдам!

От стужи хрипит глуховатый голос.

Седов еще шутит: - Ну что, брат Фрам,

Отыщешь по нюху Северный полюс?

 

Черную шерсть опушил мороз,

Но Фрам ничего - моряк не скулящий.

И пусть он всего лишь навсего пес -

Он путешественник настоящий!

 

Снова медведем ревет пурга,

Пища - худое подобье рыбы.

Седов бы любого сломил врага:

И холод, и голод. Но вот цинга...

И ноги, распухшие, точно глыбы...

 

Матрос, расстроенно-озабочен,

Сказал: - Не стряслось бы какой беды.

Путь еще дальний, а вы не очень...

А полюс... Да бог с ним! Ведь там, между прочим,

Все то же: ни крыши и ни еды...

 

Добрый, но, право, смешной народ!

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает полярный лед.

Чем капитан повернет обратно!

 

И, лежа на нартах, он все в метель,

Сверяясь с картой, смотрел упрямо,

Смотрел и щурился, как в прицел,

Как будто бы видел во мраке цель,

Там, впереди, меж ушами Фрама.

 

Солнце все ниже... Мигнуло - и прочь...

Пожалуй, шансов уже никаких.

Над головой полярная ночь,

И в сутки - по рыбине на двоих...

 

Полюс по-прежнему впереди.

Седов приподнялся над изголовьем:

- Кажется, баста! Конец пути...

Эх, я бы добрался, сумел дойти,

Когда б на недельку еще здоровья...

 

Месяц желтым горел огнем,

Будто маяк во мгле океана.

Боцман лоб осенил крестом:

- Ну вот и нет у нас капитана!

 

Последний и вечный его покой:

Холм изо льда под салют прощальный,

При свете месяца как хрустальный,

Зеленоватый и голубой...

 

Молча в обратный путь собрались.

Горько, да надо спешить, однако.

Боцман, льдинку смахнув с ресниц,

Сказал чуть слышно: - Пошли, собака!

 

Их дома дела и семейства ждут,

У Фрама же нет ничего дороже,

Чем друг, что навеки остался тут.

И люди напрасно его зовут:

Фрам уйти от него не может!

 

Снова кричат ему, странный народ,

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает полярный лед,

Чем Фрам хоть на шаг повернет обратно!

 

Взобрался на холм, заскользив отчаянно,

Улегся и замер там, недвижим,

Как будто бы телом хотел своим

Еще отогреть своего хозяина.

 

Шаги умолкли. И лишь мороз

Да ветер, в смятенье притихший рядом,

Видели, как костенеющий пес

Свою последнюю службу нес,

Уставясь в сумрак стеклянным взглядом,

 

Льдина кружится, кружат года,

Кружатся звезды над облаками...

И внукам бессоннейшими ночами,

Быть может, увидится иногда,

 

Как медленно к солнцу плывут из мрака

Герой, чье имя хранит народ,

И Фрам - замечательная собака,

Как черный памятник вросшая в лед!

 

 

ТРУСИХА

 

Шар луны под звездным абажуром

Озарял уснувший городок.

Шли, смеясь, по набережной хмурой

Парень со спортивного фигурой

И девчонка - хрупкий стебелек.

 

Видно, распалясь от разговора,

Парень между прочим рассказал,

Как однажды в бурю ради спора

Он морской залив переплывал,

 

Как боролся с дьявольским теченьем,

Как швыряла молнии гроза,

И она смотрела с восхищеньем

В смелые, горячие глаза...

 

А потом, вздохнув, сказала тихо:

- Я бы там от страху умерла,

Знаешь, я ужасная трусиха,

Ни за что б в грозу не поплыла!

 

Парень улыбнулся снисходительно,

Притянул девчонку не спеша

И сказал: - Ты просто восхитительна,

Ах ты, воробьиная душа!

 

Подбородок пальцем ей приподнял

И поцеловал. Качался мост,

Ветер пел... И для нее сегодня

Мир был сплошь из музыки и звезд!

 

Так в ночи по набережной хмурой

Шли вдвоем сквозь спящий городок

Парень со спортивною фигурой

И девчонка - хрупкий стебелек.

 

А когда, пройдя полоску света,

В тень акаций дремлющих вошли,

Два плечистых темных силуэта

Выросли вдруг как из-под земли.

 

Первый хрипло буркнул: - Стоп, цыпленки!

Путь закрыт, и никаких гвоздей!

Кольца, серьги, часики, деньжонки -

Все, что есть, на бочку, и живей!

 

А второй, пуская дым в усы,

Наблюдал, как, от волненья бурый,

Парень со спортивною фигурой

Стал, спеша, отстегивать часы.

 

И, довольный, видимо, успехом,

Рыжеусый хмыкнул: - Эй, коза!

Что надулась?! - И берет со смехом

Натянул девчонке на глаза.

 

Дальше было все как взрыв гранаты:

Девушка беретик сорвала

И словами: - Мразь! Фашист проклятый! -

Как огнем, детину обожгла.

 

- Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!

Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь!

Голос рвется, яростен и звонок:

- Нож в кармане? Мне плевать на нож!

 

За убийство "стенка" ожидает.

Ну а коль от раны упаду,

То запомни: выживу, узнаю!

Где б ты ни был-все равно найду!

 

И глаза в глаза взглянула твердо.

Тот смешался: - Ладно... Тише, гром... -

А второй промямлил: - Ну их к черту! -

И фигуры скрылись за углом.

 

Лунный диск, на млечную дорогу

Выбравшись, шагал наискосок

И смотрел задумчиво и строго

Сверху вниз на спящий городок.

 

Где без слов по набережной хмурой

Шли, чуть слышно гравием шурша,

Парень со спортивною фигурой

И девчонка - "слабая натура",

"Трус" и "воробьиная душа".

 

 

ЛЕСНАЯ РЕКА

 

Василию Федорову

 

Пускай не качает она кораблей,

Не режет плечом волну океана,

Но есть первозданное что-то и ней,

Что-то от Шишкина и Левитана.

 

Течет она медленно век за веком,

В холодных омутах глубока.

И ни единого человека,

Ни всплеска, ни удочки рыбака!

 

В ажурной солнечной паутине

Под шорох ветра и шум ветвей

Течет, отливая небесной синью,

Намытой жгутами тугих дождей.

 

Так крепок и густ травяной настой,

Что черпай хоть ложкой его столовой!

Налим лупоглазый, почти пудовый,

Жует колокольчики над водой...

 

Березка пригнулась в густой траве.

Жарко. Сейчас она искупается!

Но платье застряло на голове,

Бьется под ветром и не снимается.

 

Над заводью вскинул рога сохатый

И замер пружинисто и хитро,

И только с морды его губатой

Падает звонкое серебро.

 

На дне неподвижно, как для парада,

Уставясь носами в одну струю,

Стоят голавли черноспинным рядом,

Как кони в едином литом строю.

 

Рябина, красуясь, грустит в тиши

И в воду смотрится то и дело:

Сережки рубиновые надела,

Да кто ж их оценит в такой глуши?!

 

Букашка летит не спеша на свет,

И зяблик у речки пришел в волненье.

Он клюнул букашкино отраженье

И изумился: букашки нет!

 

Удобно устроившись на суку,

Кукушка ватагу грибов считает.

Но, сбившись, мгновение отдыхает

И снова упрямо: "Ку-ку, ку-ку!"

 

А дунет к вечеру холодком -

По глади речной пробегут барашки,

Как по озябшей спине мурашки,

И речка потянется перед сном.

 

Послушает ласково и устало,

Как перепел выкрикнет: "Спать пора!"

Расправит туманное одеяло

И тихо укроется до утра.

 

Россия степная, Россия озерная,

С ковыльной бескрайнею стороной,

Россия холмистая, мшистая, горная,

Ты вся дорога мне! И все же, бесспорно, я

Всех больше люблю тебя вот такой!

 

Такой: с иван-чаем, с морошкой хрусткой

В хмельном и смолистом твоем раю,

С далекой задумчивой песней русской,

С безвестной речушкой в лесном краю.

 

И вечно с тобой я в любой напасти -

И в солнечных брызгах, и в черной мгле,

И нет мне уже без тебя ни счастья,

Ни песни, ни радости на земле!

 

 

ДВА АИСТА

 

Пускай ничей их не видит взгляд,

Но, как на вершине горной,

На крыше моей день и ночь стоят

Два аиста: белый и черный.

 

Когда загорюсь я, когда кругом

Смеется иль жарит громом,

Белый аист, взмахнув крылом,

Как парус, косым накренясь углом,

Чертит круги над домом.

 

И все тут до перышка - это я:

Победы и пораженья,

Стихи мои - боль и любовь моя,

Радости и волненья.

 

Когда же в тоске, как гренландский лед,

Сердце скует и душит,

Черный аист слегка вздохнет,

Черный аист крылом качнет

И долго над домом кружит.

 

Ну что ж, это тоже, пожалуй, я:

Обманутых чувств миражи,

Чьи-то измены, беда моя,

Полночь, чернее сажи...

 

А разлетится беда, как пыль,

Схлынет тоски удушье,

И тут подкрадется полнейший штиль -

Серое равнодушье.

 

Тогда наверху, затуманя взгляд

И крылья сложив покорно,

Понуро нахохлятся, будто спят,

Два аиста-белый и черный.

 

Но если хозяин - всегда боец,

Он снова пойдет на кручи,

И вновь, как грядущих побед гонец,

Белый рванется к тучам.

 

Вот так, то один, то другой взлетит.

А дело уже скоро к ночи...

Хозяин не очень себя щадит.

И сердце - чем жарче оно стучит,

Тем время его короче.

 

И будет когда-то число одно,

Когда, невидимый глазу,

Черный вдруг глянет темным-темно,

Медленно спустится на окно

И клюнет в стекло три раза.

 

Перо покатится на паркет,

Лампа мигнет тревогой,

И все. И хозяина больше нет!

Ушел он за черною птицей вслед

Последней своей дорогой.

 

Ушел в неразгаданные края,

Чтоб больше не возвращаться...

И все-таки верю: второе я -

Песни мои и любовь моя

Людям еще сгодятся.

 

И долго еще, отрицая смерть,

Книжек моих страницы,

Чтоб верить, чтоб в жизни светло гореть,

Будут вам дружески шелестеть

Крыльями белой птицы...

 

 

БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ

 

I

 

Метель ревет, как седой исполин,

Вторые сутки не утихая,

Ревет, как пятьсот самолетных турбин,

И нет ей, проклятой, конца и края!

 

Пляшет огромным белым костром,

Глушит моторы и гасит фары.

В замяти снежной аэродром,

Служебные здания и ангары.

 

В прокуренной комнате тусклый свет,

Вторьте сутки не спит радист,

Он ловит, он слушает треск и свист,

Все ждут напряженно: жив или нет?

 

Радист кивает: - Пока еще да,

Но боль ему не дает распрямиться.

А он еще шутит: мол, вот беда -

Левая плоскость моя никуда!

Скорее всего, перелом ключицы...

 

Где-то буран, ни огня, ни звезды

Над местом аварии самолета.

Лишь снег заметает обломков следы

Да замерзающего пилота.

 

Ищут тракторы день и ночь,

Да только впустую. До слез обидно.

Разве найти тут, разве помочь -

Руки в полуметре от фар не видно?

 

А он понимает, а он и не ждет,

Лежа в ложбинке, что станет гробом.

Трактор, если даже придет,

То все равно в двух шагах пройдет

И не заметит его под сугробом.

 

Сейчас любая зазря операция.

И все-таки жизнь покуда слышна.

Слышна, ведь его портативная рация

Чудом каким-то, но спасена.

 

Встать бы, но боль обжигает бок,

Теплой крови полон сапог,

Она, остывая, смерзается в лед.

Снег набивается в нос и рот.

 

Что перебито? Понять нельзя.

Но только не двинуться, не шагнуть!

Вот и окончен, видать, твой путь!

А где-то сынишка, жена, друзья...

 

Где-то комната, свет, тепло...

Не надо об этом! В глазах темнеет...

Снегом, наверно, на метр замело,

Тело сонливо деревенеет...

 

А в шлемофоне звучат слова:

- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! -

Тупо кружится голова...

- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

 

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!

В каких ведь бывал переделках грозных.

- Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -

А про себя добавляет: "Боюсь,

Что будет все, кажется, слишком поздно..."

 

Совсем чугунная голова.

Кончаются в рации батареи.

Их хватит еще на час или два.

Как бревна руки... спина немеет...

 

- Алло! - это, кажется, генерал.

- Держитесь, родной, вас найдут, откопают... -

Странно: слова звенят, как кристалл,

Бьются, стучат, как в броню металл,

А в мозг остывший почти не влетают...

 

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,

Как мало, наверное, необходимо:

Замерзнув вконец, оказаться в тепле,

Где доброе слово да чай на столе,

Спирта глоток да затяжка дыма...

 

Опять в шлемофоне шуршит тишина.

Потом сквозь метельное завыванье:

- Алло! Здесь в рубке твоя жена!

Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

 

С минуту гуденье тугой волны,

Какие-то шорохи, трески, писки,

И вдруг далекий голос жены,

До боли знакомый, до жути близкий!

 

- Не знаю, что делать и что сказать.

Милый, ты сам ведь отлично знаешь,

Что, если даже совсем замерзаешь,

Надо выдержать, устоять!

 

Хорошая, светлая, дорогая!

Ну как объяснить ей в конце концов,

Что он не нарочно же здесь погибает,

Что боль даже слабо вздохнуть мешает

И правде надо смотреть в лицо.

 

- Послушай! Синоптики дали ответ;

Буран окончится через сутки.

Продержишься? Да?

- К сожаленью, нет...

- Как нет? Да ты не в своем рассудке!

 

Увы, все глуше звучат слова.

Развязка, вот она, - как ни тяжко,

Живет еще только одна голова,

А тело - остывшая деревяшка.

 

А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!

Держись! Часов через пять рассвет.

Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!

Ну есть ли хоть шанс?

- К сожалению, нет...

 

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.

Как трудно последний привет послать!

И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -

Голос резкий, нельзя узнать.

Странно. Что это может значить?

 

- Поверь, мне горько тебе говорить.

Еще вчера я б от страха скрыла.

Но раз ты сказал, что тебе не дожить,

То лучше, чтоб после себя не корить,

Сказать тебе коротко все, что было.

 

Знай же, что я дрянная жена

И стою любого худого слова.

Я вот уже год как тебе неверна

И вот уже год как люблю другого!

 

О, как я страдала, встречая пламя

Твоих горячих восточных глаз -

Он молча слушал ее рассказ.

Слушал, может, последний раз,

Сухую былинку зажав зубами.

 

- Вот так целый год я лгала, скрывала,

Но это от страха, а не со зла.

- Скажи мне имя!..-

Она помолчала,

Потом, как ударив, имя сказала,

Лучшего друга его назвала!

 

Затем добавила торопливо:

- Мы улетаем на днях на юг.

Здесь трудно нам было бы жить счастливо.

Быть может, все это не так красиво,

Но он не совсем уж бесчестный друг.

 

Он просто не смел бы, не мог, как и я,

Выдержать, встретясь с твоими глазами.

За сына не бойся. Он едет с нами.

Теперь все заново: жизнь и семья.

 

Прости. Не ко времени эти слова.

Но больше не будет иного времени. -

Он слушает молча. Горит голова...

И словно бы молот стучит по темени...

 

- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!

Судьба перепутала все пути.

Прощай! Не сердись и прости, если можешь!

За подлость и радость мою прости!

 

Полгода прошло или полчаса?

Наверно, кончились батареи.

Все дальше, все тише шумы... голоса...

Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

 

Оно грохочет и бьет в виски!

Оно полыхает огнем и ядом.

Оно разрывается на куски!

Что больше в нем: ярости или тоски?

Взвешивать поздно, да и не надо!

 

Обида волной заливает кровь.

Перед глазами сплошной туман.

Где дружба на свете и где любовь?

Их нету! И ветер, как эхо, вновь:

Их нету! Все подлость и все обман!

 

Ему в снегу суждено подыхать,

Как псу, коченея под стоны вьюги,

Чтоб два предателя там, на юге,

Со смехом бутылку открыв на досуге,

Могли поминки по нем справлять?!

 

Они совсем затиранят мальца

И будут усердствовать до конца,

Чтоб вбить ему в голову имя другого

И вырвать из памяти имя отца!

 

И все-таки светлая вера дана

Душонке трехлетнего пацана.

Сын слушает гул самолетов и ждет.

А он замерзает, а он не придет!

 

Сердце грохочет, стучит в виски,

Взведенное, словно курок нагана.

От нежности, ярости и тоски

Оно разрывается на куски.

А все-таки рано сдаваться, рано!

 

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?

Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!

Чудо? Вы скажете, нужно чудо?

Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

 

Надо любою ценой подняться

И, всем существом устремясь вперед,

Грудью от мерзлой земли оторваться,

Как самолет, что не хочет сдаваться,

А, сбитый, снова идет на взлет!

 

Боль подступает такая, что кажется,

Замертво рухнешь в сугроб ничком!

И все-таки он, хрипя, поднимается.

Чудо, как видите, совершается!

Впрочем, о чуде потом, потом...

 

Швыряет буран ледяную соль,

Но тело горит, будто жарким летом,

Сердце колотится в горле где-то,

Багровая ярость да черная боль!

 

Вдали сквозь дикую карусель

Глаза мальчишки, что верно ждут,

Они большие, во всю метель,

Они, как компас, его ведут!

 

- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -

Он жив. Он двигается, ползет!

Встает, качается на ходу,

Падает снова и вновь встает...

 

II

 

К полудню буран захирел и сдал.

Упал и рассыпался вдруг на части.

Упал будто срезанный наповал,

Выпустив солнце из белой пасти.

 

Он сдал, в предчувствии скорой весны,

Оставив после ночной операции

На чахлых кустах клочки седины,

Как белые флаги капитуляции.

 

Идет на бреющем вертолет,

Ломая безмолвие тишины.

Шестой разворот, седьмой разворот,

Он ищет... ищет... и вот, и вот -

Темная точка средь белизны!

 

Скорее! От рева земля тряслась.

Скорее! Ну что там: зверь? человек?

Точка качнулась, приподнялась

И рухнула снова в глубокий снег...

 

Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!

Ровно и плавно гудят машины.

И первой без лесенки прямо в сугроб

Метнулась женщина из кабины!

 

Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!

Я знала... Все будет так, не иначе!.. -

И, шею бережно обхватив,

Что-то шептала, смеясь и плача.

 

Дрожа, целовала, как в полусне,

Замерзшие руки, лицо и губы.

А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:

- Не смей... Ты сама же сказала мне...

 

- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!

Какой же меркой меня ты мерил?

Как мог ты верить?! А впрочем, нет,

Какое счастье, что ты поверил!

 

Я знала, я знала характер твой!

Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!

И нужен был шанс, последний, любой!

А ненависть может гореть порой

Даже сильней любви!

 

И вот говорю, а сама трясусь,

Играю какого-то подлеца.

И все боюсь, что сейчас сорвусь,

Что-нибудь выкрикну, разревусь,

Не выдержав до конца!

 

Прости же за горечь, любимый мой!

Всю жизнь за один, за один твой взгляд,

Да я, как дура, пойду за тобой

Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!

 

И были такими глаза ее,

Глаза, что любили и тосковали,

Таким они светом сейчас сияли,

Что он посмотрел в них и понял все!

 

И, полузамерзший, полуживой,

Он стал вдруг счастливейшим на планете.

Ненависть, как ни сильна порой,

Не самая сильная вещь на свете!

 

 

ПИСЬМО С ФРОНТА

 

Мама! Тебе эти строки пишу я,

Тебе посылаю сыновний привет,

Тебя вспоминаю, такую родную.

Такую хорошую, слов даже нет!

 

Читаешь письмо ты, а видишь мальчишку,

Немного лентяя и вечно не в срок

Бегущего утром с портфелем под мышкой,

Свистя беззаботно, на первый урок.

 

Грустила ты, если мне физик, бывало

Суровою двойкой дневник украшал,

Гордилась, когда я под сводами зала

Стихи свои с жаром ребятам читал.

 

Мы были беспечными, глупыми были,

Мы все, что имели, не очень ценили,

А поняли, может, лишь тут на войне:

Приятели, книжки, московские споры -

Все - сказка, все в дымке, как снежные горы...

Пусть так, возвратимся - оценим вдвойне!

 

Сейчас передышка. Сойдясь у опушки,

Застыли орудья, как стадо слонов,

И где-то по-мирному в гуще лесов,

Как в детстве, мне слышится голос кукушки...

 

За жизнь, за тебя, за родные края

Иду я навстречу свинцовому ветру.

И пусть между нами сейчас километры -

Ты здесь, ты со мною, родная моя!

 

В холодной ночи, под неласковым небом,

Склонившись, мне тихую песню поешь

И вместе со мною к далеким победам

Солдатской дорогой незримо идешь.

 

И чем бы в пути мне война ни грозила,

Ты знай, я не сдамся, покуда дышу!

Я знаю, что ты меня благословила,

И утром, не дрогнув, я в бой ухожу!

 

 

МНЕ УЖЕ НЕ ШЕСТНАДЦАТЬ, МАМА!

 

Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?

Не надо. Тревоги свои забудь.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама!

Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.

 

Я знаю, уж так повелось на свете,

И даже предчувствую твой ответ,

Что дети всегда для матери дети,

Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет.

 

И все же с годами былые средства

Как-то меняться уже должны.

И прежний надзор, и контроль, как в детстве,

Уже обидны и не нужны.

 

Ведь есть же, ну, личное очень что-то:..

Когда ж заставляют: скажи да скажи! -

То этим нередко помимо охоты

Тебя вынуждают прибегнуть к лжи.

 

Родная моя, не смотри устало!

Любовь наша крепче еще теперь.

Ну разве ты плохо меня воспитала?

Верь мне, пожалуйста, очень верь!

 

И в страхе пусть сердце твое не бьется,

Ведь я по-глупому не влюблюсь,

Не выйду навстречу кому придется,

С дурной компанией не свяжусь.

 

И не полезу куда-то в яму,

А коль повстречаю в пути беду,

Я тотчас приду за советом, мама,

Сразу почувствую и приду.

 

Когда-то же надо ведь быть смелее,

А если порой поступлю не так,

Ну что ж, значит, буду потом умнее,

И лучше синяк, чем стеклянный колпак.

 

Дай твои руки расцеловать,

Самые добрые в целом свете.

Не надо, мама, меня ревновать.

Дети, они же не вечно дети!

 

И ты не сиди у окна упрямо,

Готовя в душе за вопросом вопрос.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама!

Пойми. И взгляни на меня всерьез.

 

Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,

И пусть тревога тебя не точит.

Не бойся, родная. Я скоро вернусь!

Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!

 

 

ВЕЧЕР В БОЛЬНИЦЕ

 

Лидии Ивановне Асадовой

 

Бесшумной черною птицей

Кружится ночь за окном.

Что же тебе не спится?

О чем ты молчишь? О чем?

 

Сонная тишь в палате,

В кране вода уснула.

Пестренький твой халатик

Дремлет на спинке стула.

 

Руки, такие знакомые,

Такие... что хоть кричи! -

Нынче, почти невесомые,

Гладят меня в ночи.

 

Касаюсь тебя, чуть дыша.

О господи, как похудела!

Уже не осталось тела,

Осталась одна душа.

 

А ты еще улыбаешься

И в страхе, чтоб я не грустил,

Меня же ободрить стараешься,

Шепчешь, что поправляешься

И чувствуешь массу сил.

 

А я-то ведь знаю, знаю,

Сколько тут ни хитри,

Что боль, эта гидра злая,

Грызет тебя изнутри.

 

Гоню твою боль, заклинаю

И каждый твой вздох ловлю.

Мама моя святая,

Прекрасная, золотая,

Я жутко тебя люблю!

 

Дай потеплей укрою

Крошечную мою,

Поглажу тебя, успокою

И песню тебе спою.

 

Вот так же, как чуть устало,

При южной огромной луне

В детстве моем, бывало,

Ты пела когда-то мне...

 

Пусть трижды болезнь упряма,

Мы выдержим этот бой.

Спи, моя добрая мама,

Я здесь, я всегда с тобой.

 

Как в мае все распускается

И зреет завязь в цветах,

Так жизнь твоя продолжается

В прекрасных твоих делах.

 

И будут смеяться дети,

И будет гореть звезда,

И будешь ты жить на свете

И радостно, и всегда!

 

 

КЛЕВЕТНИКИ

 

Я не знаю, ну что это в нас такое

И какой это все приписать беде?

Только слыша подчас про людей дурное,

Мы легко соглашаемся, а порою

Даже верим заведомой ерунде!

 

И какой все нелепою меркой мерится.

Вот услышит хорошее человек,

Улыбнется: как видно, не очень верится,

А плохое запомнит почти навек!

 

То ль кому-то от этого жить острее,

То ли вправду не ведают, что творят,

Но, чем сплетня обиднее и глупее,

Тем охотней и дольше ее твердят.

 

А раз так, то находятся "мастера",

Что готовы, используя глупость эту,

Чье-то имя, поддев на конец пера,

Очернить и развеять потом по свету.

 

И ползут анонимки, как рой клопов,

В телефонные будки, на почты, всюду,

Чтоб звонками и строчками лживых слов

Лицемерить и пакостить, как иуды!

 

Но всего удивительней, может статься,

Что встречаются умные вроде люди,

Что согласны копаться и разбираться

В той плевка-то не стоящей даже груде!

 

А "жучки-душееды" того и ждут:

Пусть покрутится, дескать, и пусть попляшет!

Сколько крови попортит, пока докажет,

Говоря фигурально, "что не верблюд"!

 

А докажет, не важно! Не в том секрет.

Все ведь было разыграно честь по чести!

И нередко свой прежний авторитет

Человек получает с инфарктом вместе...

 

А порою, как беженец на пожарище,

Он стоит и не знает: с чего начать?

Гром затих, только силы откуда взять?

Нет, нельзя и неправильно так, товарищи!

 

Пусть умел и хитер клеветник подчас,

И на хвост наступить ему часто сложно,

Только дело в конечном-то счете в нас,

И бороться с мерзавцами все же можно!

 

Коли сплетня шмелем подлетит к плечу,

Не кивай, а отрежь, как ножом: - Не верю! -

Нет, не то чтоб: "подумаю" и "проверю"...

А: - Не верю, и кончено. Не хочу!

 

А случилось письмо тебе развернуть,

Где коварства - преподлое изобилие,

Ни обратного адреса, ни фамилии,

Плюнь, порви и навеки о нем забудь!

 

Если ж вдруг в телефонные провода

Чей-то голос ехидное впустит жало,

Ты скажи ему: - Знаешь иди куда? -

И спокойно и тихо пошли туда,

Где хорошего в общем-то очень мало...

 

И конечно же, если мы неустанно

Будем так вот и действовать всякий раз,

То без пищи, без подленького тумана

Все подонки, как черные тараканы,

Перемрут как один, уверяю вас!

 

 

БЕССОННИЦА

 

Полночь небо звездами расшила,

Синий свет над крышами дрожит...

Месяц - наше доброе светило

Над садами топает уныло,

Видно, сны людские сторожит.

 

Бьет двенадцать. Поздняя пора.

Только знаю, что тебе не спится,

И свои пушистые ресницы

Ты сомкнуть не можешь до утра.

 

На губах то ласковое слово,

То слова колючие, как еж,

Где-то там, то нежно, то сурово,

То любя, то возмущаясь снова,

Ты со мной дискуссии ведешь.

 

Кто в размолвке виноват у нас?

Разве можно завтра разобраться,

Да к тому ж хоть в чем-нибудь признаться

При упрямстве милых этих глаз?!

 

Да и сам я тоже не святой.

И за мной нелепого немало.

Светлая моя, когда б ты знала,

Как я рвусь сейчас к тебе душой.

 

Кто же первым подойдет из нас?

Вот сейчас ты сердцем не владеешь,

Ты лежишь и не смыкаешь глаз,

Но едва придет рассветный час,

Ты, как мрамор, вновь закаменеешь,

 

Ничего. Я первым подойду.

Перед счастьем надо ли гордиться?!

Спи спокойно. Завтра я найду

Славный способ снова помириться!

 

 

ДРУГ БЕЗ ДРУГА У НАС ПОЛУЧАЕТСЯ ВСЕ...

 

Друг без друга у нас получается все

В нашем жизненном трудном споре.

Все свое у тебя, у меня все свое,

И улыбки свои, и горе.

 

Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли

И, вчерашнего дня не жалея,

Вдруг решили и новой дорогой пошли,

Ты своею пошла, я - своею.

 

Все привольно теперь: и дела, и житье,

И хорошие люди встречаются.

Друг без друга у нас получается все,

Только счастья не получается...

 

 

ХМЕЛЬНОЙ ПОЖАР

 

Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,

И за то, что, бессонно сердясь, ждала.

По молчанью, таящему столько "тепла",

Вижу, как преступленье мое серьезно...

 

Голос, полный холодного отчуждения:

- Что стряслось по дороге? Открой печаль.

Может, буря, пожар или наводнение?

Если да, то мне очень и очень жаль...

 

Не сердись, и не надо сурового следствия.

Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.

Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,

Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,

Все равно я бы к сроку пришел к тебе!

 

Но сегодня как хочешь, но ты прости.

Тут серьезней пожаров или метели:

Я к цыганам-друзьям заглянул по пути.

А они, окаянные, и запели...

 

А цыгане запели, да так, что ни встать,

Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!

Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,

Но цыгане запели, запели опять-

И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!

 

Понимаю, не надо! Не говори!

Все сказала одна лишь усмешка эта:

- Ну а если бы пели они до зари,

Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?

 

Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.

В этом вихре, катящемся с крутизны,

Будто сердце схватили шальной рукою

И швырнули на гребень крутой волны.

 

И оно, распаленное не на шутку,

То взмывает, то в пропасть опять летит,

И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,

И хмельным холодком тебе душу щемит!

 

Эти гордые, чуть диковатые звуки,

Словно искры, что сыплются из костра,

Эти в кольцах летящие крыльями руки,

Эти чувства: от счастья до черной разлуки...

До утра? Да какое уж тут до утра!

 

До утра, может, каждый сидеть бы согласен.

Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,

Если б пели цыгане до смертного часа,

Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!

 

 

ЕЕ ЛЮБОВЬ

 

Артистке цыганского театра "Ромэн" -

Ольге Кононовой

 

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес девчонка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!

 

Сыплют туфельки дробь картечи.

Серьги, юбки - пожар, каскад!

Вдруг застыла... И только плечи

В такт мелодии чуть дрожат.

 

Снова вспышка! Улыбки, ленты,

Дрогнул занавес и упал.

И под шквалом аплодисментов

В преисподнюю рухнул зал...

 

Правду молвить: порой не раз

Кто-то втайне о ней вздыхал

И, не пряча влюбленных глаз,

Уходя, про себя шептал:

 

"Эх, и счастлив, наверно, тот,

Кто любимой ее зовет,

В чьи объятья она из зала

Легкой птицею упорхнет".

 

Только видеть бы им, как, одна,

В перештопанной шубке своей,

Поздней ночью спешит она

Вдоль заснеженных фонарей...

 

Только знать бы им, что сейчас

Смех не брызжет из черных глаз

И что дома совсем не ждет

Тот, кто милой ее зовет...

 

Он бы ждал, непременно ждал!

Он рванулся б ее обнять,

Если б крыльями обладал,

Если ветром сумел бы стать!

 

Что с ним? Будет ли встреча снова?

Где мерцает его звезда?

Все так сложно, все так сурово,

Люди просто порой за слово

Исчезали Бог весть куда.

 

Был январь, и снова январь...

И опять январь, и опять...

На стене уж седьмой календарь.

Пусть хоть семьдесят - ждать и ждать!

 

Ждать и жить! Только жить не просто:

Всю работе себя отдать,

Горю в пику не вешать носа,

В пику горю любить и ждать!

 

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!..

 

Но свершилось: сломался, канул

Срок печали. И над окном

В дни Двадцатого съезда грянул

Животворный весенний гром.

 

Говорят, что любовь цыганок -

Только пылкая цепь страстей,

Эх вы, злые глаза мещанок,

Вам бы так ожидать мужей!

 

Сколько было злых январей...

Сколько было календарей...

В двадцать три - распростилась с мужем,

В сорок - муж возвратился к ней.

 

Снова вспыхнуло счастьем сердце,

Не хитрившее никогда.

А сединки, коль приглядеться,

Так ведь это же ерунда!

 

Ах, как бурен цыганский танец,

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!

 

И, наверное, счастлив тот,

Кто любимой ее зовет!

 

 

ПОЮТ ЦЫГАНЕ

 

Как цыгане поют - передать невозможно.

Да и есть ли на свете такие слова?!

То с надрывной тоскою, темно и тревожло,

То с весельем таким, что хоть с плеч голова!

 

Как цыгане поют! Нет, не сыщутся выше

Ни душевность, ни боль, ни сердечный накал.

Ведь не зря же Толстой перед смертью сказал:

- Как мне жаль, что я больше цыган не услышу.

 

За окном полыхает ночная зарница,

Ветер ласково треплет бахромки гардин,

Жмурясь сотнями глаз, засыпает столица

Под стихающий рокот усталых машин...

 

Нынче дом мой, как бубен, гудит, молдаванский:

Степь да звезды! Ни крыши, ни пола, ни стен...

Кто вы, братцы: друзья из театра "Роман"

Или просто неведомый табор цыганский?

 

Ваши деды в лихих конокрадах ходили,

Ваши бабки, пленяя и "Стрельну", и "Яр"

Громом песен, купцов, как цыплят, потрошили

И хмелели от тостов влюбленных гусар!

 

Вы иные: без пестрых и скудных пожиток,

Без колоды, снующей в проворных руках,

Без костров, без кнутов, без коней и кибиток.

Вы в нейлоновых кофтах и модных плащах.

 

Вы иные, хоть больше, наверное, внешне.

Ведь куда б ни вели вас другие пути,

Все равно вам на этой земле многогрешной

От гитар и от песен своих не уйти!

 

Струны дрогнули. Звон прокатился и стих...

И запела, обнявши меня, точно сына,

Щуря глаз, пожилая цыганка Сантина

Про старинные дроги и пару гнедых.

 

И еще, и еще! Звон гитар нарастает,

Все готово взлететь и сорваться в ничто!

Песня песню кружит, песня песню сжигает,

Что мне сделать для вас? Ну скажите мне - что?!

 

Вздрогнув, смолкли веселые струны-бродяги,

Кто-то тихо ответил, смущенно почти:

- Золотой, ты прочти нам стихи о дворняге.

Ну о той, что хозяин покинул, прочти!

 

Май над миром гирлянды созвездий развесил,

Звон гитар... дрожь серег... тополиный дурман...

Я читаю стихи, я качаюсь от песен,

От хмельных, обжигающих песен цыган!

 

Ах вы, песни! Ах, други чавалэ-ромалэ!

Что такое привычный домашний уют?

Все ничто! Все качнулось на миг и пропало,

Только звезды, да ночь, да цыгане поют!

 

Небо красное, черное, золотое...

Кровь то пышет, то стынет от острой тоски.

Что ж вы, черти, творите со мною такое!

Вы же сердце мое разорвали в куски!

 

И навек, и навек эту радость храня,

Я целую вас всех и волненья не прячу!

Ну а слезы... за это простите меня!

Я ведь редко, товарищи, плачу...

 

 

СТАРАЯ ЦЫГАНКА

 

Идет гаданье. Странное гаданье:

Стол, будто клумба, картами пестрит,

А старая цыганка тетя Таня

На них, увы, почти и не глядит.

 

Откуда же тогда, откуда эта

Магически-хмельная ворожба,

Когда чужая чья-нибудь судьба

Читается, ну, словно бы газета!

 

И отчего? Да что там отчего!

А вы без недоверья подойдите

И в черноту зрачков ее взгляните,

Где светятся и ум, и волшебство.

 

И разве важно, как там карта ляжет?!

Куда важней, что дьявольски мудра

Ее душа. И суть добра и зла

Она найдет, почует и расскажет.

 

И бросьте разом ваши почему!

Ведь жизнь цыганки, этого ли мало,

То искрометным счастьем хохотала,

То падала в обугленную тьму.

 

А пела так, хоть верьте, хоть не верьте,

Что пол и стены обращала в прах,

Когда в глазах отчаянные черти

Плясали на пылающих углях!

 

И хоть судьба швыряла, словно барку,

Жила, как пела: с искрою в крови.

Любила? Да, отчаянно и жарко,

Но не ждала улыбки, как подарка,

И никогда не кланялась в любви.

 

В прищуре глаз и все пережитое,

И мудрости крепчайшее вино,

И это чувство тонкое, шестое,

Почти необъяснимое, такое,

Что далеко не каждому дано.

 

Поговорит, приветит, обласкает,

Словно раздует звездочку в груди.

И не поймешь, не то она гадает,

Не то кому-то истово внушает

Свершение желаний впереди.

 

А тем, кто, может, дрогнул не на шутку,

Не все ль равно для жизненной борьбы,

Чего там больше: мудрого рассудка

Иль голоса неведомой судьбы?

 

- Постой! Скажи, а что моя звезда?

Беда иль радость надо мною кружит? -

Сощурясь, улыбнулась, как всегда:

- Лове нанэ - не страшно, не беда.

Нанэ камам - вот это уже хуже.

 

Ты тяжко был обманут. Ну так что ж,

Обид своих не тереби, не трогай,

Ты много еще светлого найдешь.

Вот карта говорит, что ты пойдешь

Хорошей и красивою дорогой.

 

И пусть невзгоды душу обжигают,

Но праздник твой к тебе еще придет.

Запомни: тот, кто для людей живет,

Тот несчастливым в жизни не бывает.

 

Ну до чего же странное гаданье:

Стол, как цветами, картами покрыт,

А старая цыганка тетя Таня

На них, увы, почти и не глядит.

 

Потом вдруг, словно вспыхнув, повернется,

Раскинет карты веером, и вдруг

Глазами в собеседника вопьется -

И будто ветер зашумит вокруг...

 

Летят во мраке сказочные кони,

Цыганка говорит и говорит,

И туз червей на сморщенной ладони,

Как чье-то сердце, радостно горит!..

 

* Лове нанэ - Денег нет (цыганск.).

* Нанэ камам - Нет любви (цыганск.).

 

 

ЦВЕТА ЧУВСТВ

 

Имеют ли чувства какой-нибудь цвет,

Когда они в душах кипят и зреют?

Не знаю, смешно это или нет,

Но часто мне кажется, что имеют.

 

Когда засмеются в душе подчас

Трели по-вешнему соловьиные

От дружеской встречи, улыбок, фраз,

То чувства, наверно, пылают в нас

Небесного цвета: синие-синие.

 

А если вдруг ревность сощурит взгляд

Иль гнев опалит грозовым рассветом,

То чувства, наверное, в нас горят

Цветом пожара - багровым цветом.

 

Когда ж захлестнет тебя вдруг тоска,

Да так, что вздохнуть невозможно даже,

Тоска эта будет, как дым, горька,

А цветом черная, словно сажа.

 

Если же сердце хмельным-хмельно,

Счастье, какое ж оно, какое?

Мне кажется, счастье, как луч. Оно

Жаркое, солнечно-золотое!

 

Назвать даже попросту не берусь

Все их - от ласки до горьких встрясок.

Наверное, сколько на свете чувств,

Столько цветов на земле и красок.

 

Судьба моя! Нам ли с тобой не знать,

Что я под вьюгами не шатаюсь.

Ты можешь любые мне чувства дать,

Я все их готов не моргнув принять

И даже черных не испугаюсь.

 

Но если ты даже и повелишь.

Одно, хоть убей, я отвергну! Это

Чувства крохотные, как мышь,

Ничтожно-серого цвета!

 

 

КОГДА ДРУЗЬЯ СТАНОВЯТСЯ НАЧАЛЬСТВОМ

 

Когда друзья становятся начальством,

Меня порой охватывает грусть.

Я, словно мать, за маленьких страшусь:

Вдруг схватят вирус спеси или чванства!

 

На протяженье собственного века

Сто раз я мог вести бы репортаж:

Вот славный парень, скромный, в общем, наш:

А сделали начальством, и шабаш -

Был человек, и нету человека!

 

Откуда что вдруг сразу и возьмется,

Отныне все кладется на весы:

С одними льстив, к другим не обернется,

Как говорит, как царственно смеется!

Визит, банкет, приемные часы...

 

И я почти физически страдаю,

Коль друг мой зла не в силах превозмочь.

Он все дубеет, чванством обрастая,

И, видя, как он счастлив, я не знаю,

Ну чем ему, несчастному, помочь?!

 

И как ему, бедняге, втолковать,

Что вес его и все его значенье

Лишь в стенах своего учрежденья,

А за дверьми его и не видать?

 

Ведь стоит только выйти из дверей,

Как все его величие слетает.

Народ-то ведь совсем его не знает,

И тут он рядовой среди людей.

 

И это б даже к пользе. Но отныне

Ему общенье с миром не грозит:

На службе секретарша сторожит,

А в городе он катит в лимузине.

 

Я не люблю чинов и должностей.

И, оставаясь на земле поэтом,

Я все равно волнуюсь за друзей,

Чтоб, став начальством, звание людей

Не растеряли вдруг по кабинетам,

 

А тем, кто возомнил себя Казбеком,

Я нынче тихо говорю: - Постой,

Закрой глаза и вспомни, дорогой,

Что был же ты хорошим человеком.

 

Звучит-то как: "хороший человек"!

Да и друзьями стоит ли швыряться?

Чины, увы, даются не навек.

И жизнь капризна, как теченье рек,

Ни от чего не надо зарекаться.

 

Гай Юлий Цезарь в этом понимал.

Его приказ сурово выполнялся -

Когда от сна он утром восставал:

- Ты смертен, Цезарь! - стражник восклицал,

- Ты смертен, Цезарь! - чтоб не зазнавался!

 

Чем не лекарство, милый, против чванства?!

А коль не хочешь, так совет прими:

В какое б ты ни выходил "начальство",

Душой останься все-таки с людьми!

 

 

ХУДШАЯ ИЗМЕНА

 

Какими на свете бывают измены?

Измены бывают явными, тайными,

Злыми и подлыми, как гиены,

Крупными, мелкими и случайными.

 

А если тайно никто не встречается,

Не нарушает ни честь, ни обет,

Ничто не случается, не совершается,

Измена может быть или нет?

 

Раздвинув два стареньких дома плечом,

С кармашками окон на белой рубашке,

Вырос в проулке верзила-дом,

В железной фуражке с лепным козырьком,

С буквами "Кинотеатр" на пряжке.

 

Здесь, на девятом, в одной из квартир,

Гордясь изяществом интерьера,

Живет молодая жена инженера,

Душа семейства и командир.

 

Спросите мужа, спросите гостей,

Соседей спросите, если хотите,

И вам не без гордости скажут, что с ней

По-фатоватому не шутите!

 

Она и вправду такой была.

Ничьих, кроме мужниных, ласк не знала.

Смеялись: - Она бы на зов не пошла,

Хоть с мужем сто лет бы в разлуке жила,

Ни к киногерою, ни к адмиралу.

 

И часто, иных не найдя резонов,

От споров сердечных устав наконец,

Друзья ее ставили в образец

Своим беспокойным и модным женам.

 

И все-таки, если бы кто прочел,

О чем она втайне порой мечтает,

Какие мысли ее посещают,

Он только б руками тогда развел!

 

Любила мужа иль не любила?

Кто может ответить? Возможно - да.

Но сердце ее постепенно остыло.

И не было прежнего больше пыла,

Хоть внешне все было как и всегда.

 

Зато появилось теперь другое.

Нет, нет, не встречалась она ни с кем!

Но в мыслях то с этим была, то с тем...

А в мыслях чего не свершишь порою.

 

Эх, если б добряга, глава семейства,

Мог только представить себе хоть раз,

Какое коварнейшее злодейство

Творится в объятьях его подчас!

 

Что видит она затаенным взором

Порой то этого, то того,

То адмирала, то киноактера,

И только, увы, не его самого...

 

Она не вставала на ложный путь,

Ни с кем свиданий не назначала,

Запретных писем не получала,

Ее ни в чем нельзя упрекнуть.

 

Мир и покой средь домашних стен.

И все-таки, если сказать откровенно,

Быть может, как раз вот такая измена -

Самая худшая из измен!

 

 

СНОВИДЕНИЯ

 

Может, то превратности судьбы,

Только в мире маловато радостей,

А любые трудности и гадости

Так порой и лезут, как грибы.

 

Ты решишь сурово отвернуться,

Стороной их где-то обойти,

А они, как черти, обернутся

И опять маячат на пути.

 

И когда приходится справляться:

- Как спалось? - при встрече у друзей,

Часто слышишь: - Ничего, признаться,

Только сны мне почему-то снятся,

Ну один другого тяжелей!

 

Впрочем, не секрет, что сновидения

Не картин причудливых поток,

А в какой-то мере отражения

Всех дневных волнений и тревог.

 

Эх, сказать на свете бы любому

Человеку: - Милый ты чудак!

Если б жизнь нам строить по-иному:

Без грызни, по-светлому, не злому,

Мы и спали б, кажется, не так!

 

 

НЕПРИМЕТНЫЕ ГЕРОИ

 

Я часто слышу яростные споры,

Кому из поколений повезло.

А то вдруг раздаются разговоры,

Что, дескать, время подвигов прошло.

 

Лишь на войне кидают в дот гранаты,

Идут в разведку в логово врага,

По стеклам штаба бьют из автомата

И в схватке добывают "языка"!

 

А в мирный день такое отпадает.

Но где себя проявишь и когда?

Ведь не всегда пожары возникают,

И тонут люди тоже не всегда!

 

Что ж, коль сердца на подвиги равняются,

Мне, скажем прямо, это по душе.

Но только так проблемы не решаются,

И пусть дома пореже загораются,

А люди пусть не тонут вообще!

 

И споры о различье поколений,

По-моему, нелепы и смешны.

Ведь поколенья, так же как ступени,

Всегда равны но весу и значенью

И меж собой навечно скреплены.

 

Кто выдумал, что нынче не бывает,

Побед, ранений, а порой смертей?

Ведь есть еще подобие людей

И те, кто перед злом не отступают.

 

И подвиг тут не меньше, чем на фронте!

Ведь дрянь, до пят пропахшая вином,

Она всегда втроем иль впятером.

А он шагнул и говорит им: - Бросьте!

 

Там - кулаки с кастетами, с ножами,

Там ненависть прицелилась в него.

А у него лишь правда за плечами

Да мужество, и больше ничего!

 

И пусть тут быть любой неравной драке.

Он не уйдет, не повернет назад.

А это вам не легче, чем в атаке,

И он герой не меньше, чем солдат!

 

Есть много разновидностей геройства,

Но я бы к ним еще приплюсовал

И мужество чуть-чуть иного свойства:

Готовое к поступку благородство,

Как взрыва ожидающий запал.

 

Ведь кажется порой невероятно,

Что подвиг рядом, как и жизнь сама.

Но, для того чтоб стало все понятно,

Я приведу отрывок из письма:

 

"...Вы, Эдуард Аркадьевич, простите

За то, что отрываю Вас от дел.

Вы столько людям нужного творите,

А у меня куда скромней удел!

 

Мне девятнадцать. Я совсем недавно

Экончил десять классов. И сейчас

Работаю механиком комбайна

В донецкой шахте. Вот и весь рассказ.

 

Живу как все. Мой жизненный маршрут -

Один из многих. Я смотрю реально:

Ну, изучу предметы досконально,

Ну, поступлю и кончу институт.

 

Ну, пусть пойду не узенькой тропою.

И все же откровенно говорю,

Что ничего-то я не сотворю

И ничего такого не открою.

 

Мои глаза... Поверьте... Вы должны

Понять, что тут не глупая затея...

Они мне, как и всякому, нужны,

Но Вам они, конечно же, нужнее!

 

И пусть ни разу не мелькнет у Вас

Насчет меня хоть слабое сомненье.

Даю Вам слово, что свое решенье

Я взвесил и обдумал много раз!

 

Ведь если снова я верну Вам свет,

То буду счастлив! Счастлив, понимаете?!

Итак, Вы предложенье принимаете.

Не отвечайте только мне, что нет!

 

Я сильный! И, прошу, не надо, слышите.

Про жертвы говорить или беду.

Не беспокойтесь, я не пропаду!

А Вы... Вы столько людям понапишете!

 

А сделать это можно, говорят,

В какой-то вашей клинике московской,

Пишите. Буду тотчас, как солдат.

И верьте мне: я вправду буду рад.

Ваш друг, механик Слава Комаровский".

 

Я распахнул окно и полной грудью

Вдохнул прохладу в предвечерней мгле.

Ах, как же славно, что такие люди

Живут средь нас и ходят по земле!

 

И не герой, а именно герои!

Цавно ли из Карелии лесной

Пришло письмо. И в точности такое ж,

От инженера Маши Кузьминой.

 

Да, имена... Но суть не только в них,

А в том, что жизнь подчас такая светлая,

И благородство часто неприметное

Живет, горит в товарищах твоих.

 

И пусть я на такие предложенья

Не соглашусь. Поступок золотой

Ничуть не сник, не потерял значенья.

Ведь лишь одно такое вот решенье

Уже есть подвиг. И еще какой!

 

И я сегодня, как поэт и воин,

Скажу, сметая всяческую ложь,

Что я за нашу молодежь спокоен,

Что очень верю в нашу молодежь!

 

И никакой ей ветер злой и хлесткий

И никакая подлость не страшна,

Пока живут красиво и неброско

Такие вот, как Слава Комаровский,

Такие вот, как Маша Кузьмина!

 

 

ЧУДАЧКА

 

Одни называют ее "чудачкой"

И пальцем на лоб - за спиной, тайком.

Другие - "принцессою" и "гордячкой",

А третьи просто - "синим чулком".

 

Птицы и те попарно летают,

Душа стремится к душе живой.

Ребята подруг из кино провожают,

А эта одна убегает домой.

 

Зимы и весны цепочкой пестрой

Мчатся, бегут за звеном звено...

Подруги, порой невзрачные просто,

Смотришь, замуж вышли давно.

 

Вокруг твердят ей: - Пора решаться,

Мужчины не будут ведь ждать, учти!

Недолго и в девах вот так остаться!

Дело-то катится к тридцати...

 

Неужто не нравился даже никто? -

Посмотрит мечтательными глазами:

- Нравиться - нравились. Ну и что? -

И удивленно пожмет плечами.

 

Какой же любви она ждет, какой?

Ей хочется крикнуть: "Любви-звездопада!

Красивой-красивой! Большой-большой!

А если я в жизни не встречу такой,

Тогда мне совсем никакой не надо!"

 

 

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ

 

Ты любишь меня и не любишь его.

Ответь: ну не дико ли это, право,

Что тут у него есть любое право,

А у меня - ну почти ничего?!

 

Ты любишь меня, а его не любишь.

Прости, если что-то скажу не то,

Ни кто с тобой рядом все время, кто

И нынче, и завтра, и вечно кто?

Что ты ответишь мне, как рассудишь?

 

Ты любишь меня? Но не странно ль это!

Ведь каждый поступок для нас с тобой -

Это же бой, настоящий бой

С сотнями трудностей и запретов!

 

Понять? Отчего ж, я могу понять!

Сложно? Согласен, конечно, сложно,

Есть вещи, которых нельзя ломать,

Пусть так, ну а мучиться вечно можно?!

 

Молчу, но душою почти кричу:

Ну что они - краткие эти свидания?!

Ведь счастье, я просто понять хочу,

Ужель как сеанс иль визит к врачу:

Пришел, повернулся - и до свидания!

 

Пылает заревом синева,

Бредут две медведицы: Большая и Малая,

А за окном стихает Москва,

Вечерняя, пестрая, чуть усталая.

 

Шторы раздерну, вдали - темно.

Как древние мамонты дремлют здания,

А где-то сверкает твое окно

Яркою звездочкой в мироздании.

 

Ты любишь меня... Но в мильонный раз

Даже себе не подам и вида я,

Что, кажется, остро в душе завидую

Ему, нелюбимому, в этот час.

 

 

ДОЛГОЛЕТИЕ

 

Как-то раз появилась в центральной газете

Небольшая заметка, а рядом портрет

Старика дагестанца, что прожил на свете

Ровно сто шестьдесят жизнерадостных лет!

 

А затем в тот заоблачный край поднялся

Из ученых Москвы выездной совет,

Чтобы выяснить, чем этот дед питался,

Сколько спал, как работал и развлекался

И знавал ли какие пороки дед?

 

Он сидел перед саклей в густом саду,

Черной буркой окутав сухие плечи:

- Да, конечно, я всякую ел еду.

Мясо? Нет! Мясо - несколько раз в году.

Чаще фрукты, лаваш или сыр овечий.

 

Да, курил. Впрочем, бросил лет сто назад.

Пил? А как же! Иначе бы умер сразу.

Нет, женился не часто... Четыре раза...

Даже сам своей скромности был не рад!

 

Ну, случались и мелочи иногда...

Был джигитом. А впрочем, не только был. -

Он расправил усы, велики года,

Но джигит и сейчас еще хоть куда,

Не растратил горячих душевных сил.

 

- Мне таких еще жарких улыбок хочется,

Как мальчишке, которому шестьдесят! -

И при этом так глянул на переводчицу,

Что, смутясь, та на миг отошла назад.

 

- Жаль, вот внуки немного меня тревожат.

Вон Джафар - молодой, а кряхтит, как дед.

Стыдно молвить, на яблоню влезть не может,

А всего ведь каких-то сто десять лет!

 

В чем секрет долголетья такого, в чем?

В пище, воздухе или особых генах?

И, вернувшись в Москву, за большим столом,

Долго спорил совет в институтских стенах.

 

Только как же мне хочется им сказать,

Даже если в том споре паду бесславно я:

- Бросьте, милые, множить и плюсовать,

Ведь не в этом, наверно, сегодня главное!

 

Это славно: наследственность и лаваш,

Только верно ли мы над проблемой бьемся?

Как он жил, этот дед долголетний ваш?

Вот давайте, товарищи, разберемся.

 

Год за годом он пас на лугах овец.

Рядом горный родник, тишина, прохлада...

Шесть овчарок хранили надежно стадо.

Впрочем, жил, как и дед его, и отец.

 

Время замерло. Некуда торопиться.

В небе чертит орел не спеша круги.

Мирно блеют кудрявые "шашлыки",

Да кричит в можжевельнике чибис-птица.

 

В доме тихо... Извечный удел жены:

Будь нежна и любимому не перечь

(Хорошо или нет - не об этом речь),

Но в семье никогда никакой войны.

 

Что там воздух? Да разве же в нем секрет?

Просто нервы не чиркались вроде спичек.

Никакой суеты, нервотрепок, стычек,

Вот и жил человек полтораста лет!

 

Мы же словно ошпарены навсегда,

Черт ведь знает как сами к себе относимся!

Вечно мчимся куда-то, за чем-то носимся,

И попробуй ответить: зачем, куда?

 

Вечно встрепаны, вечно во всем правы,

С добродушьем как будто и не знакомы,

На работе, в троллейбусе или дома

Мы же часто буквально рычим, как львы!

 

Каждый нерв как под током у нас всегда.

Только нам наплевать на такие вещи!

Мы кипим и бурлим, как в котле вода.

И нередко уже в пятьдесят беда:

То инфаркт, то инсульт, то "сюрприз" похлеще.

 

Но пора уяснить, наконец, одно:

Если нервничать вечно и волноваться,

То откуда же здесь долголетью взяться?!

Говорить-то об этом и то смешно!

 

И при чем тут кумыс и сыры овечьи!

Для того чтобы жить, не считая лет,

Нам бы надо общаться по-человечьи.

Вот, наверное, в чем основной секрет!

 

И когда мы научимся постоянно

Наши нервы и радости сберегать,

Вот тогда уже нас прилетят изучать

Представители славного Дагестана!

 

 

СТАРЫЙ "ГАЗИК"

 

Вокруг поляны в песенном разливе

Как новенький стоит березнячок.

А в стороне, под липой, говорливо

Тугой стру„й играет родничок.

 

Гудят шмели над заревом соцветий...

И в эту радость, аромат и зной,

Свернув с шоссе, однажды на рассвете

Ворвался пыльный "газик" городской.

 

Промчался между пней по землянике,

В цветочном море с визгом тормознул

И пряный запах мяты и гвоздики

Горячим радиатором втянул.

 

Почти без воскресений, год за годом,

Дитя индустриального труда,

Мотался он меж складом и заводом,

А на природе не был никогда.

 

И вот в березах, будто в белом зале,

Стоял он, ошарашенный слегка,

Покуда люди с шумом выгружали

Припасы и котел для пикника.

 

Кидали птицы трели отовсюду,

Вели гвоздики алый хоровод.

И бабочка, прекрасная, как чудо,

Доверчиво садилась на капот.

 

Усталый "газик" вряд ли разбирался,

Что в первый раз столкнулся с красотой.

Он лишь стоял и молча улыбался

Доверчивой железного душой.

 

Звенели в роще песни над костром,

Сушились на кустарнике рубашки,

А "газик", сунув голову в ромашки,

Восторженно дремал под ветерком.

 

Густеет вечер, вянет разговор.

Пора домой! Распахнута кабина,

Шофер привычно давит на стартер,

Но все зазря: безмолвствует машина.

 

Уж больше часа коллектив взволнованный

Склоняется над техникой своей.

Однако "газик", словно заколдованный"

Молчит, и все. И никаких гвоздей!

 

Но, размахавшись гаечным ключом,

Водитель зря механику порочит,

Ведь он, увы, не ведает о том,

Что старый "газик" просто нипочем

Из этой сказки уезжать не хочет!

 

 

ОДНА

 

К ней всюду относились с уваженьем:

И труженик, и добрая жена.

А жизнь вдруг обошлась без сожаленья:

Был рядом муж - и вот она одна...

 

Бежали будни ровной чередою.

И те ж друзья, и уваженье то ж,

Но что-то вдруг возникло и такое,

Чего порой не сразу разберешь.

 

Приятели, сердцами молодые,

К ней заходя по дружбе иногда,

Уже шутили так, как в дни былые

При муже не решались никогда.

 

И, говоря, что жизнь - почти ничто,

Коль будет сердце лаской не согрето,

Порою намекали ей на то,

Порою намекали ей на это...

 

А то при встрече предрекут ей скуку

И даже раздражатся сгоряча,

Коль чью-то слишком ласковую руку

Она стряхнет с колена иль с плеча.

 

Не верили: ломается, играет.

Скажи, какую сберегает честь!

Одно из двух: иль цену набивает,

Или давно уж кто-нибудь да есть...

 

И было непонятно никому,

Что и одна-она верна ему!

 

 

КАК ЖЕ Я В ДЕТСТВЕ ЛЮБИЛ ПОЕЗДА

 

Ах, как же я в детстве любил поезда.

Таинственно-праздничные, зеленые,

Веселые, шумные, запыленные,

Спешащие вечно туда-сюда!

 

Взрослые странны порой бывают.

Они по возможности (вот смешно!)

Верхние полки не занимают,

Откуда так славно смотреть в окно!

 

Не любят, увы, просыпаться рано,

Не выскочат где-то за пирожком

И не летают, как обезьяны,

С полки на полку одним прыжком.

 

В скучнейших беседах отводят души,

Ворчат и журят тебя всякий час

И чуть ли не в страхе глядят на груши,

На воблу, на семечки и на квас.

 

О, как же я в детстве любил поезда

За смех, за особенный чай в стакане,

За то, что в квадрате окна всегда

Проносятся кадры, как на экране.

 

За рокот колес, что в ночную пору

Баюкают ласковей соловья,

За скорость, что парусом горбит штору,

За все неизведанные края.

 

Любил за тоску на глухом полустанке:

Шлагбаум, два домика под дождем,

Девчонка худенькая с ведром,

Небо, хмурое спозаранку.

 

Стог сена, проселок в лесной глуши...

И вдруг как-то сладко вздохнешь всей грудью,

С наивною грустью, но от души:

Неужто же вечно живут здесь люди?!

 

Любил поезда я за непокой,

За вспышки радости и прощанья,

За трепет вечного ожиданья

И словно крылья бы за спиной!

 

Но годы мелькнули быстрей, чем шпалы,

И сердце, как прежде, чудес не ждет.

Не то поездов уже тех не стало,

Не то это я уж теперь не тот...

 

Но те волшебные поезда

Умчались. И, кажется, навсегда...

 

 

24 ДЕКАБРЯ

 

Этот листочек календаря

Особенным кажется почему-то.

Двадцать четвертое декабря -

День прибавился на минуту!

 

Вчера еще солнце щурило глаз.

Так, словно было на всех надуто.

И вдруг улыбнулось. И день сейчас -

Семь часов и одна минута!

 

Минута. Ну что там она дает?!

И света намного ли больше брызнет?

Но эта минута - солнцеворот!

Первый, радостный лучик жизни!

 

По книгам старинным пришло рождество.

Пусть так. Но для нас рождество не это,

Есть более яркое торжество:

В холодной зиме зародилось лето!

 

И пусть еще всюду мороз и снег,

Но тьма уже дрогнула, отступает...

Припомни, ведь и с тобой, человек,

Вот так же точно порой бывает...

 

Вспомни, как тяжко пережил ты

Недуг иль тоску, что бездонней моря,

Потерю близкого, крах мечты -

Короче: большое-большое горе.

 

Казалось, ни жить, ни дышать нельзя,

Что мрак навсегда в твою душу ляжет.

Что кончились радости, смех, друзья,

А сердце стало чернее сажи...

 

Но время, не зря говорят, - река,

А в ту же реку не входят дважды.

И как твоя рана ни глубока,

И как ни терзает тебя тоска,

Но всномни-ка, вспомни, как ты однажды

 

Вдруг, слушая музыку, вновь постиг,

Заметил, как мчатся над речкой утки,

А где-то, пускай на короткий миг,

Вдруг улыбнулся какой-то шутке.

 

Пусть мир еще тесен, словно каюта.

Печаль не исчезла и не прошла.

И все-таки дрогнула в сердце мгла!

День прибавился на минуту!

 

А довелось ли тебе познать

Любовь настоящую, но несчастливую,

Сначала - большую, сначала - красивую,

Потом - словно плеть: оскорбнтельно-лживую,

Такую, что лучше не вспоминать?!

 

И было обиду ни смыть, ни измерить.

Казалось, все лживо: и мрак, и свет.

Что честных людей уже в мире нет

И больше нельзя ни любить, ни верить.

 

И дичью казались любые страсти,

Все ведь кругом для себя живут,

А те, что кричат о любви и счастье,-

Либо ломаются, либо лгут!

 

И все же тоска не живет до гроба!

Есть в жизни и мудрость и свой резон.

Ведь человек не рожден для злобы,

Он для хорошего в мир рожден,

 

Помнишь, как вдруг ты светло проснулся?

Нет, боль не прошла, не исчезла, нет!

Но ты точно к людям вдруг потянулся,

От доброй улыбки не отвернулся,

А как-то тепло посмотрел в ответ...

 

Нет, нет, спохватись, не смотри уныло,

Себя не брани, не пугайся зря.

Это в душе твоей наступило

Двадцать четвертое декабря!

 

Чувствуешь: беды отходят прочь,

Сердце легким стучит салютом...

Кончилась самая длинная ночь,

День прибавился на минуту!

 

 

* * *

 

Наша жизнь - как фонарика узкий свет.

А от лучика влево и вправо -

Темнота: миллионы безмолвных лет...

Все, что было до нас и придет вослед,

Увидать не дано нам, право.

 

Хорошо б лет на тысячу растянуть

Время каждого поколенья,

Вот тогда получился бы путь как путь,

А не наше одно мгновенье!

 

Но судьба усмехнулась бы: - Для чего

Вы мечтами себя тревожите,

Если даже мгновенья-то одного

Часто толком прожить не можете!

 

 

ДУШИ И ВЕЩИ

 

Рождаясь, мы имеем преимущество

Пред тьмой страстей и всяческого зла.

Ведь мы в наш мир приходим без имущества,

Как говорят, "в чем мама родила"!

 

Живем, обарахляемся, хватаем

Шут знает что, бог ведает к чему!

Затем уходим в вековую тьму

И ничего с собой не забираем...

 

Ах вещи, вещи! - истуканы душ!

Ведь чем жадней мы их приобретаем,

Тем чаще что-то светлое теряем,

Да и мельчаем, кажется, к тому ж.

 

Порой глядишь - и вроде даже жутко:

Иной разбиться, кажется, готов

За модный гарнитур, транзистор, куртку,

За пару броских фирменных штанов!

 

Нет, никакой я в жизни не аскет!

Пусть будет вещь красивой и добротной,

Пусть будет модной, даже ультрамодной,

И не стареет даже двести лет!

 

И все же вещь, пусть славная-преславная,

Всего лишь вещь - и больше ничего!

И как же тот несчастен, для кого

Обарахляться в жизни - это главное!

 

Когда в ущерб душе и вопреки

Всему, что есть прекраснейшего в мире,

Тупеют люди в собственной квартире,

Лоснясь в довольстве, словно хомяки,

 

Хочу воскликнуть: - Не обидно ль вам

Смотреть на вещь, как бедуин на Мекку?.

Не человек принадлежит вещам,

А только вещи служат человеку!

 

Вы посмотрите: сколько же людей

Живет духовно ярко и красиво,

Пусть не без тряпок и не без вещей,

Но не от них им дышится счастливо!

 

Пусть вам искусства сердце беспокоят,

Молитесь хоть наукам, хоть стихам,

Но не молитесь никогда вещам,

Они, ей-богу, этого не стоят!

 

 

ЛЕНИНГРАДУ

 

Не ленинградец я по рожденью.

И все же я вправе сказать вполне,

Что я - ленинградец по дымным сраженьям,

По первым окопным стихотвореньям,

По холоду, голоду, по лишеньям,

Короче: по юности, по войне!

 

В Синявинских топях, в боях подо Мгою,

Где снег был то в пепле, то в бурой крови,

Мы с городом жили одной судьбою,

Словно как родственники, свои.

 

Было нам всяко: и горько, и сложно.

Мы знали: можно, на кочках скользя,

Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,

Свалиться под пулей, отчаяться можно,

Можно и то, и другое можно,

И лишь Ленинграда отдать нельзя!

 

И я его спас, навсегда, навечно:

Невка, Васильевский, Зимний дворец...

Впрочем, не я, не один, конечно, -

Его заслонил миллион сердец!

 

И если бы чудом вдруг разделить

На всех бойцов и на всех командиров

Дома и проулки, то, может быть,

Выйдет, что я сумел защитить

Дом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.

 

Товарищ мой, друг ленинградский мой,

Как знать, но, быть может, твоя квартира

Как раз вот и есть та, спасенная мной

От смерти для самого мирного мира!

 

А значит, я и зимой, и летом

В проулке твоем, что шумит листвой,

На улице каждой, в городе этом

Не гость, не турист, а навеки свой.

 

И, всякий раз сюда приезжая,

Шагнув в толкотню, в городскую зарю,

Я, сердца взволнованный стук унимая,

С горячей нежностью говорю:

 

- Здравствуй, по-вешнему строг и молод,

Крылья раскинувший над Невой,

Город-красавец, город-герой,

Неповторимый город!

 

Здравствуйте, врезанные в рассвет

Проспекты, дворцы и мосты висячие,

Здравствуй, память далеких лет,

Здравствуй, юность моя горячая!

 

Здравствуйте, в парках ночных соловьи

И все, с чем так радостно мне встречаться.

Здравствуйте, дорогие мои,

На всю мою жизнь дорогие мои,

Милые ленинградцы!

 

 

РОЗА ДРУГА

 

Комсоргу Брестской крепости

Самвелу Матевосяну

 

За каждый букет и за каждый цветок

Я людям признателен чуть не до гроба,

Люблю я цветы! Но средь них особо

Я эту вот розу в душе сберег.

 

Громадная, гордая, густо-красная,

Благоухая, как целый сад,

Стоит она, кутаясь в свой наряд,

Как-то по-царственному прекрасная,

 

Ее вот такою взрастить сумел,

Вспоив голубою водой Севана,

Солнцем и песнями Еревана,

Мой жизнерадостный друг Самвел.

 

Девятого мая, в наш день солдатский,

Спиной еще слыша гудящий ИЛ,

Примчался он, обнял меня по-братски

И это вот чудо свое вручил.

 

Сказал: - Мы немало дорог протопали,

За мир, что дороже нам всех наград,

Прими же цветок как солдат Севастополя

В подарок от брестских друзей-солдат.

 

Прими, дорогой мой, и как поэт

Этот вот маленький символ жизни.

И в память о тех, кого с нами нет,

Чьей кровью окрашен был тот рассвет -