Эдуард Асадов

 

Судьбы и сердца

М., "Правда", 1990 г., 100 тыс.экз.

 

 

ТВОРИТЕ БИОГРАФИИ СВОИ

 

Ах, как мы мало время бережем!

Нет, это я не к старшим обращаюсь.

Они уж научились. Впрочем, каюсь, -

Кой-кто поздненько вспомнили о нем.

 

И лишь порой у юности в груди

Кипит ключом беспечное веселье,

Ведь времени так много впереди

На жизнь, на труд и даже на безделье.

 

Какой коварный розовый туман,

Мираж неограниченности времени.

Мираж растает, выплывет обман,

И как же больно клюнет он по темени!

 

Пускай вам двадцать, или даже тридцать,

И впереди вся жизнь, как беляй свет,

Но сколько и для вас прекрасных лет

Мелькнуло за спиной и больше нет,

И больше никогда не возвратится.

 

Еще вчера, буквально же вчера,

Вы мяч гоняли где-нибудь на даче,

А вот сейчас судьбу решать пора

И надо пробиваться в мастера,

В всяком деле только в мастера,

Такое время, что нельзя иначе.

 

А кто-то рядом наплевал на дело,

Ловя одни лишь радости бессонные,

Тряся с отцов на вещи закордонные.

Но человек без дела - только тело,

К тому же не всегда одушевленное.

 

Болтать способен каждый человек,

И жить бездумно каждый может тоже.

А время мчит, свой ускоряя бег,

И спрашивает: - Кто ты в жизни, кто же?

 

Уж коль расти, то с юности расти,

Ведь не годами, а делами зреешь,

И все, что не успел до тридцати,

Потом, всего скорее не успеешь.

 

И пусть к вам в сорок или пятьдесят

Еще придет прекрасное порою,

Но все-таки все главное, большое,

Лишь в дерзновенной юности творят.

 

Пусть будут весны, будут соловьи,

Любите милых горячо и свято,

Но все же в труд идите как в бои.

Творите биографии свои,

Не упускайте времени, ребята!

 

 

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

 

Ревет в турбинах мощь былинных рек,

Ракеты, кванты, электромышленье...

Вокруг меня гудит двадцатый век,

В груди моей стучит его биенье.

 

И если я понадоблюсь потом

Кому-то вдруг на миг или навеки,

Меня ищите не в каком ином,

А пусть в нелегком, пусть в пороховом,

Но именно в моем двадцатом веке.

 

Ведь он, мой век, и радио открыл,

И в космос взмыл быстрее ураганов,

Кино придумал, атом расщепил

И засветил глаза телеэкранов.

 

Он видел и свободу и лишенья,

Свалил фашизм в пожаре грозовом

И верю я, что все-таки о нем

Потомки наши вспомнят с уваженьем.

 

За этот век, за то, чтоб день его

Все ярче и добрее разгорался,

Я не жалел на свете ничего

И даже перед смертью не сгибался!

 

И, горячо шагая по планете,

Я полон дружбы к веку моему.

Ведь как-никак назначено ему,

Вот именно, и больше никому,

Второе завершить тысячелетье.

 

Имеет в жизни каждый человек

И адрес свой, и временнЫе даты.

Даны судьбою мне координаты:

"СССР. Москва. Двадцатый век".

 

И мне иного адреса не надо.

Не знаю, как и много ль я свершил?

Но если я хоть что-то заслужил,

То вот чего б я пожелал в награду:

 

Я честно жил всегда на белом свете,

Так разреши, судьба, мне дошагать

До новогодней смены двух столетий,

Да что столетий - двух тысячелетий,

И тот рассвет торжественный обнять!

 

Я представляю, как вес это будет:

Салют в пять солнц, как огненный венец,

Пять миллионов грохнувших орудий

И пять мильярдов вспыхнувших сердец!

 

Судьба моя, пускай долроги круты,

Не обрывай досрочно этот путь.

Позволь мне ветра звездного глотнуть

И чрез границу руку протянуть

Из века в век хотя бы на минуту!

 

И в тишине услышать самому

Грядущей эры поступь на рассвете,

И стиснуть руку дружески ему -

Веселому потомку моему,

Что будет жить в ином тысячелетье.

 

А если все же мне не суждено

Шагнуть на эту сказочную кромку,

Ну чтож, я песней постучусь в окно.

Пусть эти строки будут все равно

Моим рукопожатием потомку!

 

 

СОЗВЕЗДИЕ ГОНЧИХ ПСОВ

 

Мимо созвездия Девы,

Созвездий Льва и Весов

Несется по темному небу

Созвездие Гончих Псов.

 

Клубится, шурша по следу их,

Космическая пурга.

Комету ль они преследуют?

Иль гонят во тьме врага?

 

Я видел их тени тугие

Сквозь дымку мальчишьих снов,

И были они как живые,

К тому же слова какие:

"Созвездие Гончих Псов"!

 

Детство прошло, умчалось,

Растаяло без следа,

А песня в душе осталась,

И, кажется, навсегда.

 

Несется собачья стая

Мильоны веков вперед.

И я, как в детстве, гадаю:

Куда они? Кто их ждет?

 

Какая их гонит тайна

Средь стужи и тишины?

А вдруг они там отчаянно

Ищут во тьме хозяина,

С которым разлучены?

 

Он добрый, веселый, звездный,

Но с очень дальних времен

Где-то во мгле морозной

Чудищами пленен.

 

В безбрежье миров и столетий,

Где не был ни звук, ни взгляд,

Он к черной гигантской планете

Магнитным кольцом прижат.

 

Там странные измерения:

Сто верст - только малый шаг,

Столетье - одно мгновение,

А озеро - жидкий мрак...

 

Чудища, плавая в реках,

И после, сушась на скале,

Звездного человека

Держат в пещерной мгле.

 

Столапые электриды -

В каждой лапище - мозг,

Внушают ему, чтоб выдал

Он все, что когда-то видел,

А главное - тайну звезд!

 

Как они загораются,

Стужу гоня с планет?

Чем они остужаются?

Как погасить их свет?

 

Так, молча и некрасиво,

Жуя студенистую тьму,

Волю свою терпеливо

Они внушают ему.

 

А он не дает ответа.

И только упрямое: SOS!

С черной, как мрак, планеты

Шлет светлому миру звезд!

 

Зов по вселенной несется,

И все, что хоть где-то живет,

Говорит: - Високосный год. -

Или: - Год активного солнца.

 

И только в бездонном мраке,

Где нет ни ночей, ни дней,

Огненные собаки

Мчатся еще быстрей!

 

Все ярче глаза сверкают,

Струной напряглись хребты,

И жаркие искры роняют

Пламенные хвосты.

 

Вселенная бьет клубами

Космической пыли в грудь,

И тонко звенит под когтями

Серебряный Млечный Путь...

 

Но сквозь века и пространства

Домчат они и найдут

Планету Черного Царства

И чудищ перегрызут.

 

Лапы - на плечи хозяину,

И звездный вздохнет человек.

Вот она, главная тайна,

Основа всего мирозданья:

В любви при любом испытанье

И преданности навек!

 

Невзгодам конец! Победа!

Гремите, звезд бубенцы.

Пусть волны тепла и света

Помчатся во все концы!

 

И вправо помчат и влево,

Неся серебристый гам.

И радостно вскрикнет Дева,

Поверить боясь вестям!

 

Рукою за сердце схватится,

Щекою прильнет к Тельцу,

И звездные слезы покатятся

По вспыхнувшему лицу!

 

Фантазия? Пусть! Я знаю!

И все-таки с детских лет

Я верю в упрямую стаю,

Что мчится за другом вслед!

 

Спадает с души все бренное,

Истории бьют часы,

Звенит серебром вселенная,

Летят по вселенной псы...

 

Горят причудливо краски,

И, как ни мудра голова,

Вы все-таки верьте сказке.

Сказка всегда права!

 

 

* * *

 

Ах, как мы нередко странны бываем!

Ну просто не ведаем, что творим:

Ясность подчас ни за что считаем,

А путаность чуть ли не свято чтим.

 

Вот живет человек, как игрок без правил,

Взгляды меняя, как пиджаки.

То этой дорогой стопы направил,

То эту дорогу уже оставил,

И все получается. Все с руки.

 

С усмешкой поигрывая словами,

Глядит многозначаще вам в глаза.

Сегодня он с вами, а завтра с нами.

Сегодня он - "против", а завтра - "за"...

 

И странно: знакомые не клеймят

Такие шатания и болтания.

Напротив, находятся оправдания.

- Сложность характера, - говорят.

 

Вот и выходит, что все идет:

Оденется пестро - оригинален,

Ругает политику - смелый парень!

Похвалит политику - патриот!

 

Противоречив? Ну и что ж такого -

Молодо-зелено! Ерунда!

А брякнет скандальное где-то слово -

Мы рядом же! Выправим. Не беда!

 

И вот все с ним носятся, все стараются,

А он еще радостнее шумит.

Ему эта "сложность" ужасно нравится.

Вот так и живет он: грешит и кается,

Кается снова и вновь грешит!

 

И ладно б так только в живых общениях,

Но сколько бывает и в наши дни

В науке, пьесах, стихотворениях

Пустой и надуманной трескотни.

 

Когда преподносят вам вместо симфонии

Какой-то грохочущий камнепад,

Вы удивляетесь: - Где же симфония?

Это же дикая какофония!

- Нет, сложная музыка, - говорят.

 

А если вы книгу стихов возьмете,

Где слов сумбурный водоворот,

Где рифмы вопят на надрывной ноте,

То вы лишь затылок рукой потрете:

- О чем онн? Шут их не разберет!..

 

Стихи словно ребус. Стихи-загадки.

Все пестро, а мыслей-то никаких!

Не надо терзать себя. Все в порядке.

Это "новаторство", "сложный стих".

 

А тот, кто себя знатоком считает,

Чтоб вдруг не сказали, что он глупец,

Хоть ничего-то не понимает,

Но с важным лицом головой кивает

И шепчет: - Вот здорово! Молодец!

 

"Сложное творчество", "смелый гений",

"Сложный характер"! И так во всем!

Не часто ли мы по душевной лени

И сами на эти крючки клюем!

 

Ведь если типичнейшего нуля

За что-то яркое принимают,

Не слишком ли это напоминает

Сказку про голого короля?!

 

И почему простота в общенье

И в смелых суждениях прямота -

Самое сложное из мышлений,

Самое светлое из общений

Порою не ценятся ни черта?!

 

И сколько же жалкая ординарность

Будет прятаться с юных лет

За фразами "сложность", "оригинальность"

И ненавидеть принципиальность,

Как злые сычи ненавидят свет?!

 

Нельзя, чтоб в петушьем наряде серость

Шумела, задириста и пуста.

Не в этом, товарищи, наша зрелость,

Пусть царствуют ум, красота и смелость,

А значит - ясность и простота!

 

 

УЧИТЕСЬ!

 

Учитесь мечтать, учитесь дружить,

Учитесь милых своих любить

И жить горячо и смело.

Воспитывать душу и силу чувств

Не только труднейшее из искусств,

Но сверхважнейшее дело!

 

- Позвольте, - воскликнет иной простак,-

Воспитывать чувства? Но как же так?

Ведь в столбик они не множатся!

Главное в жизни без лишних слов -

Это найти и добыть любовь,

А счастье само приложится!

 

Спорщики, спорщики! Что гадать,

Реку врем„н не вернете вспять,

Чтоб заново жить беспечно.

Так для чего ж повторять другим

Всех наших горьких ошибок дым,

Жизнь-то ведь быстротечна.

 

Нельзя не учась водить самолет,

Но разве же проще любви полет,

Где можно стократ разбиться?

Веру, тепло и сердечность встреч

Разве легко на земле сберечь?

Как же тут не учиться?!

 

Учитесь, товарищи, уступать,

Учитесь по совести поступать

И где бы ни пить - не упиться.

Не просто быть честным всегда и везде,

И чтобы быть верным в любой беде,

Трижды не грех учиться!

 

С готовой, красивой душой навек

Отнюдь не рождается человек,

Ничто ведь само не строится,

Уверен, что скромником и бойцом,

Отзывчивым, умницей, храбрецом -

Учатся и становятся!

 

Но как это сделать? Легко сказать!

Как сделать? А душу тренировать

На искренность, на заботы.

Как в спорте, как в музыке, как в труде

Тренаж нужен людям везде-везде,

Вот так и берут высоты.

 

Высоты всяческой красоты,

Любви и действительной доброты,

И нечего тут стыдиться!

Ведь ради того, чтоб не зря весь век

Носили мы звание Человек -

Стоит, друзья, учиться!

 

 

РОССИЯ НАЧИНАЛАСЬ НЕ С МЕЧА!

 

Россия начиналась не с меча,

Она с косы и плуга начиналась.

Не потому, что кровь не горяча,

А потому, что русского плеча

Ни разу в жизни злоба не касалась...

 

И стрелами звеневшие бои

Лишь прерывали труд ее всегдашний.

Недаром конь могучего Ильи

Оседлан был хозяином на пашне.

 

В руках, веселых только от труда,

По добродушью иногда не сразу

Возмездие вздымалось. Это да.

Но жажды крови не было ни разу.

 

А коли верх одерживали орды,

Прости, Россия, беды сыновей.

Когда бы не усобицы князей,

То как же ордам дали бы по мордам!

 

Но только подлость радовалась зря.

С богатырем недолговечны шутки:

Да, можно обмануть богатыря,

Но победить-вот это уже дудки!

 

Ведь это было так же бы смешно,

Как, скажем, биться с солнцем и луною,

Тому порукой - озеро Чудское,

Река Непрядва и Бородино.

 

И если тьмы тевтонцев иль Батыя

Нашли конец на родине моей,

То нынешняя гордая Россия

Стократ еще прекрасней и сильней!

 

И в схватке с самой лютою войною

Она и ад сумела превозмочь.

Тому порукой - города-герои

В огнях салюта в праздничную ночь!

 

И вечно тем сильна моя страна,

Что никого нигде не унижала.

Ведь доброта сильнее, чем война,

Как бескорыстье действеннее жала.

 

Встает заря, светла и горяча.

И будет так вовеки нерушимо.

Россия начиналась не с меча,

И потому она непобедима!

 

 

ДИСПУТ

 

На клубной трибуне в закатном огне,

Собрав пареньков и девчат,

Приезжий инструктор о будущем дне

Читал по шпаргалке доклад.

 

Из цифр и цитат он словесный букет

Дарил им, как дарят сирень.

И так получалось, что нынешний день

Всего лишь подножье, лишь слабая тень

Грядущих сияющих лет.

 

Часа полтора говорил он о том,

Что вьюги невзгод и лишений

В любую минуту мы смело пройдем,

Ведь все мы, товарищи, нынче живем

Во имя иных поколений.

 

Он смолк. Деловито портфель застегнул,

Достал папиросы и спички.

И тотчас же, сквозь неуверенный шум,

Хлопки раздались но привычке.

 

Сейчас он к машине и... разом во мглу...

Доклад и стандартен, и ясен.

Но тут вдруг протиснулся парень к столу

И брякнул: - А я не согласен!

 

В спецовке, механик, иль, может, кузнец.

- Неправильно это, - сказал, - и конец!

В семнадцатом деды в грязи и пыли,

В дырявых шинелях под пулями шли.

 

Окопы, баланда, промокший табак.

Да хлеще, чем пули, разящий сыпняк,

А дома разруха. Хоть плачь, хоть кричи.

Ни хлеба в избе, ни полена в печи.

 

Они б не кормили окопную вошь,

Но где же ты мыла с одеждой возьмешь!

И жены, не ради диеты, в ночи

Рубили ботву на пустые харчи.

 

Но стужа и хлеб пополам с лебедой

Людей надломить не могли,

Ведь жили те люди красивой мечтой,

Без соли и спичек, одной мечтой

О светлом грядущем земли!

 

В тридцатом - Турксиб, Комсомольск и Кузбасс,

Магнитка - великий завод.

Шли новые смены, хоть, скажем, подчас

Невзгод доводилось хлебнуть им не раз,

А все же не прежних невзгод!

 

А если бы прежних, тогда бы беда;

Ботва... на заплатах - заплаты...

А если бы прежних, за что же тогда

В семнадцатом гибли солдаты?!

 

Страна поднималась, мужала, росла,

Все шире походка, все тверже дела,

И пусть доставалось порою сынам,

А все же не так и не то, что отцам.

 

В войне, где дробился фашистский кулак,

Солдат не косил уже в ротах сыпняк,

Снаряды косили, а тиф не косил,

И рваных шинелей боец не носил.

 

Но трудностям разным, годами подчас,

Почти что поэмы слагали у нас.

Едва ль не романтика: мерзлый барак,

Лопата в мороз или старый тюфяк.

 

Была ли она на Магнитке? Была.

Но только не в том, не в сутулости спин,

Не ради романтики тачка ползла

И нудно визжала ручная пила,

А просто стране не хватало машин.

 

Романтика ж в душах ребячьих жила.

Мечтала красиво и в битвы звала,

Давала с братвой уголек на-гора

И пела ночами в степи у костра.

 

Нет, мы не боимся ни горьких невзгод,

Ни трудных дорог, ни опасных работ.

Но, честное слово, ведь в том и секрет,

Чтоб меньше невзгод на дорогах побед!

 

Лопату в отставку. Бульдозер сейчас!

Комбайн, телевизора сказочный глаз.

Да что телевизор, - пробив небосвод,

За спутником спутник уходит в полет!

 

Мы стали богаче, сильнее стократ,

А песни, посмотришь, все те же звучат:

"Невзгоды пробьем и лишенья пройдем..."

Да мы уже в новую эру живем!

 

Да мы уже в силах сложнейшее сметь,

А горьких невзгод не иметь, не терпеть!

Туда ж, где палатки, костер и зима,

Теперь не проблема доставить дома.

 

Доставить как почту, как добрую весть.

И драться с чинушами в центре и здесь.

Да вот хоть бы этот наш клуб заводской,

Давно уж пора нам другой, не такой.

 

А где он? "Невзгоды"? Неправильно, врешь!

Начальство закупорит уши

И выйдет: мужайся, терпи, молодежь.

Во славу иного чинуши.

 

Мы бед не боимся, не робкий народ!

Но всюду ль оправданы беды?

Не слишком ли часто за ширмой "невзгод"

Скрываются дармоеды?!

 

Упорство, способное мир удивить,

Уже доказали не раз мы.

Так надо ль теперь города городить

На голом энтузиазме?

 

И мы не подножье для завтрашних лет!

Вздымая грядущего дом,

Мы тоже хотим и квартиры, и свет,

Цветы, и театры, и добрый обед,

И нынче хотим, не потом!

 

И вовсе не надо в статьях и речах

Ни пышных, ни жертвенных фраз.

И деды для нас - не торжественный прах,

Не камни ступеней на трудных путях,

А крылья, взметнувшие нас!

 

Шумели до полночи. Споры ребят

Звучали светло и азартно.

Вот так был окончен стандартный доклад,

И кончен отнюдь не стандартно...

 

 

ДОРОЖИТЕ СЧАСТЬЕМ, ДОРОЖИТЕ!

 

Дорожите счастьем, дорожите!

Замечайте, радуйтесь, берите

Радуги, рассветы, звезды глаз -

Это все для вас, для вас, для вас.

 

Услыхали трепетное слово -

Радуйтесь. Не требуйте второго.

Не гоните время. Ни к чему.

Радуйтесь вот этому, ему!

 

Сколько песне суждено продлиться?

Все ли в мире может повториться?

Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз...

Разве будет это тыщу раз!

 

На бульваре освещают вечер

Тополей пылающие свечи.

Радуйтесь, не портите ничем

Ни надежды, ни любви, ни встречи!

 

Лупит гром из поднебесной пушки.

Дождик, дождь! На лужицах веснушки!

Крутит, пляшет, бьет по мостовой

Крупный дождь, в орех величиной!

 

Если это чудо пропустить,

Как тогда уж и на свете жить?!

Все, что мимо сердца пролетело,

Ни за что потом не возвратить!

 

Хворь и ссоры временно отставьте,

Вы их все для старости оставьте

Постарайтесь, чтобы хоть сейчас

Эта "прелесть" миновала вас.

 

Пусть бормочут скептики до смерти.

Вы им, желчным скептикам, не верьте -

Радости ни дома, ни в пути

Злым глазам, хоть лопнуть, - не найти!

 

А для очень, очень добрых глаз

Нет ни склок, ни зависти, ни муки.

Радость к вам сама протянет руки,

Если сердце светлое у вас.

 

Красоту увидеть в некрасивом,

Разглядеть в ручьях разливы рек!

Кто умеет в буднях быть счастливым,

Тот и впрямь счастливый человек!

 

И поют дороги и мосты,

Краски леса и ветра событий,

Звезды, птицы, реки и цветы:

Дорожите счастьем, дорожите!

 

 

В ЛЕСНОМ КРАЮ

 

Грозою до блеска промыты чащи,

А снизу, из-под зеленых ресниц,

Лужи наивно глаза таращат

На пролетающих в небе птиц.

 

Гром, словно в огненную лису,

Грохнул с утра в горизонт багряный,

И тот, рассыпавшись, как стеклянный,

Брызгами ягод горит в лесу.

 

Ежась от свежего ветерка,

Чуть посинев, крепыши маслята,

Взявшись за руки, как ребята,

Топают, греясь, вокруг пенька!

 

Маленький жук золотою каплей

Висит и качается на цветке,

А в речке на длинной своей ноге

Ива нахохлилась, будто цапля,

 

И дремлет, лесной ворожбой объята...

А мимо, покачиваясь в волнах,

Пунцовый воздушный корабль заката

Плывет на распущенных парусах...

 

Сосны беседуют не спеша.

И верю я тверже, чем верят дети,

Что есть у леса своя душа,

Самая добрая на планете!

 

Самая добрая потому,

Что, право, едва ли не все земное,

Вечно живущее под луною

Обязано жизнью своей ему!

 

И будь я владыкой над всей планетой,

Я с детства бы весь человечий род

Никак бы не меньше, чем целый год,

Крестил бы лесной красотою этой!

 

Пусть сразу бы не было сметено

Все то, что издревле нам жить мешало,

Но злобы и подлости все равно

Намного бы меньше на свете стало!

 

Никто уж потом не предаст мечту

И веру в светлое не забудет,

Ведь тот, кто вобрал в себя красоту,

Плохим человеком уже не будет!

 

 

ПАДАЕТ СНЕГ

 

Падает снег, падает снег -

Тысячи белых ежат...

А по дороге идет человек,

И губы его дрожат.

 

Мороз под шагами хрустит, как соль,

Лицо человека - обида и боль,

В зрачках два черных тревожных флажка

Выбросила тоска.

 

Измена? Мечты ли разбитой звон?

Друг ли с подлой душой?

Знает об этом только он

Да кто-то еще другой.

 

Случись катастрофа, пожар, беда -

Звонки тишину встревожат.

У нас милиция есть всегда

И "скорая помощь" тоже.

 

А если просто: падает снег

И тормоза не визжат,

А если просто идет человек

И губы его дрожат?

 

А если в глазах у него тоска -

Два горьких черных флажка?

Какие звонки и сигналы есть,

Чтоб подали людям весть?!

 

И разве тут может в расчет идти

Какой-то там этикет,

Удобно иль нет к нему подойти,

Знаком ты с ним или нет?

 

Падает снег, падает снег,

По стеклам шуршит узорным.

А сквозь метель идет человек,

И снег ему кажется черным...

 

И если встретишь его в пути,

Пусть вздрогнет в душе звонок,

Рванись к нему сквозь людской поток.

Останови! Подойди!

 

 

ПОМНИТЕ!

 

День Победы. И в огнях салюта

Будто гром: - Запомните навек,

Что в сраженьях каждую минуту,

Да, буквально каждую минуту

Погибало десять человек!

 

Как понять и как осмыслить это:

Десять крепких, бодрых, молодых,

Полных веры, радости и света

И живых, отчаянно живых!

 

У любого где-то дом иль хата,

Где-то сад, река, знакомый смех,

Мать, жена... А если неженатый,

То девчонка - лучшая из всех.

 

На восьми фронтах моей отчизны

Уносил войны водоворот

Каждую минуту десять жизней,

Значит, каждый час уже шестьсот!..

 

И вот так четыре горьких года,

День за днем - невероятный счет!

Ради нашей чести и свободы

Все сумел и одолел народ.

 

Мир пришел как дождь, как чудеса,

Яркой синью душу опаля...

В вешний вечер, в птичьи голоса,

Облаков вздымая паруса,

Как корабль плывет моя Земля.

 

И сейчас мне обратиться хочется

К каждому, кто молод и горяч,

Кто б ты ни был: летчик или врач.

Педагог, студент или сверловщица...

 

Да, прекрасно думать о судьбе

Очень яркой, честной и красивой.

Но всегда ли мы к самим себе

Подлинно строги и справедливы?

 

Ведь, кружась меж планов и идей,

Мы нередко, честно говоря,

Тратим время попросту зазря

На десятки всяких мелочей.

 

На тряпье, на пустенькие книжки,

На раздоры, где не прав никто,

На танцульки, выпивки, страстишки,

Господи, да мало ли на что!

 

И неплохо б каждому из нас,

А ведь есть душа, наверно, в каждом,

Вспомнить вдруг о чем-то очень важном,

Самом нужном, может быть, сейчас.

 

И, сметя все мелкое, пустое,

Скинув скуку, черствость или лень,

Вспомнить вдруг о том, какой ценою

Куплен был наш каждый мирный день!

 

И, судьбу замешивая круто,

Чтоб любить, сражаться и мечтать,

Чем была оплачена минута,

Каждая-прекаждая минута,

Смеем ли мы это забывать?!

 

И, шагая за высокой новью,

Помните о том, что всякий час

Вечно смотрят с верой и любовью

Вслед вам те, кто жил во имя вас!

 

 

ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ

 

Что же такое счастье?

Одни говорят: "Это страсти:

Карты, вино, увлечения -

Все острые ощущения".

 

Другие верят, что счастье -

В окладе большом и власти,

В глазах секретарш плененных

И трепете подчиненных.

 

Третьи считают, что счастье -

Это большое участье:

Забота, тепло, внимание

И общность переживания.

 

По мненью четвертых, это -

С милой сидеть до рассвета,

Однажды в любви признаться

И больше не расставаться.

 

Еще есть такое мнение,

Что счастье-это горение:

Поиск, мечта, работа

И дерзкие крылья взлета!

 

А счастье, по-моему, просто

Бывает разного роста:

От кочки и до Казбека,

В зависимости от человека.

 

 

ДОМОВОЙ

 

Былому конец! Электронный век!

Век плазмы и атомных вездеходов!

Давно, нефтяных устрашась разводов,

Русалки уплыли из шумных рек.

 

Зачем теперь мифы и чудеса?!

Кругом телевизоры, пылесосы.

И вот домовые, лишившись спроса,

По слухам, ушли из домов в леса.

 

А город строился, обновлялся:

Все печи - долой и старье - долой!

И вот наконец у трубы остался

Последний в городе домовой.

 

Средь старых ящиков и картонок,

Кудлатый, с бородкою на плече,

Сидел он, кроха, на кирпиче

И плакал тихонечко, как котенок.

 

Потом прощально провел черту,

Медленно встал и полез на крышу.

Уселся верхом на коньке, повыше,

И с грустью уставился в темноту.

 

Вздохнул обиженно и сердито

И тут увидел мое окно,

Которое было освещено,

А форточка настежь была открыта.

 

Пускай всего ему не суметь,

Но в кое-каких он силен науках.

И в форточку комнатную влететь

Ему это - плевая, в общем, штука!

 

И вот, умостясь на моем столе,

Спросил он, сквозь космы тараща глазки:

- Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки?

- Еще бы! На то я и на земле!

 

- Ну то-то, спасибо хоть есть поэты.

А то ведь и слова не услыхать.

Грохочут моторы, ревут ракеты,

Того и гляди, что от техники этой

И сам, как машина, начнешь рычать!

 

Не жизнь, а бездомная ерунда:

Ни поволшебничать, ни приютиться,

С горя даже нельзя удавиться,

Мы же - бессмертные. Вот беда!

 

- Простите, - сказал я, - чем так вот маяться,

Нельзя ли на отдых? Ведь вы уж дед!

- Э, милый! Кто с этим сейчас считается?!

У нас на пенсию полагается

Не раньше, чем после трех тысяч лет.

 

Где вечно сидел домовой? В тепле.

А тут вот изволь наниматься лешим,

Чтоб выть, словно филин, в пустом дупле

Да ведьм непотребностью всякой тешить.

 

То мокни всю ночь на сучке в грозу,

То прыгай в мороз под еловой шапкой.

- И, крякнув, он бурой мохнатой лапкой

Сурово смахнул со щеки слезу.

 

- Ведь я бы сгодился еще... Гляди.

А жить хоть за шкафом могу, хоть в валенке.

- И был он такой огорченно-маленький,

Что просто душа занялась в груди.

 

- Да, да! - закричал я. - Я вас прошу!

И будьте хранителем ярких красок.

Да я же без вас ни волшебных сказок,

Ни песен душевных не напишу!

 

Он важно сказал, просияв: - Идет! -

Затем, бородою взмахнув, как шарфом,

Взлетел и исчез, растворясь, за шкафом,

И все! И теперь у меня живет!

 

 

* * *

 

Когда мне говорят о красоте

Восторженно, а иногда влюбленно,

Я почему-то, слушая, невольно

Сейчас же вспоминаю о тебе.

 

Когда порой, мне имя называя,

О женственности чьей-то говорят,

Я снова почему-то вспоминаю

Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд.

 

Твои везде мне видятся черты,

Твои повсюду слышатся слова,

Где б ни был я - со мною только ты,

И, тем гордясь, ты чуточку права.

 

И все же, сердцем похвалы любя,

Старайся жить, заносчивой не став:

Ведь слыша где-то про сварливый нрав -

Я тоже вспоминаю про тебя...

 

 

ДОБРОТА

 

Если друг твой в словесном споре

Мог обиду тебе нанести,

Это горько, но это не горе,

Ты потом ему все же прости.

 

В жизни всякое может случиться.

И, коль дружба у вас крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не дай ей зазря разбиться.

 

Если ты с любимою в ссоре,

А тоска по ней горяча,

Это тоже еще не горе,

Не спеши, не руби сплеча.

 

Пусть не ты явился причиной

Той размолвки и резких слов,

Встань над ссорою, будь мужчиной!

Это все же твоя любовь!

 

В жизни всякое может случиться.

И коль ваша любовь крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не должен ей дать разбиться.

 

И, чтоб после себя не корить

В том, что сделал кому-то больно,

Лучше добрым на свете быть,

Злого в мире и так довольно.

 

Но в одном лишь не отступай:

На разрыв иди, на разлуку,

Только подлости не прощай

И предательства не прощай

Никому: ни любимой, ни другу!

 

 

НЕЖНЫЕ СЛОВА

 

То ли мы сердцами остываем,

То ль забита прозой голова,

Только мы все реже вспоминаем

Светлые и нежные слова.

 

Словно в эру плазмы и нейтронов,

В гордый век космических высот

Нежные слова, как граммофоны,

Отжили и списаны в расход.

 

Только мы здесь, видимо, слукавили

Или что-то около того:

Вот слова же бранные оставили,

Сберегли ведь все до одного!

 

Впрочем, сколько человек ни бегает

Средь житейских бурь и суеты,

Только сердце все равно потребует

Рано или поздно красоты.

 

Не зазря ж оно ему дается!

Как ты ни толкай его во мглу,

А оно возьмет и повернется

Вновь, как компас, к ласке и теплу.

 

Говорят, любовь немногословна:

Пострадай, подумай, раскуси...

Это все, по-моему, условно,

Мы же люди, мы не караси!

 

И не очень это справедливо -

Верить в молчаливую любовь.

Разве молчуны всегда правдивы?

Лгут ведь часто и без лишних слов!

 

Чувства могут при словах отсутствовать.

Может быть и все наоборот.

Ну а если говорить и чувствовать?

Разве плохо говорить и чувствовать?

Разве сердце этого не ждет?

 

Что для нас лимон без аромата?

Витамин, не более того.

Что такое небо без заката?

Что без песен птица? Ничего!

 

Пусть слова сверкают золотинками,

И не год, не два, а целый век!

Человек не может жить инстинктами,

Человек - на то и человек!

 

И уж коль действительно хотите,

Чтоб звенела счастьем голова,

Ничего-то в сердце не таите,

Говорите, люди, говорите

Самые хорошие слова!

 

 

КОГДА ПОРОЙ ВЛЮБЛЯЕТСЯ ПОЭТ...

 

Когда порой влюбляется поэт,

Он в рамки общих мерок не вмещается,

Не потому, что он избранник, нет,

А потому, что в золото и свет

Душа его тогда переплавляется!

 

Кто были те, кто волновал поэта?

Как пролетали ночи их и дни?

Не в этом суть, да и не важно это.

Все дело в том, что вызвали они!

 

Пускай горды, хитры или жеманны,

Он не был зря, сладчайший этот плен.

Вот две души, две женщины, две Анны,

Две красоты - Оленина и Керн.

 

Одна строга и холодно-небрежна.

Отказ в руке. И судьбы разошлись.

Но он страдал, и строки родились:

"Я вас любил безмолвно, безнадежно".

 

Была другая легкой, как лоза,

И жажда, и хмельное утоленье!

Он счастлив был. И вспыхнула гроза

Любви: "Я помню чудное мгновенье"!

 

Две Анны. Два отбушевавших лета.

Что нам сейчас их святость иль грехи?!

И все-таки спасибо им за это

Святое вдохновение поэта,

За пламя, воплощенное в стихи!

 

На всей планете и во все века

Поэты тосковали и любили.

И сколько раз прекрасная рука

И ветер счастья даже вполглотка

Их к песенным вершинам возносили!

 

А если песни были не о них,

А о мечтах или родном приволье,

То все равно в них каждый звук и стих

Дышали этим счастьем или болью.

 

Ведь если вдруг бесстрастна голова,

Где взять поэту буревые силы?

И как найти звенящие слова,

Коль спит душа и сердце отлюбило?!

 

И к черту разговоры про грехи.

Тут речь о вспышках праздничного света.

Да здравствуют влюбленные поэты!

Да здравствуют прекрасные стихи!

 

 

КАК МНЕ ТЕБЕ ПОНРАВИТЬСЯ?

 

Как мне тебе поправиться?

Стать мрачным и непонятным?

А может быть, вдруг прославиться

Поступком невероятным?

 

Или вдруг стать мятежным,

Порывистым и упрямым?

А может быть, нежным-нежным

И ласковым самым-самым...

 

А то вдруг лукаво-мглистым,

Сплетающим ловко сети?

Иль простодушно-чистым,

Доверчивым, словно дети?

 

Иль стать искушенным в жизни,

Солидным и мудрым очень,

Так, словно бы между прочим

Роняющим афоризмы?

 

Разгневать тебя мне, что ли,

Поссорясь с тобой всерьез?

Иль рассмешить до колнк,

До радостно-глупых слез?

 

Богатым прийти иль бедным,

С подарками или без?

Словом ли вдруг хвалебным

Поднять тебя до небес?

 

Что делать? Куда направиться:

К другу или врагу?

Откуда решенье явится?

Как мне тебе понравиться,

Понять уже не могу!

 

А ты даже будто рада

Терзать меня, как юнца.

Но только любовь не надо

Испытывать без конца.

 

Запомни мое пророчество:

Когда-нибудь, как во сне,

Страдая от одиночества,

Ты снова придешь ко мне.

 

И, бросивши спесь красавицы,

Скажешь: - Встречай, чудак!

Я с сердцем не а силах справиться.

Ну, как мне тебе понравится? -

А я улыбнусь: - Никак.

 

 

ПРОВЕРЯЙТЕ ЛЮБОВЬ

 

С давних пор ради той, что дороже мира,

Ради взгляда, что в сердце зажег весну,

Шли мужчины на плаху и на войну,

На дуэли и рыцарские турниры.

 

И, с единственным именем на устах,

Став бесстрашно порой против тьмы и света,

Бились честно и яростно на мечах,

На дубинах, на шпагах и пистолетах.

 

И пускай те сражения устарели.

К черту кровь! Но, добро отделив от зла,

Скажем прямо: проверка любви на деле

Как-никак, а у предков тогда была!

 

Поединок - не водочная гульба!

Из-за маленьких чувств рисковать но будешь.

Если женщину впрямь горячо не любишь -

Никогда не подставишь под пулю лба!

 

Не пора ли и нам, отрицая кровь

И отвергнув жестокость, умно и гибко,

Все же как-то всерьез проверять любовь,

Ибо слишком уж дороги тут ошибки.

 

Неужели же вправду, сказать смешно,

Могут сердце порой покорить заране

Чей-то редкий подарок, театр, кино

Или ужин, заказанный в ресторане?!

 

Пусть готовых рецептов на свете нет.

Ничего в торопливости не решайте.

Проверяйте любовь на тепло и свет,

На правдивость придирчиво проверяйте.

 

Проверяйте на смелость и доброту,

Проверяйте на время на расстоянья,

На любые житейские испытанья,

На сердечность, на верность и прямоту.

 

Пусть не выдержат, может быть, крутизны

Легкомыслие, трусость и пустота.

Для любви испытания не страшны,

Как для золота серная кислота.

 

И плевать, если кто-то нахмурит бровь.

Ничего голословно не принимайте.

Ведь не зря же нам жизнь повторяет вновь:

- Проверяйте любовь, проверяйте любовь,

Непременно, товарищи, проверяйте!

 

 

АХ, КАК ВСЕ ОТНОСИТЕЛЬНО В МИРЕ ЭТОМ!

 

Ах, как все относительно в мире этом!

Вот студент огорченно глядит в окно,

На душе у студента темным-темно:

"Запорол" на экзаменах два предмета...

 

Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:

- Эх, чудила, вот мне бы твои печали?

Я "хвосты" ликвидировал сотни раз,

Вот столкнись ты с предательством милых глаз -

Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!

 

Только третий какой-нибудь человек

Улыбнулся бы: - Молодость... Люди, люди!..

Мне бы ваши печали! Любовь навек...

Все проходит на свете. Растает снег,

И весна на душе еще снова будет!

 

Ну а если все радости за спиной,

Если возраст подует тоскливой стужей

И сидишь ты беспомощный и седой -

Ничего-то уже не бывает хуже!

 

А в палате больной, посмотрев вокруг,

Усмехнулся бы горестно: - Ну сказали!

Возраст, возраст... Простите, мой милый друг.

Мне бы все ваши тяготы и печали!

 

Вот стоять, опираясь на костыли,

Иль валяться годами (уж вы поверьте),

От веселья и радостей всех вдали,

Это хуже, наверное, даже смерти!

 

Только те, кого в мире уж больше нет,

Если б дали им слово сейчас, сказали:

- От каких вы там стонете ваших бед?

Вы же дышите, видите белый свет,

Нам бы все ваши горести и печали!

 

Есть один только вечный пустой предел...

Вы ж привыкли и попросту позабыли,

Что, какой ни достался бы вам удел,

Если каждый ценил бы все то, что имел,

Как бы вы превосходно на свете жили!

 

 

РОДИНЕ

 

(Лирический монолог)

Как жаль- јне. что гордые наши слова

"Держава", "Родина" и "Отчизна"

Порою затерты, звенят едва

В простом словаре повседневной жизни.

 

Я этой болтливостью не грешил.

Шагая по жизни путем солдата,

Я просто с рожденья тебя любил

Застенчиво, тихо и очень свято.

 

Какой ты была для меня всегда?

Наверное, в разное время разной.

Да, именно разною, как когда,

Но вечно моей и всегда прекрасной!

 

В каких-нибудь пять босоногих лет

Мир - это улочка, мяч футбольный,

Сабля, да синий змей треугольный,

Да голубь, вспарывающий рассвет.

 

И если б тогда у меня примерно

Спросили: какой представляю я

Родину? Я бы сказал, наверно:

- Она такая, как мама моя!

 

А после я видел тебя иною,

В свисте метельных уральских дней,

Тоненькой, строгой, с большой косою -

Первой учительницей моей.

 

Жизнь открывалась почти как -

в сказке, Где с каждой минутой иная ширь,

Когда я шел за твоей указкой

Все выше и дальше в громадный мир!

 

Случись, рассержу я тебя порою -

Ты, пожурив, улыбнешься вдруг

И скажешь, мой чуб потрепав рукою:

- Ну ладно. Давай выправляйся, друг!

 

А помнишь встречу в краю таежном,

Когда, заблудившись, почти без сил,

Я сел на старый сухой валежник

И обреченно глаза прикрыл?

 

Сочувственно кедры вокруг шумели,

Стрекозы судачили с мошкарой:

- Отстал от ребячьей грибной артели...

Жалко... Совсем еще молодой!

 

И тут, будто с суриковской картины,

Светясь от собственной красоты,

Шагнула ты, чуть отведя кусты,

С корзинкою, алою от малины.

 

Взглянула и все уже поняла:

- Ты городской?.. Ну дак что ж, бывает...

У нас и свои-то, глядишь, плутают,

Пойдем-ка!-И руку мне подала.

 

И, сев на разъезде в гремящий поезд,

Хмельной от хлеба и молока,

Я долго видел издалека

Тебя, стоящей в заре по пояс...

 

Кто ты, пришедшая мне помочь?

Мне и теперь разобраться сложно:

Была ты и впрямь лесникова дочь

Или "хозяйка" лесов таежных?

 

А впрочем, в каком бы я ни был краю

И как бы ни ждл и сейчас, и прежде,

Я всюду, я сразу тебя узнаю -

Голос твой, руки, улыбку твою,

В какой ни явилась бы ты одежде!

 

Помню тебя и совсем иной.

В дымное время, в лихие грозы,

Когда завыли над головой

Чужие черные бомбовозы!

 

О, как же был горестен и суров

Твой образ, высоким гневом объятый,

Когда ты смотрела на нас с плакатов

С винтовкой и флагом в дыму боев!

 

И, встав против самого злого зла,

Я шел, ощущая двойную силу:

Отвагу, которую ты дала,

И веру, которую ты вселила.

 

А помнишь, как встретились мы с тобой,

Солдатской матерью, чуть усталой,

Холодным вечером подо Мгой,

Где в поле солому ты скирдовала.

 

Смуглая, в желтой сухой пыли,

Ты, распрямившись, на миг застыла,

Затем поклонилась до самой земли

И тихо наш поезд перекрестила...

 

О, сколько же, сколько ты мне потом

Встречалась в селах и городищах -

Вдовой, угощавшей ржаным ломтем,

Крестьянкой, застывшей над пепелищем...

 

Я голос твой слышал средь всех тревог,

В затишье и в самом разгаре боя.

И что бы я вынес? И что бы смог?

Когда бы не ты за моей спиною!

 

А в час, когда, вскинут столбом огня,

Упал я на грани весны и лета,

Ты сразу пришла. Ты нашла меня.

Даже в бреду я почуял это...

 

И тут, у гибели на краю,

Ты тихо шинелью меня укрыла

И на колени к себе положила

Голову раненую мою.

 

Давно это было или вчера?

Как звали тебя: Антонида? Алла?

Имени нету. Оно пропало.

Помню лишь - плакала медсестра.

Сидела, плакала и бинтовала...

 

Но слезы не слабость. Когда гроза

Летит над землей в орудийном гуле.

Отчизна, любая твоя слеза

Врагу отольется штыком и пулей!

 

Но вот свершилось! Пропели горны!

И вновь сверкнула голубизна,

И улыбнулась ты в мир просторный,

А возле ног твоих птицей чеоной

Лежала замершая война!

 

Так и стояла ты: в гуле маршей,

В цветах после бед и дорог крутых,

Под взглядом всех наций рукоплескавших -

Мать двадцати миллионов павших

В объятьях двухсот миллионов живых!

 

Мчатся года, как стремнина быстрая...

Родина? Трепетный гром соловья!

Росистая, солнечная, смолистая,

От вьюг и берез белоснежно чистая,

Счастье мое и любовь моя!

 

Ступив мальчуганом на твой порог,

Я верил, искал, наступал, сражался.

Прости, если сделал не все, что мог,

Прости, если в чем-нибудь ошибался!

 

Возможно, что, вечно душой горя

И никогда не живя бесстрастно,

Кого-то когда-то обидел зря,

А где-то кого-то простил напрасно.

 

Но пред тобой никогда, нигде,-

И это, поверь, не пустая фраза!

- Ни в споре, ни в радости, ни в беде

Не погрешил, не схитрил ни разу!

 

Пусть редко стихи о тебе пишу

И не трублю о тебе в газете

Я каждым дыханьем тебе служу

И каждой строкою тебе служу,

Иначе зачем бы и жил на свете!

 

И если ты спросишь меня сердечно,

Взглянув на прожитые года:

- Был ты несчастлив? - отвечу: - Да!

- Знал ли ты счастье? - скажу: - Конечно!

 

А коли спросишь меня сурово:

- Ответь мне: а беды, что ты сносил,

Ради меня пережил бы снова?

- Да! - я скажу тебе. - Пережил!

 

- Да! - я отвечу. - Ведь если взять

Ради тебя даже злей напасти,

Без тени рисовки могу сказать:

Это одно уже будет счастьем!

 

Когда же ты скажешь мне в третий раз:

- Ответь без всякого колебанья:

Какую просьбу или желанье

Хотел бы ты высказать в смертный час? -

 

И я отвечу: - В грядущей мгле

Скажи поколеньям иного века:

Пусть никогда человек в человека

Ни разу не выстрелит на земле!

 

Прошу: словно в пору мальчишьих лет,

Коснись меня доброй своей рукою.

Нет, нет, я не плачу... Ну что ты, нет...

Просто я счастлив, что я с тобою...

 

Еще передай, разговор итожа,

Тем, кто потом в эту жизнь придут,

Пусть так они тебя берегут,

Как я. Даже лучше, чем я, быть может.

 

Пускай, по-своему жизнь кроя,

Верят тебе они непреложно.

И вот последняя просьба моя?

Пускай они любят тебя, как я,

А больше любить уже невозможно!

 

 

ВЕРЮ ГЕНИЮ САМОМУ

 

Когда говорят о талантах и гениях,

Как будто подглядывая в окно,

Мне хочется к черту смести все прения

Со всякими сплетнями заодно!

 

Как просто решают порой и рубят,

Строча о мятущемся их житье,

Без тени сомнений вершат и судят,

И до чего же при этом любят

Разбойно копаться в чужом белье.

 

И я, сквозь бумажную кутерьму,

Собственным сердцем их жизни морю.

И часто не столько трактатам верю,

Как мыслям и гению самому.

 

Ведь сколько же, сколько на свете было

О Пушкине умных и глупых книг!

Беда или радость его вскормила?

Любила жена его - не любила

В миг свадьбы и в тот беспощадный миг?

 

Что спорить, судили ее на славу

Не год, а десятки, десятки лет.

Но кто, почему, по какому праву

Позволил каменья кидать ей вслед?!

 

Кидать, если сам он, с его душой,

Умом и ревниво кипящей кровью,

Дышал к ней всегда лишь одной любовью,

Верой и вечною добротой!

 

И кто ж это смел подымать вопрос,

Жила ли душа ее страстью тайной,

Когда он ей даже в свой час прощальный

Слова благодарности произнес?!

 

Когда говорят о таланте иль гении,

Как будто подглядывая в окно,

Мне хочется к черту смести все прения

Со всякими сплетнями заодно!

 

И вижу я, словно бы на картине,

Две доли, два взгляда живых-живых:

Вот они, чтимые всюду ныне -

Две статные женщины, две графини,

Две Софьи Андревны Толстых.

 

Адрес один: девятнадцатый век.

И никаких хитроумных мозаик.

Мужья их Толстые: поэт и прозаик,

Большой человек и большой человек.

 

Стужу иль солнце несет жена?

Вот Софья Толстая и Софья Толстая.

И чем бы их жизнь ни была славна,

Но только мне вечно чужда одна

И так же навечно близка другая.

 

И пусть хоть к иконе причислят лик,

Не верю ни в искренность и ни в счастье,

Если бежал величайший старик

Из дома во тьму, под совиный крик,

В телеге, сквозь пляшущее ненастье.

 

Твердить о любви и искать с ним ссоры,

И, судя по всем его дневникам,

Тайно подслушивать разговоры,

Обшаривать ящики по ночам...

 

Не верю в высокий ее удел,

Если, навеки глаза смежая,

Со всеми прощаясь и всех прощая,

Ее он увидеть не захотел!

 

Другая судьба: богатырь, поэт.

Готовый шутить хоть у черта в пасти,

Гусар и красавец, что с юных лет

Отчаянно верил в жар-птицу счастья.

 

И встретил ее синекрылой ночью,

Готовый к упорству любой борьбы.

"Средь шумного бала, случайно..."

А впрочем, уж не был ли час тот перстом судьбы?

 

А дальше бураны с лихой бедою,

Походы да черный тифозный бред.

А женщина, с верной своей душою,

Шла рядом, став близкою вдвое, втрое,

С любовью, которой предела нет.

 

Вдвоем до конца, без единой ссоры,

Вся жизнь - как звезды золотой накал,

До горькой минуты, приход которой,

Счастливец, он, спящий, и не узнал...

 

Да, если твердят о таланте иль гении,

Как будто подглядывая в окно,

Мне хочется к черту смести все прения

Со всякими сплетнями заодно!

 

Как жил он? Что думал? И чем дышал?

Ответит лишь дело его живое

Да пламя души. Ведь своей душою

Художник творения создавал!

 

 

* * *

 

Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год, и два, и всю жизнь, наверно!

 

Пусть листочки календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что все не зря,

Что тебе это вправду надо!

 

Я могу за тобой идти

По чащобам и перелазам,

По пескам, без дорог почти,

По горам, по любому пути,

Где и черт не бывал ни разу!

 

Все пройду, никого не коря,

Одолею любые тревоги,

Только знать бы, что все не зря,

Что потом не предашь в дороге.

 

Я могу для тебя отдать

Все, что есть у меня и будет.

Я могу за тебя принять

Горечь злейших на свете судеб.

 

Буду счастьем считать, даря

Целый мир тебе ежечасно.

Только знать бы, что все не зря,

Что люблю тебя не напрасно!

 

 

МОЕМУ СТАРОМУ ДРУГУ БОРИСУ ШПИЦБУРГУ

 

Над Киевом апрельский, журавлиный

Играет ветер клейкою листвой.

Эх, Борька, Борька! Друг ты мой старинный,

Ну вот и вновь мы встретились с тобой.

 

Под сводами завода "Арсенала",

Куда стихи читать я приглашен,

Ты спрятался куда-то в гущу зала,

Мол, я не я и, дескать, он не он...

 

Ах ты мой скромник, милый чудачина!

Видать, таким ты будешь весь свой век.

Хоть в прошлом сквозь бои за Украину

Шагал отнюдь не робкий человек.

 

Вечерний город в звездах растворился,

А мы идем, идем по-над Днепром.

Нет, ты совсем, совсем не изменился,

Все так же ходишь чуточку плечом,

 

И так же ногу раненую ставишь,

И так же восклицаешь: "Это да!"

И так же "р" отчаянно картавишь,

И так же прямодушен, как всегда.

 

Как два солдата летом и зимою,

Беря за перевалом перевал,

Уж двадцать с гаком дружим мы с тобою,

А кстати, "гак" не так уже и мал.

 

Но что, скажи, для нас с тобою годы?

Каких еще нам проб, каких преград?

Ведь если дружба рождена в невзгодах,

Она сильней всех прочих во сто крат!

 

Ты помнишь госпитальную палату,

В которой всех нас было двадцать пять,

Где из троих и одного солдата,

Пожалуй, сложно было бы собрать...

 

Я трудным был. Порою брежу ночью,

Потом очнусь, а рядом ты сидишь.

И губы мне запекшиеся мочишь,

И что-нибудь смешное говоришь.

 

Моя сиделка с добрыми руками!

Нет, ничего я, Боря, не забыл:

Ни как читал ты книги мне часами,

Ни как, бывало, с ложечки кормил.

 

А в дни, когда со смертью в трудном споре

Хирург меня кромсал и зашивал,

Ты верно ждал за дверью в коридоре,

Сидел и ждал. И я об этом знал.

 

И все же, как нам ни бывало горько,

Мы часто были с шуткою на "ты"

И хохотали так, ты помнишь, Борька,

Что чуть порой не лопались бинты?!

 

А помнишь, вышло раз наоборот:

Был в лежку ты, а я кормить пытался,

И как сквозь боль ты вдруг расхохотался,

Когда я пролил в нос тебе компот.

 

Эх, Борька, Борька! Сколько звонких лет,

С тех пор уплыло вешним ледоходом?

А дружбе нашей, видно, сносу нет,

Она лишь все надежней с каждым годом.

 

И хоть не часто видимся порою,

Ведь тыща верст и сотни разных дел...

Но в трудный час любой из нас с тобою

За друга бы и в пекло не сробел!

 

Мы хорошо, мы горячо живем

И ничего не делаем халтурно:

Ни ты, я знаю, в цехе заводском,

Ни я, поверь, в цеху литературном!

 

Уже рассвет над Киевом встает,

Ну вот и вновь нам надо расставаться.

Тебе, наверно, скоро на завод,

А мне в Москву... В дорогу собираться...

 

Не смей, злодей, покашливать

так горько! Не то и я...

Я тоже ведь живой...

Дай поцелую... добрый, славный мой...

Мой лучший друг! Мой самый светлый, Борька!

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ

 

Годы бегут по траве и по снегу,

Словно по вечному расписанию.

И только одно не подвластно их бегу:

Наши воспоминания.

 

И в детство, и в юность, и в зной, и в замять,

По первому знаку, из мрака темени,

Ко всем нашим датам домчит нас память,

Быстрей, чем любая машина времени.

 

Что хочешь - пожалуйста, воскрешай!

И сразу же дни, что давно незримы,

Как станции, словно промчатся мимо,

Ну где только вздумаешь - вылезай!

 

И есть ли на свете иное средство

Вернуть вдруг веснушчатый твой рассвет,

Чтоб взять и шагнуть тебе снова в детство,

В каких-нибудь шесть или восемь лет?!

 

И друг, кого, может, и нет на свете,

Восторженным смехом звеня своим,

Кивком на речушку: а ну бежим!

И мчитесь вы к счастью. Вы снова дети!

 

А вот полуночный упругий свет,

Что жжет тебя, радуясь и ликуя,

Молодость... Первые поцелуи...

Бери же, как россыпь их золотую,

Щедрее, чем память, богатства нет!

 

А жизнь-это песни и дни печали.

И так уж устроены, видно, мы,

Что радости нами освещены,

Чтоб мы их случайно не пролетали.

 

А грустные даты и неприятности

Мы мраком закрыли, как маскировкой.

Чтоб меньше было бы вероятностей

Ненужную сделать вдруг остановку.

 

Но станции счастья (к чему скрывать)

Значительно реже плохих и серых,

Вот почему мы их свыше меры

Стараемся празднично озарять.

 

Шагая и в зное, и в снежной мгле,

Встречали мы всякие испытания,

И, если б не наши воспоминания,

Как бедно бы жили мы на земле!

 

Но ты вдруг спросила: - А как же я? -

И в голосе нотки холодной меди:

- Какие же мне ты отвел края?

И где я: на станции или разъезде?

 

Не надо, не хмурь огорченно бровь

И не смотри потемневшим взглядом.

Ведь ты же не станция. Ты - Любовь.

А значит, все время со мною рядом!

 

 

ЛИСТОПАД

 

Утро птицею в вышние

Перья радужные роняет.

Звезды, словно бы льдинки, тают

С легким звоном в голубизне

 

В Ботаническом лужи блестят

Озерками большими и мелкими.

А по веткам рыжими белками

Прыгает листопад.

 

Вон, смеясь и прильнув друг к дружке,

Под заливистый птичий звон

Две рябинки, как две подружки,

Переходят в обнимку газон.

 

Липы важно о чем-то шуршат,

И служитель метет через жердочку

То ль стекло, то ли синюю звездочку,

Что упала с рассветом в сад.

 

Листопад полыхает, вьюжит,

Только ворон на ветке клена

Словно сторожем важно служит,

Молчаливо и непреклонно.

 

Ворон старый и очень мудрый,

В этом парке ему почет.

И кто знает, не в это ль утро

Он справляет свой сотый год...

 

И ему объяснять не надо,

Отчего мне так нелегко.

Он ведь помнит, как с горьким взглядом

Этим, этим, вот самым садом

Ты ушла далеко-далеко...

 

Как легко мы порою рушим

В спорах-пламенях все подряд.

Ах, как просто обидеть душу

И как трудно вернуть назад!

 

Сыпал искры пожар осин,

Ну совсем такой, как и ныне.

И ведь не было злых причин,

Что там злых - никаких причин,

Кроме самой пустой гордыни!

 

В синеву, в тишину, в листву

Шла ты медленно по дорожке,

Как-то трепетно и сторожко -

Вдруг одумаюсь, позову...

 

Пестрый, вьюжистый листопад,

Паутинки дрожат и тают,

Листья падают, шелестят

И следы твои покрывают.

 

А вокруг и свежо, и пряно,

Все купается в бликах света,

Как "В Сокольниках" Левитана,

Только женской фигурки нету...

 

И сейчас тут, как в тот же день,

Все пылает и золотится.

Только горечь в душе, как тень,

Черной кошкою копошится.

 

Можно все погрузить во мрак,

Жить и слушать, как ливни плачут,

Можно радость спустить, как стяг...

Можно так. А можно не так,

А ведь можно же все иначе!

 

И чего бы душа ни изведала,

Как ни било б нас вкривь и вкось,

Если счастье оборвалось,

Разве значит, что счастья не было?!

 

И какая б ни жгла нас мука,

Но всему ль суждено сгореть?

Тяжелейшая вещь - разлука,

Но разлука еще не смерть!

 

Я найду тебя. Я разрушу

Льды молчания. Я спешу!

Я зажгу твои взгляд и душу,

Все, чем жили мы - воскрешу!

 

Пусть все ветры тревогу свищут.

Я уверен: любовь жива!

Тот, кто любит, - дорогу сыщет!

Тот, кто любит, - найдет слова!

 

Ты шагнешь ко мне, верю, знаю,

Слез прорвавшихся не тая,

И прощая, и понимая.

Моя светлая, дорогая,

Удивительная моя!

 

 

ПЯТАЯ СТРОКА

 

Дрожа от внутреннего огня,

Воюя отнюдь не всегда открыто,

Меня ненавидят антисемиты,

И сионисты не терпят меня.

 

Быть может, за то, что мне наплевать

На пятый параграф в любой анкете.

И кто там по крови отец или мать,

И кем у кого записаны дети.

 

Смешно сегодня, в эпоху ракет,

Вколачивать в чьи-то мозги тупые,

Что наций плохих и хороших нет.

Есть люди хорошие и плохие!

 

Нет, шовинисты нигде не народ,

Их мало, и паника тут запрещается.

И все же - пока хоть один живет -

Битва с фашизмом еще продолжается.

 

А коль зашипит вдруг такой вот лоб

О кровных различьях людей на свете,

Вы дайте немедля ему микроскоп,

И пусть он хоть треснет, хоть ляжет в гроб.

А все же найдет различия эти!

 

Нельзя, чтобы кто-то, хитря глазами,

Внушал вдруг сомненья иль даже страх

И, спекулируя на страстях,

Стремился везде, ну во всех делах,

Людей бы порядочных стукать лбами!

 

И встретивши взгляд, что юлит как уж,

Главное, люди, не отступайте,

А сразу безжалостно обнажайте

Всю низкую суть шовинистских душ!

 

Кто честен - мне друг, а любой злодей,

Подлец иль предатель с душонкой узкой

(Какое мне дело, каких он кровей!) -

Он враг мне. Пускай он хоть дважды евреи,

Хоть трижды узбек, хоть четырежды русский!

 

И нет для меня здесь иного мнения

Сквозь всякие споры и дым страстей,

Верую я лишь в одно крещение:

В свободу всех наций без исключения

И счастье для всех на земле людей!

 

Да, просто смешно в эпоху ракет

Вколачивать в чьи-то мозги тупые,

Что наций плохих и хороших нет.

Есть люди хорошие и плохие.

 

И пусть помогают щедрей и щедрее

(Ужель мы душою мельчиться будем!)

Не финну - финн, не еврей - еврею,

Не русский - русскому, а мудрее.

А выше, а чище, а люди-людям!

 

Так вспыхни и брызни во все концы,

Наш гнев, наша дружба и светлый разум,

Чтоб все шовинисты и подлецы

Везде, как клопы, передохли разом!

 

 

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

 

Метелица,как медведица,

Весь вечер буянит зло,

То воет внизу под лестницей,

То лапой скребет стекло.

 

Дома под ветром сутулятся,

Плывут в молоке огоньки,

Стоят постовые на улицах,

Как белые снеговики.

 

Сугробы выгнули спины,

Пушистые, как из ваты,

И жмутся к домам машины,

Как зябнущие щенята...

 

Кружится ветер белый,

Посвистывает на бегу...

Мне нужно заняться делом,

А я никак не могу.

 

Приемник бурчит бессвязно,

В доме прохладней к ночи,

Чайник мурлычет важно,

А закипать не хочет.

 

Все в мире сейчас загадочно,

Все будто летит куда-то,

Метельно, красиво, сказочно...

А сказкам я верю свято.

 

Сказка... мечта-полуночница...

Но где ее взять? Откуда?

А сердцу так чуда хочется

Пусть маленького, но чуда!

 

До боли хочется верить,

Что сбудутся вдруг мечты,

Сквозь вьюгу звонок у двери -

И вот на пороге ты!

 

Трепетная, смущенная.

Снится или не снится?!

Снегом запорошенная,

Звездочки на ресницах...

 

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?

А я вот явилась... Можно? -

Сказка моя! Снегурочка!

Чудо мое невозможное!

 

Нет больше зимней ночи!

Сердцу хмельно и ярко!

Весело чай клокочет,

В доме, как в пекле, жарко...

 

Довольно! Хватит! Не буду!

Полночь... гудят провода...

Гаснут огни повсюду.

Я знаю: сбывается чудо,

Да только вот не всегда...

 

Метелица, как медведица,

Косматая голова.

А сердцу все-таки верится

В несбыточные слова:

 

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка? -

Полночь гудит тревожная...

Где ты, моя Снегурочка,

Сказка моя невозможная?..

 

 

ОСТРОВ РОМАНТИКИ

 

От Арктики до Антарктики

Люди весь мир прошли.

И только остров Романтики

На карты не нанесли.

 

А он существует, заметьте-ка,

Там есть и луна, и горы,

Но нет ни единого скептика

И ни одного резонера.

 

Ни шепота обывателей,

Ни скуки и ни тоски.

Живут там одни мечтатели,

Влюбленные и чудаки.

 

Там есть голубые утесы.

И всех ветров голоса.

Белые альбатросы

И алые паруса.

 

Там есть залив Дон Кихота

И мыс Робинзона есть.

Гитара в большом почете,

А первое слово - "честь"!

 

Там сплошь туристские тропы,

И перед каждым костром

Едят черепах с укропом

Под крепкий ямайский ром.

 

Там песня часто увенчана

Кубком в цветном серебре.

А оскорбивший женщину

Сжигается на костре.

 

Гитары звенят ночами,

К созвездьям ракеты мчат.

Там только всегда стихами

Влюбленные говорят.

 

И каждая мысль и фраза

Сверкает там, как кристалл,

Ведь здесь никому и ни разу

Никто еще не солгал.

 

От Арктики до Антарктики

Люди весь мир прошли,

И только остров Романтики

На карты не нанесли.

 

Но, право, грустить не надо

О картах. Все дело в том,

Что остров тот вечно рядом -

Он в сердце живет твоем!

 

 

НЕЧЕСТНЫЙ БОЙ

 

На земле не бывает еще без драк -

В прямом и любом переносном смысле.

И если пока существует так,

То пусть над людьми взвивается флаг

Честного боя и честной мысли.

 

Когда же бросаются вдруг гурьбой

На одного удальцы лихие,

То это такой уж нечестный бой,

Что просто диву даешься порой:

Как только живут подлецы такие?

 

Лупят расчетливо и умело.

И я, не колеблясь, сказать берусь,

Что только самый последний трус

Способен пойти на такое дело!

 

Еще бы! Ведь можно сломать любого,

Если кучей на одного.

А главное, риска же никакого!

Полное низкое торжество!

 

И если такой вот нечестный "бой"

Берет начало порою с детства,

То качество это идет в наследство

И людям с седеющей головой.

 

Что ж, кулаков тут, пожалуй, нету.

Здесь все бескровно на первый взгляд.

И все же хоть тут и не бьют кастетом,

Но ребра не меньше порой трещат...

 

И здесь, не в проулке, а в светлом зданье,

Где пальцем не тронет тебя никто.

Все тихо и мирно, идет собранье.

И вдруг - что-то явно пошло не то...

 

Выходит один, и другой, и третий,

И разом вдруг кучей на одного!

Слова их то плети, то хитрые сети,

Попробуй осмыслить, найтись, ответить,

Подчас и не выдавишь ничего!

 

Один растерялся, а те и рады

И громоздят этажи из лжи.

Ведь сговорились же явно, гады.

А вот попробуй-ка, докажи!

 

Вина? Да вины-то подчас и нету!

Какая-то мелочь. Но суть не в том.

Им надо сломать его, сжить со света,

И лупит с трибуны за громом гром!

 

Есть в жизни хорошее слово: спайка.

Мы с детства привыкли хранить его.

Но если кучей на одного,

То это не спайка уже, а шайка!

 

И среди черт не весьма красивых,

Что прячутся где-то в душевной мгле,

Эта - из самых, увы, трусливых,

Из самых подленьких на земле!

 

 

ОТВЕТ ЧИТАТЕЛЯМ

 

Живу для людей и пишу для людей,

Все время куда-то спешу и еду,

Ведь каждая встреча - это победа

В душах людских и судьбе моей.

 

Читаю стихи, как себя сжигаю,

На тысячи тысяч дробясь огней.

Записки, записки... И я отвечаю

На ворох вопросов моих друзей.

 

Вопросы о жизни, о мыслях, о планах

И кто ваши недруги и друзья,

О ратных дорогах трудных и славных

И: "Почему ни явно, ни тайно

Нигде Ваших книг раздобыть нельзя!"

 

Вопрос о дедукции и телепатии,

"Нужны ль современным стихам соловьи?"

"Ваше любимейшее занятие?",

И вдруг вот такой от студентов МАИ:

 

"Наш дорогой Эдуард Асадов!

Мы знаем. Вы против фанфар и парадов,

И все же считаем неверным, что Вас

Обходят едва ли не всякий раз

В различных званиях и наградах...

 

Не стоит скрывать, но ведь так бывает

Что многих, кому эти званья дают,

Никто ведь не знает и не читает,

А вас в народе не только знают,

Но часто как близкого друга чтут".

 

Стою в скрещении тысяч глаз

И словно бы сердцем сердец касаюсь,

Молчу и на пыл возбужденных фраз

Душой признательно улыбаюсь.

 

Затих зал Чайковского, люди ждут.

И пусть разговор не для шумной встречи,

Но если вопрос этот там и тут

Мне в каждом городе задают,

То я в двух словах на него отвечу:

 

- Мои замечательные друзья!

Конечно, все звания и награды -

Прекрасная вещь! Отрицать нельзя,

Но я признаюсь вам не тая,

Что мне их не так-то уж, в общем, надо...

 

В мире, где столько страстей и желаний,

У многих коллег моих по перу

Значительно больше наград и званий.

И я, улыбаясь, скажу заране:

Спокойно все это переживу.

 

В святилищах муз, полагаю я,

Возможно ведь разное руководство,

Встречаются зависть и благородство,

Бывают и недруги и друзья.

 

И кто-нибудь где-нибудь, может быть,

Какие-то списки там составляет,

Кого-то включает иль не включает,

Да шут с ним! Я буду спокойно жить!

Меня это даже не занимает.

 

Ведь цель моя - это живым стихом

Сражаться, пока мое сердце бьется,

С предательством, ложью, со всяким злом,

За совесть и счастье людей бороться.

 

В награду же выпало мне за труд,

Без всякого громкого утвержденья,

Сияние глаз, улыбок салют

И миллионных сердец биенье.

 

И, пусть без регалий большого званья,

Я, может, счастливее всех стократ,

Ибо читательское признанье -

А если точней, то народа признанье -

Самая высшая из наград!

 

 

КОЛЬЦА И РУКИ

 

На правой руке золотое кольцо

Уверенно смотрит людям в лицо,

Пусть не всегда и счастливое,

Но все равно горделивое.

 

Кольцо это выше других колец

И тайных волнений чужих сердец.

Оно-то отнюдь не тайное,

А прочное, обручальное!

 

Чудо свершается и с рукой:

Рука будто стала совсем другой,

Отныне она спокойная,

Замужняя и достойная.

 

А если, пресытившись иногда,

Рука вдруг потянется "не туда",

Ну что ж, горевать не стоит,

Кольцо от молвы прикроет.

 

Видать, для такой вот руки кольцо -

К благам единственное крыльцо.

Ибо рука та правая

С ним и в неправде правая.

 

На левой руке золотое кольцо

Не так горделиво глядит в лицо.

Оно скорее печальное,

Как бывшее обручальное.

 

И женская грустная эта рука

Тиха, как заброшенная река;

Ни мелкая, ни многоводная.

Ни теплая, ни холодная.

 

Она ни наивна и ни хитра

И к людям излишне порой добра,

Особенно к "утешителям",

Ласковым "навестнтелям".

 

А все, наверное, потому,

Что смотрит на жизнь свою как на тьму.

Ей кажется, что без мужа

Судьбы не бывает хуже.

 

И жаждет она, как великих благ,

Чтоб кто-то решился на этот шаг

И чтобы кольцо по праву ей,

Сняв с левой, надеть на правую.

 

А суть-то, наверно, совсем не в том,

Гордиться печатью ли, или кольцом,

А в том, чтоб союз сердечный

Пылал бы звездою вечной!

 

Вот именно: вечной любви союз!

Я слов возвышенных не боюсь.

Довольно нам, в самом деле,

Коптить где-то еле-еле!

 

Ведь только с любовью большой, навек

Счастливым может быть человек,

А вовсе не ловко скованным

Зябликом окольцованным.

 

Пусть брак этот будет любым, любым:

С загсом, без загса ли, но таким,

Чтоб был он измен сильнее

И золота золотее!

 

И надо, чтоб руки под стук сердец

Ничуть не зависели от колец,

А в бурях, служа крылами,

Творили бы счастье сами.

 

А главное в том, чтоб, храня мечты,

Были б те руки всегда чисты

В любом абсолютно смысле

И зря ни на ком не висли!

 

 

ШАГАНЭ

 

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

С.Есенин

 

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз, собрав морщинки-трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина -

Шаганэ Нерсесовна Тальян.

 

Где-то в небе мечутся зарницы,

Словно золотые петухи.

В лунном свете тополь серебрится,

Шаганэ Нерсесовне не спится,

В памяти рождаются стихи:

 

"В Хороссане есть такие двери,

Где обсыпан розами порог.

Там живет задумчивая пери.

В Хороссане есть такие двери,

Но открыть те двери я не мог".

 

Что же это: правда или небыль?

Где-то в давних, призрачных годах

Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом,

Грохот волн в упругий бубен неба

И Батуми в солнечных лучах...

 

И вот здесь-то в утренней тиши

Встретились Армения с Россией -

Черные глаза и голубые,

Две весенне-трепетных души.

 

Черные, как ласточки, смущенно

Спрятались за крыльями ресниц.

Голубые, вспыхнув восхищенно,

Загипнотизировали птиц!

 

Закружили жарко и влюбленно,

Оторвав от будничных оков,

И смотрела ты завороженно

В "голубой пожар" его стихов.

 

И не для тумана иль обмана

В той восточной лирике своей

Он Батуми сделал Хороссаном -

Так красивей было и звучней.

 

И беда ли, что тебя, армянку,

Школьную учительницу, вдруг

Он, одев в наряды персиянки,

Перенес на хороссанскнй юг!

 

Ты на все фантазии смеялась,

Взмыв на поэтической волне,

Как на звездно-сказочном коне,

Все равно! Ведь имя же осталось: - Шаганэ!

 

"В Хороссане есть такие двери,

Где обсыпан розами порог,

Там живет задумчивая пери.

В Хороссане есть такие двери,

Но открыть те двери я не мог".

 

Что ж, они и вправду не открылись.

Ну а распахнись они тогда,

То, как знать, быть может, никогда

Строки те на свет бы не явились.

 

Да, он встретил песню на пути.

Тут вскипеть бы яростно и лихо!

Только был он необычно тихим,

Светлым и торжественным почти...

 

Шаганэ... "Задумчивая пери"...

Ну а что бы, если в поздний час

Ты взяла б и распахнула двери

Перед синью восхищенных глаз?!

 

Можно все домысливать, конечно,

Только вдруг с той полночи хмельной

Все пошло б иначе? И навечно

Две дороги стали бы одной?!

 

Ведь имей он в свой нелегкий час

И любовь, и дружбу полной мерой,

То, как знать, быть может, "Англетера"...

Эх, да что там умничать сейчас!

 

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз собрав морщинки-трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина -

Шаганэ Нерсесовна Тальян...

 

И, быть может, полночью бессонной

Мнится ей, что расстояний нет,

Что упали стены и законы

И шагнул светло и восхищенно

К красоте прославленный поэт!

 

И, хмелея, кружит над землею

Тайна жгучих, смолянистых кос

Вперемежку с песенной волною

Золотых есенинских волос!..

 

 

ВЕЧЕР В ЕРЕВАНЕ

 

Осенний вечер спит в листве платана,

Огни реклам мигают на бегу,

А я в концертном зале Еревана

В каком-то жарком, радостном тумане

Кидаю душу - за строкой строку.

 

И как же сердцу моему не биться,

Когда, вдохнув как бы ветра веков,

Я нынче здесь, в заоблачной столице

Армении - земли моих отцов,

 

А во втором ряду, я это знаю,

Сидит в своей красивой седине

Воспетая поэтом Шаганэ,

Та самая... реальная... живая...

 

И тут сегодня в зареве огней

Вдруг все смешалось: даты, дали, сроки...

И я решаюсь: я читаю строки.

О нем стихи читаю и о ней.

 

Я написал их двум красивым людям

За всплеск души, за песню, за порыв

И, ей сейчас все это посвятив,

Волнуюсь и не знаю, что и будет?!

 

В битком набитом зале тишина.

Лишь чуть звенит за окнами цикада.

И вот - обвал! Гудящая волна!

И вот огнем душа опалена,

И вот уж больше ничего не надо!

 

Да, всюду, всюду чтут учителей!

Но тут еще иные счет и мера,

И вот букет, размером с клумбу сквера,

Под шум и грохот я вручаю ей!

 

А ей, наверно, видится сейчас

Батумский берег, чаек трепетанье,

Знакомый профиль в предвечерний час,

Синь моря с васильковой синью глаз,

Последнее далекое свиданье.

 

Вот он стоит, простой, русоволосый,

К тугому ветру обернув лицо.

И вдруг, на палец накрутивши косу

Смеется: "Обручальное кольцо!"

 

Сказал: "Вернусь!" Но рощи облетели,

Грустил над морем черноокий взгляд.

Стихи, что красоту ее воспели,

К ней стаей птиц весною прилетели,

Но их хозяин не пришел назад.

 

Нет, тут не хворь и не души остуда,

И ничего бы он не позабыл!

Да вот ушел в такой предел, откуда

Еще никто назад не приходил...

 

Шумит в концертном зале Еревана

Прибой улыбок, возгласов и фраз.

И, может быть, из дальнего тумана

Он как живой ей видится сейчас...

 

Что каждый штрих ей говорит и значит?

Грохочет зал, в стекле дробится свет,

А женщина стоит и тихо плачет,

Прижав к лицу пылающий букет...

 

И в этот миг, как дорогому другу,

Не зная сам, впопад иль невпопад,

Я за него, за вечную разлуку

Его губами ей целую руку -

"За все, в чем был и не был виноват"...

 

 

ЛЕДЯНАЯ БАЛЛАДА

 

Льды все туже сжимают круг,

Весь экипаж по тревоге собран.

Словно от чьих-то гигантских рук,

Трещат парохода стальные ребра.

 

Воет пурга среди колких льдов,

Злая насмешка слышится в голосе:

- Ну что, капитан Георгий Седов,

Кончил отныне мечтать о полюсе?

 

Зря она, старая, глотку рвет,

Неужто и вправду ей непонятно,

Что раньше растает полярный лед,

Чем лейтенант повернет обратно!

 

Команда - к Таймыру, назад, гуськом!

А он оставит лишь компас, карты,

Двух добровольцев, веревку, нарты

И к полюсу дальше пойдет пешком!

 

Фрам - капитанский косматый пес,

Идти с командой назад не согласен.

Где быть ему? Это смешной вопрос!

Он даже с презреньем наморщил нос,

Ему-то вопрос абсолютно ясен!

 

Встал впереди на привычном месте

И на хозяина так взглянул,

Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:

- Ладно, чего уж... Вместе так вместе!

 

Одежда твердеет, как жесть под ветром,

А мгла не шутит, а холод жжет,

И надо не девять взять километров,

Не девяносто, а девятьсот!

 

Но если на трудной стоишь дороге

И светит мечта тебе, как звезда,

То ты ни трусости, ни тревоги

Не выберешь в спутники никогда!

 

Вперед, вперед по торосистым льдам!

От стужи хрипит глуховатый голос.

Седов еще шутит: - Ну что, брат Фрам,

Отыщешь по нюху Северный полюс?

 

Черную шерсть опушил мороз,

Но Фрам ничего - моряк не скулящий.

И пусть он всего лишь навсего пес -

Он путешественник настоящий!

 

Снова медведем ревет пурга,

Пища - худое подобье рыбы.

Седов бы любого сломил врага:

И холод, и голод. Но вот цинга...

И ноги, распухшие, точно глыбы...

 

Матрос, расстроенно-озабочен,

Сказал: - Не стряслось бы какой беды.

Путь еще дальний, а вы не очень...

А полюс... Да бог с ним! Ведь там, между прочим,

Все то же: ни крыши и ни еды...

 

Добрый, но, право, смешной народ!

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает полярный лед.

Чем капитан повернет обратно!

 

И, лежа на нартах, он все в метель,

Сверяясь с картой, смотрел упрямо,

Смотрел и щурился, как в прицел,

Как будто бы видел во мраке цель,

Там, впереди, меж ушами Фрама.

 

Солнце все ниже... Мигнуло - и прочь...

Пожалуй, шансов уже никаких.

Над головой полярная ночь,

И в сутки - по рыбине на двоих...

 

Полюс по-прежнему впереди.

Седов приподнялся над изголовьем:

- Кажется, баста! Конец пути...

Эх, я бы добрался, сумел дойти,

Когда б на недельку еще здоровья...

 

Месяц желтым горел огнем,

Будто маяк во мгле океана.

Боцман лоб осенил крестом:

- Ну вот и нет у нас капитана!

 

Последний и вечный его покой:

Холм изо льда под салют прощальный,

При свете месяца как хрустальный,

Зеленоватый и голубой...

 

Молча в обратный путь собрались.

Горько, да надо спешить, однако.

Боцман, льдинку смахнув с ресниц,

Сказал чуть слышно: - Пошли, собака!

 

Их дома дела и семейства ждут,

У Фрама же нет ничего дороже,

Чем друг, что навеки остался тут.

И люди напрасно его зовут:

Фрам уйти от него не может!

 

Снова кричат ему, странный народ,

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает полярный лед,

Чем Фрам хоть на шаг повернет обратно!

 

Взобрался на холм, заскользив отчаянно,

Улегся и замер там, недвижим,

Как будто бы телом хотел своим

Еще отогреть своего хозяина.

 

Шаги умолкли. И лишь мороз

Да ветер, в смятенье притихший рядом,

Видели, как костенеющий пес

Свою последнюю службу нес,

Уставясь в сумрак стеклянным взглядом,

 

Льдина кружится, кружат года,

Кружатся звезды над облаками...

И внукам бессоннейшими ночами,

Быть может, увидится иногда,

 

Как медленно к солнцу плывут из мрака

Герой, чье имя хранит народ,

И Фрам - замечательная собака,

Как черный памятник вросшая в лед!

 

 

ТРУСИХА

 

Шар луны под звездным абажуром

Озарял уснувший городок.

Шли, смеясь, по набережной хмурой

Парень со спортивного фигурой

И девчонка - хрупкий стебелек.

 

Видно, распалясь от разговора,

Парень между прочим рассказал,

Как однажды в бурю ради спора

Он морской залив переплывал,

 

Как боролся с дьявольским теченьем,

Как швыряла молнии гроза,

И она смотрела с восхищеньем

В смелые, горячие глаза...

 

А потом, вздохнув, сказала тихо:

- Я бы там от страху умерла,

Знаешь, я ужасная трусиха,

Ни за что б в грозу не поплыла!

 

Парень улыбнулся снисходительно,

Притянул девчонку не спеша

И сказал: - Ты просто восхитительна,

Ах ты, воробьиная душа!

 

Подбородок пальцем ей приподнял

И поцеловал. Качался мост,

Ветер пел... И для нее сегодня

Мир был сплошь из музыки и звезд!

 

Так в ночи по набережной хмурой

Шли вдвоем сквозь спящий городок

Парень со спортивною фигурой

И девчонка - хрупкий стебелек.

 

А когда, пройдя полоску света,

В тень акаций дремлющих вошли,

Два плечистых темных силуэта

Выросли вдруг как из-под земли.

 

Первый хрипло буркнул: - Стоп, цыпленки!

Путь закрыт, и никаких гвоздей!

Кольца, серьги, часики, деньжонки -

Все, что есть, на бочку, и живей!

 

А второй, пуская дым в усы,

Наблюдал, как, от волненья бурый,

Парень со спортивною фигурой

Стал, спеша, отстегивать часы.

 

И, довольный, видимо, успехом,

Рыжеусый хмыкнул: - Эй, коза!

Что надулась?! - И берет со смехом

Натянул девчонке на глаза.

 

Дальше было все как взрыв гранаты:

Девушка беретик сорвала

И словами: - Мразь! Фашист проклятый! -

Как огнем, детину обожгла.

 

- Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!

Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь!

Голос рвется, яростен и звонок:

- Нож в кармане? Мне плевать на нож!

 

За убийство "стенка" ожидает.

Ну а коль от раны упаду,

То запомни: выживу, узнаю!

Где б ты ни был-все равно найду!

 

И глаза в глаза взглянула твердо.

Тот смешался: - Ладно... Тише, гром... -

А второй промямлил: - Ну их к черту! -

И фигуры скрылись за углом.

 

Лунный диск, на млечную дорогу

Выбравшись, шагал наискосок

И смотрел задумчиво и строго

Сверху вниз на спящий городок.

 

Где без слов по набережной хмурой

Шли, чуть слышно гравием шурша,

Парень со спортивною фигурой

И девчонка - "слабая натура",

"Трус" и "воробьиная душа".

 

 

ЛЕСНАЯ РЕКА

 

Василию Федорову

 

Пускай не качает она кораблей,

Не режет плечом волну океана,

Но есть первозданное что-то и ней,

Что-то от Шишкина и Левитана.

 

Течет она медленно век за веком,

В холодных омутах глубока.

И ни единого человека,

Ни всплеска, ни удочки рыбака!

 

В ажурной солнечной паутине

Под шорох ветра и шум ветвей

Течет, отливая небесной синью,

Намытой жгутами тугих дождей.

 

Так крепок и густ травяной настой,

Что черпай хоть ложкой его столовой!

Налим лупоглазый, почти пудовый,

Жует колокольчики над водой...

 

Березка пригнулась в густой траве.

Жарко. Сейчас она искупается!

Но платье застряло на голове,

Бьется под ветром и не снимается.

 

Над заводью вскинул рога сохатый

И замер пружинисто и хитро,

И только с морды его губатой

Падает звонкое серебро.

 

На дне неподвижно, как для парада,

Уставясь носами в одну струю,

Стоят голавли черноспинным рядом,

Как кони в едином литом строю.

 

Рябина, красуясь, грустит в тиши

И в воду смотрится то и дело:

Сережки рубиновые надела,

Да кто ж их оценит в такой глуши?!

 

Букашка летит не спеша на свет,

И зяблик у речки пришел в волненье.

Он клюнул букашкино отраженье

И изумился: букашки нет!

 

Удобно устроившись на суку,

Кукушка ватагу грибов считает.

Но, сбившись, мгновение отдыхает

И снова упрямо: "Ку-ку, ку-ку!"

 

А дунет к вечеру холодком -

По глади речной пробегут барашки,

Как по озябшей спине мурашки,

И речка потянется перед сном.

 

Послушает ласково и устало,

Как перепел выкрикнет: "Спать пора!"

Расправит туманное одеяло

И тихо укроется до утра.

 

Россия степная, Россия озерная,

С ковыльной бескрайнею стороной,

Россия холмистая, мшистая, горная,

Ты вся дорога мне! И все же, бесспорно, я

Всех больше люблю тебя вот такой!

 

Такой: с иван-чаем, с морошкой хрусткой

В хмельном и смолистом твоем раю,

С далекой задумчивой песней русской,

С безвестной речушкой в лесном краю.

 

И вечно с тобой я в любой напасти -

И в солнечных брызгах, и в черной мгле,

И нет мне уже без тебя ни счастья,

Ни песни, ни радости на земле!

 

 

ДВА АИСТА

 

Пускай ничей их не видит взгляд,

Но, как на вершине горной,

На крыше моей день и ночь стоят

Два аиста: белый и черный.

 

Когда загорюсь я, когда кругом

Смеется иль жарит громом,

Белый аист, взмахнув крылом,

Как парус, косым накренясь углом,

Чертит круги над домом.

 

И все тут до перышка - это я:

Победы и пораженья,

Стихи мои - боль и любовь моя,

Радости и волненья.

 

Когда же в тоске, как гренландский лед,

Сердце скует и душит,

Черный аист слегка вздохнет,

Черный аист крылом качнет

И долго над домом кружит.

 

Ну что ж, это тоже, пожалуй, я:

Обманутых чувств миражи,

Чьи-то измены, беда моя,

Полночь, чернее сажи...

 

А разлетится беда, как пыль,

Схлынет тоски удушье,

И тут подкрадется полнейший штиль -

Серое равнодушье.

 

Тогда наверху, затуманя взгляд

И крылья сложив покорно,

Понуро нахохлятся, будто спят,

Два аиста-белый и черный.

 

Но если хозяин - всегда боец,

Он снова пойдет на кручи,

И вновь, как грядущих побед гонец,

Белый рванется к тучам.

 

Вот так, то один, то другой взлетит.

А дело уже скоро к ночи...

Хозяин не очень себя щадит.

И сердце - чем жарче оно стучит,

Тем время его короче.

 

И будет когда-то число одно,

Когда, невидимый глазу,

Черный вдруг глянет темным-темно,

Медленно спустится на окно

И клюнет в стекло три раза.

 

Перо покатится на паркет,

Лампа мигнет тревогой,

И все. И хозяина больше нет!

Ушел он за черною птицей вслед

Последней своей дорогой.

 

Ушел в неразгаданные края,

Чтоб больше не возвращаться...

И все-таки верю: второе я -

Песни мои и любовь моя

Людям еще сгодятся.

 

И долго еще, отрицая смерть,

Книжек моих страницы,

Чтоб верить, чтоб в жизни светло гореть,

Будут вам дружески шелестеть

Крыльями белой птицы...

 

 

БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ

 

I

 

Метель ревет, как седой исполин,

Вторые сутки не утихая,

Ревет, как пятьсот самолетных турбин,

И нет ей, проклятой, конца и края!

 

Пляшет огромным белым костром,

Глушит моторы и гасит фары.

В замяти снежной аэродром,

Служебные здания и ангары.

 

В прокуренной комнате тусклый свет,

Вторьте сутки не спит радист,

Он ловит, он слушает треск и свист,

Все ждут напряженно: жив или нет?

 

Радист кивает: - Пока еще да,

Но боль ему не дает распрямиться.

А он еще шутит: мол, вот беда -

Левая плоскость моя никуда!

Скорее всего, перелом ключицы...

 

Где-то буран, ни огня, ни звезды

Над местом аварии самолета.

Лишь снег заметает обломков следы

Да замерзающего пилота.

 

Ищут тракторы день и ночь,

Да только впустую. До слез обидно.

Разве найти тут, разве помочь -

Руки в полуметре от фар не видно?

 

А он понимает, а он и не ждет,

Лежа в ложбинке, что станет гробом.

Трактор, если даже придет,

То все равно в двух шагах пройдет

И не заметит его под сугробом.

 

Сейчас любая зазря операция.

И все-таки жизнь покуда слышна.

Слышна, ведь его портативная рация

Чудом каким-то, но спасена.

 

Встать бы, но боль обжигает бок,

Теплой крови полон сапог,

Она, остывая, смерзается в лед.

Снег набивается в нос и рот.

 

Что перебито? Понять нельзя.

Но только не двинуться, не шагнуть!

Вот и окончен, видать, твой путь!

А где-то сынишка, жена, друзья...

 

Где-то комната, свет, тепло...

Не надо об этом! В глазах темнеет...

Снегом, наверно, на метр замело,

Тело сонливо деревенеет...

 

А в шлемофоне звучат слова:

- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! -

Тупо кружится голова...

- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

 

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!

В каких ведь бывал переделках грозных.

- Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -

А про себя добавляет: "Боюсь,

Что будет все, кажется, слишком поздно..."

 

Совсем чугунная голова.

Кончаются в рации батареи.

Их хватит еще на час или два.

Как бревна руки... спина немеет...

 

- Алло! - это, кажется, генерал.

- Держитесь, родной, вас найдут, откопают... -

Странно: слова звенят, как кристалл,

Бьются, стучат, как в броню металл,

А в мозг остывший почти не влетают...

 

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,

Как мало, наверное, необходимо:

Замерзнув вконец, оказаться в тепле,

Где доброе слово да чай на столе,

Спирта глоток да затяжка дыма...

 

Опять в шлемофоне шуршит тишина.

Потом сквозь метельное завыванье:

- Алло! Здесь в рубке твоя жена!

Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

 

С минуту гуденье тугой волны,

Какие-то шорохи, трески, писки,

И вдруг далекий голос жены,

До боли знакомый, до жути близкий!

 

- Не знаю, что делать и что сказать.

Милый, ты сам ведь отлично знаешь,

Что, если даже совсем замерзаешь,

Надо выдержать, устоять!

 

Хорошая, светлая, дорогая!

Ну как объяснить ей в конце концов,

Что он не нарочно же здесь погибает,

Что боль даже слабо вздохнуть мешает

И правде надо смотреть в лицо.

 

- Послушай! Синоптики дали ответ;

Буран окончится через сутки.

Продержишься? Да?

- К сожаленью, нет...

- Как нет? Да ты не в своем рассудке!

 

Увы, все глуше звучат слова.

Развязка, вот она, - как ни тяжко,

Живет еще только одна голова,

А тело - остывшая деревяшка.

 

А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!

Держись! Часов через пять рассвет.

Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!

Ну есть ли хоть шанс?

- К сожалению, нет...

 

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.

Как трудно последний привет послать!

И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -

Голос резкий, нельзя узнать.

Странно. Что это может значить?

 

- Поверь, мне горько тебе говорить.

Еще вчера я б от страха скрыла.

Но раз ты сказал, что тебе не дожить,

То лучше, чтоб после себя не корить,

Сказать тебе коротко все, что было.

 

Знай же, что я дрянная жена

И стою любого худого слова.

Я вот уже год как тебе неверна

И вот уже год как люблю другого!

 

О, как я страдала, встречая пламя

Твоих горячих восточных глаз -

Он молча слушал ее рассказ.

Слушал, может, последний раз,

Сухую былинку зажав зубами.

 

- Вот так целый год я лгала, скрывала,

Но это от страха, а не со зла.

- Скажи мне имя!..-

Она помолчала,

Потом, как ударив, имя сказала,

Лучшего друга его назвала!

 

Затем добавила торопливо:

- Мы улетаем на днях на юг.

Здесь трудно нам было бы жить счастливо.

Быть может, все это не так красиво,

Но он не совсем уж бесчестный друг.

 

Он просто не смел бы, не мог, как и я,

Выдержать, встретясь с твоими глазами.

За сына не бойся. Он едет с нами.

Теперь все заново: жизнь и семья.

 

Прости. Не ко времени эти слова.

Но больше не будет иного времени. -

Он слушает молча. Горит голова...

И словно бы молот стучит по темени...

 

- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!

Судьба перепутала все пути.

Прощай! Не сердись и прости, если можешь!

За подлость и радость мою прости!

 

Полгода прошло или полчаса?

Наверно, кончились батареи.

Все дальше, все тише шумы... голоса...

Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

 

Оно грохочет и бьет в виски!

Оно полыхает огнем и ядом.

Оно разрывается на куски!

Что больше в нем: ярости или тоски?

Взвешивать поздно, да и не надо!

 

Обида волной заливает кровь.

Перед глазами сплошной туман.

Где дружба на свете и где любовь?

Их нету! И ветер, как эхо, вновь:

Их нету! Все подлость и все обман!

 

Ему в снегу суждено подыхать,

Как псу, коченея под стоны вьюги,

Чтоб два предателя там, на юге,

Со смехом бутылку открыв на досуге,

Могли поминки по нем справлять?!

 

Они совсем затиранят мальца

И будут усердствовать до конца,

Чтоб вбить ему в голову имя другого

И вырвать из памяти имя отца!

 

И все-таки светлая вера дана

Душонке трехлетнего пацана.

Сын слушает гул самолетов и ждет.

А он замерзает, а он не придет!

 

Сердце грохочет, стучит в виски,

Взведенное, словно курок нагана.

От нежности, ярости и тоски

Оно разрывается на куски.

А все-таки рано сдаваться, рано!

 

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?

Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!

Чудо? Вы скажете, нужно чудо?

Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

 

Надо любою ценой подняться

И, всем существом устремясь вперед,

Грудью от мерзлой земли оторваться,

Как самолет, что не хочет сдаваться,

А, сбитый, снова идет на взлет!

 

Боль подступает такая, что кажется,

Замертво рухнешь в сугроб ничком!

И все-таки он, хрипя, поднимается.

Чудо, как видите, совершается!

Впрочем, о чуде потом, потом...

 

Швыряет буран ледяную соль,

Но тело горит, будто жарким летом,

Сердце колотится в горле где-то,

Багровая ярость да черная боль!

 

Вдали сквозь дикую карусель

Глаза мальчишки, что верно ждут,

Они большие, во всю метель,

Они, как компас, его ведут!

 

- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -

Он жив. Он двигается, ползет!

Встает, качается на ходу,

Падает снова и вновь встает...

 

II

 

К полудню буран захирел и сдал.

Упал и рассыпался вдруг на части.

Упал будто срезанный наповал,

Выпустив солнце из белой пасти.

 

Он сдал, в предчувствии скорой весны,

Оставив после ночной операции

На чахлых кустах клочки седины,

Как белые флаги капитуляции.

 

Идет на бреющем вертолет,

Ломая безмолвие тишины.

Шестой разворот, седьмой разворот,

Он ищет... ищет... и вот, и вот -

Темная точка средь белизны!

 

Скорее! От рева земля тряслась.

Скорее! Ну что там: зверь? человек?

Точка качнулась, приподнялась

И рухнула снова в глубокий снег...

 

Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!

Ровно и плавно гудят машины.

И первой без лесенки прямо в сугроб

Метнулась женщина из кабины!

 

Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!

Я знала... Все будет так, не иначе!.. -

И, шею бережно обхватив,

Что-то шептала, смеясь и плача.

 

Дрожа, целовала, как в полусне,

Замерзшие руки, лицо и губы.

А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:

- Не смей... Ты сама же сказала мне...

 

- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!

Какой же меркой меня ты мерил?

Как мог ты верить?! А впрочем, нет,

Какое счастье, что ты поверил!

 

Я знала, я знала характер твой!

Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!

И нужен был шанс, последний, любой!

А ненависть может гореть порой

Даже сильней любви!

 

И вот говорю, а сама трясусь,

Играю какого-то подлеца.

И все боюсь, что сейчас сорвусь,

Что-нибудь выкрикну, разревусь,

Не выдержав до конца!

 

Прости же за горечь, любимый мой!

Всю жизнь за один, за один твой взгляд,

Да я, как дура, пойду за тобой

Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!

 

И были такими глаза ее,

Глаза, что любили и тосковали,

Таким они светом сейчас сияли,

Что он посмотрел в них и понял все!

 

И, полузамерзший, полуживой,

Он стал вдруг счастливейшим на планете.

Ненависть, как ни сильна порой,

Не самая сильная вещь на свете!

 

 

ПИСЬМО С ФРОНТА

 

Мама! Тебе эти строки пишу я,

Тебе посылаю сыновний привет,

Тебя вспоминаю, такую родную.

Такую хорошую, слов даже нет!

 

Читаешь письмо ты, а видишь мальчишку,

Немного лентяя и вечно не в срок

Бегущего утром с портфелем под мышкой,

Свистя беззаботно, на первый урок.

 

Грустила ты, если мне физик, бывало

Суровою двойкой дневник украшал,

Гордилась, когда я под сводами зала

Стихи свои с жаром ребятам читал.

 

Мы были беспечными, глупыми были,

Мы все, что имели, не очень ценили,

А поняли, может, лишь тут на войне:

Приятели, книжки, московские споры -

Все - сказка, все в дымке, как снежные горы...

Пусть так, возвратимся - оценим вдвойне!

 

Сейчас передышка. Сойдясь у опушки,

Застыли орудья, как стадо слонов,

И где-то по-мирному в гуще лесов,

Как в детстве, мне слышится голос кукушки...

 

За жизнь, за тебя, за родные края

Иду я навстречу свинцовому ветру.

И пусть между нами сейчас километры -

Ты здесь, ты со мною, родная моя!

 

В холодной ночи, под неласковым небом,

Склонившись, мне тихую песню поешь

И вместе со мною к далеким победам

Солдатской дорогой незримо идешь.

 

И чем бы в пути мне война ни грозила,

Ты знай, я не сдамся, покуда дышу!

Я знаю, что ты меня благословила,

И утром, не дрогнув, я в бой ухожу!

 

 

МНЕ УЖЕ НЕ ШЕСТНАДЦАТЬ, МАМА!

 

Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?

Не надо. Тревоги свои забудь.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама!

Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.

 

Я знаю, уж так повелось на свете,

И даже предчувствую твой ответ,

Что дети всегда для матери дети,

Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет.

 

И все же с годами былые средства

Как-то меняться уже должны.

И прежний надзор, и контроль, как в детстве,

Уже обидны и не нужны.

 

Ведь есть же, ну, личное очень что-то:..

Когда ж заставляют: скажи да скажи! -

То этим нередко помимо охоты

Тебя вынуждают прибегнуть к лжи.

 

Родная моя, не смотри устало!

Любовь наша крепче еще теперь.

Ну разве ты плохо меня воспитала?

Верь мне, пожалуйста, очень верь!

 

И в страхе пусть сердце твое не бьется,

Ведь я по-глупому не влюблюсь,

Не выйду навстречу кому придется,

С дурной компанией не свяжусь.

 

И не полезу куда-то в яму,

А коль повстречаю в пути беду,

Я тотчас приду за советом, мама,

Сразу почувствую и приду.

 

Когда-то же надо ведь быть смелее,

А если порой поступлю не так,

Ну что ж, значит, буду потом умнее,

И лучше синяк, чем стеклянный колпак.

 

Дай твои руки расцеловать,

Самые добрые в целом свете.

Не надо, мама, меня ревновать.

Дети, они же не вечно дети!

 

И ты не сиди у окна упрямо,

Готовя в душе за вопросом вопрос.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама!

Пойми. И взгляни на меня всерьез.

 

Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,

И пусть тревога тебя не точит.

Не бойся, родная. Я скоро вернусь!

Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!

 

 

ВЕЧЕР В БОЛЬНИЦЕ

 

Лидии Ивановне Асадовой

 

Бесшумной черною птицей

Кружится ночь за окном.

Что же тебе не спится?

О чем ты молчишь? О чем?

 

Сонная тишь в палате,

В кране вода уснула.

Пестренький твой халатик

Дремлет на спинке стула.

 

Руки, такие знакомые,

Такие... что хоть кричи! -

Нынче, почти невесомые,

Гладят меня в ночи.

 

Касаюсь тебя, чуть дыша.

О господи, как похудела!

Уже не осталось тела,

Осталась одна душа.

 

А ты еще улыбаешься

И в страхе, чтоб я не грустил,

Меня же ободрить стараешься,

Шепчешь, что поправляешься

И чувствуешь массу сил.

 

А я-то ведь знаю, знаю,

Сколько тут ни хитри,

Что боль, эта гидра злая,

Грызет тебя изнутри.

 

Гоню твою боль, заклинаю

И каждый твой вздох ловлю.

Мама моя святая,

Прекрасная, золотая,

Я жутко тебя люблю!

 

Дай потеплей укрою

Крошечную мою,

Поглажу тебя, успокою

И песню тебе спою.

 

Вот так же, как чуть устало,

При южной огромной луне

В детстве моем, бывало,

Ты пела когда-то мне...

 

Пусть трижды болезнь упряма,

Мы выдержим этот бой.

Спи, моя добрая мама,

Я здесь, я всегда с тобой.

 

Как в мае все распускается

И зреет завязь в цветах,

Так жизнь твоя продолжается

В прекрасных твоих делах.

 

И будут смеяться дети,

И будет гореть звезда,

И будешь ты жить на свете

И радостно, и всегда!

 

 

КЛЕВЕТНИКИ

 

Я не знаю, ну что это в нас такое

И какой это все приписать беде?

Только слыша подчас про людей дурное,

Мы легко соглашаемся, а порою

Даже верим заведомой ерунде!

 

И какой все нелепою меркой мерится.

Вот услышит хорошее человек,

Улыбнется: как видно, не очень верится,

А плохое запомнит почти навек!

 

То ль кому-то от этого жить острее,

То ли вправду не ведают, что творят,

Но, чем сплетня обиднее и глупее,

Тем охотней и дольше ее твердят.

 

А раз так, то находятся "мастера",

Что готовы, используя глупость эту,

Чье-то имя, поддев на конец пера,

Очернить и развеять потом по свету.

 

И ползут анонимки, как рой клопов,

В телефонные будки, на почты, всюду,

Чтоб звонками и строчками лживых слов

Лицемерить и пакостить, как иуды!

 

Но всего удивительней, может статься,

Что встречаются умные вроде люди,

Что согласны копаться и разбираться

В той плевка-то не стоящей даже груде!

 

А "жучки-душееды" того и ждут:

Пусть покрутится, дескать, и пусть попляшет!

Сколько крови попортит, пока докажет,

Говоря фигурально, "что не верблюд"!

 

А докажет, не важно! Не в том секрет.

Все ведь было разыграно честь по чести!

И нередко свой прежний авторитет

Человек получает с инфарктом вместе...

 

А порою, как беженец на пожарище,

Он стоит и не знает: с чего начать?

Гром затих, только силы откуда взять?

Нет, нельзя и неправильно так, товарищи!

 

Пусть умел и хитер клеветник подчас,

И на хвост наступить ему часто сложно,

Только дело в конечном-то счете в нас,

И бороться с мерзавцами все же можно!

 

Коли сплетня шмелем подлетит к плечу,

Не кивай, а отрежь, как ножом: - Не верю! -

Нет, не то чтоб: "подумаю" и "проверю"...

А: - Не верю, и кончено. Не хочу!

 

А случилось письмо тебе развернуть,

Где коварства - преподлое изобилие,

Ни обратного адреса, ни фамилии,

Плюнь, порви и навеки о нем забудь!

 

Если ж вдруг в телефонные провода

Чей-то голос ехидное впустит жало,

Ты скажи ему: - Знаешь иди куда? -

И спокойно и тихо пошли туда,

Где хорошего в общем-то очень мало...

 

И конечно же, если мы неустанно

Будем так вот и действовать всякий раз,

То без пищи, без подленького тумана

Все подонки, как черные тараканы,

Перемрут как один, уверяю вас!

 

 

БЕССОННИЦА

 

Полночь небо звездами расшила,

Синий свет над крышами дрожит...

Месяц - наше доброе светило

Над садами топает уныло,

Видно, сны людские сторожит.

 

Бьет двенадцать. Поздняя пора.

Только знаю, что тебе не спится,

И свои пушистые ресницы

Ты сомкнуть не можешь до утра.

 

На губах то ласковое слово,

То слова колючие, как еж,

Где-то там, то нежно, то сурово,

То любя, то возмущаясь снова,

Ты со мной дискуссии ведешь.

 

Кто в размолвке виноват у нас?

Разве можно завтра разобраться,

Да к тому ж хоть в чем-нибудь признаться

При упрямстве милых этих глаз?!

 

Да и сам я тоже не святой.

И за мной нелепого немало.

Светлая моя, когда б ты знала,

Как я рвусь сейчас к тебе душой.

 

Кто же первым подойдет из нас?

Вот сейчас ты сердцем не владеешь,

Ты лежишь и не смыкаешь глаз,

Но едва придет рассветный час,

Ты, как мрамор, вновь закаменеешь,

 

Ничего. Я первым подойду.

Перед счастьем надо ли гордиться?!

Спи спокойно. Завтра я найду

Славный способ снова помириться!

 

 

ДРУГ БЕЗ ДРУГА У НАС ПОЛУЧАЕТСЯ ВСЕ...

 

Друг без друга у нас получается все

В нашем жизненном трудном споре.

Все свое у тебя, у меня все свое,

И улыбки свои, и горе.

 

Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли

И, вчерашнего дня не жалея,

Вдруг решили и новой дорогой пошли,

Ты своею пошла, я - своею.

 

Все привольно теперь: и дела, и житье,

И хорошие люди встречаются.

Друг без друга у нас получается все,

Только счастья не получается...

 

 

ХМЕЛЬНОЙ ПОЖАР

 

Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,

И за то, что, бессонно сердясь, ждала.

По молчанью, таящему столько "тепла",

Вижу, как преступленье мое серьезно...

 

Голос, полный холодного отчуждения:

- Что стряслось по дороге? Открой печаль.

Может, буря, пожар или наводнение?

Если да, то мне очень и очень жаль...

 

Не сердись, и не надо сурового следствия.

Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.

Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,

Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,

Все равно я бы к сроку пришел к тебе!

 

Но сегодня как хочешь, но ты прости.

Тут серьезней пожаров или метели:

Я к цыганам-друзьям заглянул по пути.

А они, окаянные, и запели...

 

А цыгане запели, да так, что ни встать,

Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!

Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,

Но цыгане запели, запели опять-

И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!

 

Понимаю, не надо! Не говори!

Все сказала одна лишь усмешка эта:

- Ну а если бы пели они до зари,

Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?

 

Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.

В этом вихре, катящемся с крутизны,

Будто сердце схватили шальной рукою

И швырнули на гребень крутой волны.

 

И оно, распаленное не на шутку,

То взмывает, то в пропасть опять летит,

И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,

И хмельным холодком тебе душу щемит!

 

Эти гордые, чуть диковатые звуки,

Словно искры, что сыплются из костра,

Эти в кольцах летящие крыльями руки,

Эти чувства: от счастья до черной разлуки...

До утра? Да какое уж тут до утра!

 

До утра, может, каждый сидеть бы согласен.

Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,

Если б пели цыгане до смертного часа,

Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!

 

 

ЕЕ ЛЮБОВЬ

 

Артистке цыганского театра "Ромэн" -

Ольге Кононовой

 

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес девчонка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!

 

Сыплют туфельки дробь картечи.

Серьги, юбки - пожар, каскад!

Вдруг застыла... И только плечи

В такт мелодии чуть дрожат.

 

Снова вспышка! Улыбки, ленты,

Дрогнул занавес и упал.

И под шквалом аплодисментов

В преисподнюю рухнул зал...

 

Правду молвить: порой не раз

Кто-то втайне о ней вздыхал

И, не пряча влюбленных глаз,

Уходя, про себя шептал:

 

"Эх, и счастлив, наверно, тот,

Кто любимой ее зовет,

В чьи объятья она из зала

Легкой птицею упорхнет".

 

Только видеть бы им, как, одна,

В перештопанной шубке своей,

Поздней ночью спешит она

Вдоль заснеженных фонарей...

 

Только знать бы им, что сейчас

Смех не брызжет из черных глаз

И что дома совсем не ждет

Тот, кто милой ее зовет...

 

Он бы ждал, непременно ждал!

Он рванулся б ее обнять,

Если б крыльями обладал,

Если ветром сумел бы стать!

 

Что с ним? Будет ли встреча снова?

Где мерцает его звезда?

Все так сложно, все так сурово,

Люди просто порой за слово

Исчезали Бог весть куда.

 

Был январь, и снова январь...

И опять январь, и опять...

На стене уж седьмой календарь.

Пусть хоть семьдесят - ждать и ждать!

 

Ждать и жить! Только жить не просто:

Всю работе себя отдать,

Горю в пику не вешать носа,

В пику горю любить и ждать!

 

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!..

 

Но свершилось: сломался, канул

Срок печали. И над окном

В дни Двадцатого съезда грянул

Животворный весенний гром.

 

Говорят, что любовь цыганок -

Только пылкая цепь страстей,

Эх вы, злые глаза мещанок,

Вам бы так ожидать мужей!

 

Сколько было злых январей...

Сколько было календарей...

В двадцать три - распростилась с мужем,

В сорок - муж возвратился к ней.

 

Снова вспыхнуло счастьем сердце,

Не хитрившее никогда.

А сединки, коль приглядеться,

Так ведь это же ерунда!

 

Ах, как бурен цыганский танец,

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!

 

И, наверное, счастлив тот,

Кто любимой ее зовет!

 

 

ПОЮТ ЦЫГАНЕ

 

Как цыгане поют - передать невозможно.

Да и есть ли на свете такие слова?!

То с надрывной тоскою, темно и тревожло,

То с весельем таким, что хоть с плеч голова!

 

Как цыгане поют! Нет, не сыщутся выше

Ни душевность, ни боль, ни сердечный накал.

Ведь не зря же Толстой перед смертью сказал:

- Как мне жаль, что я больше цыган не услышу.

 

За окном полыхает ночная зарница,

Ветер ласково треплет бахромки гардин,

Жмурясь сотнями глаз, засыпает столица

Под стихающий рокот усталых машин...

 

Нынче дом мой, как бубен, гудит, молдаванский:

Степь да звезды! Ни крыши, ни пола, ни стен...

Кто вы, братцы: друзья из театра "Роман"

Или просто неведомый табор цыганский?

 

Ваши деды в лихих конокрадах ходили,

Ваши бабки, пленяя и "Стрельну", и "Яр"

Громом песен, купцов, как цыплят, потрошили

И хмелели от тостов влюбленных гусар!

 

Вы иные: без пестрых и скудных пожиток,

Без колоды, снующей в проворных руках,

Без костров, без кнутов, без коней и кибиток.

Вы в нейлоновых кофтах и модных плащах.

 

Вы иные, хоть больше, наверное, внешне.

Ведь куда б ни вели вас другие пути,

Все равно вам на этой земле многогрешной

От гитар и от песен своих не уйти!

 

Струны дрогнули. Звон прокатился и стих...

И запела, обнявши меня, точно сына,

Щуря глаз, пожилая цыганка Сантина

Про старинные дроги и пару гнедых.

 

И еще, и еще! Звон гитар нарастает,

Все готово взлететь и сорваться в ничто!

Песня песню кружит, песня песню сжигает,

Что мне сделать для вас? Ну скажите мне - что?!

 

Вздрогнув, смолкли веселые струны-бродяги,

Кто-то тихо ответил, смущенно почти:

- Золотой, ты прочти нам стихи о дворняге.

Ну о той, что хозяин покинул, прочти!

 

Май над миром гирлянды созвездий развесил,

Звон гитар... дрожь серег... тополиный дурман...

Я читаю стихи, я качаюсь от песен,

От хмельных, обжигающих песен цыган!

 

Ах вы, песни! Ах, други чавалэ-ромалэ!

Что такое привычный домашний уют?

Все ничто! Все качнулось на миг и пропало,

Только звезды, да ночь, да цыгане поют!

 

Небо красное, черное, золотое...

Кровь то пышет, то стынет от острой тоски.

Что ж вы, черти, творите со мною такое!

Вы же сердце мое разорвали в куски!

 

И навек, и навек эту радость храня,

Я целую вас всех и волненья не прячу!

Ну а слезы... за это простите меня!

Я ведь редко, товарищи, плачу...

 

 

СТАРАЯ ЦЫГАНКА

 

Идет гаданье. Странное гаданье:

Стол, будто клумба, картами пестрит,

А старая цыганка тетя Таня

На них, увы, почти и не глядит.

 

Откуда же тогда, откуда эта

Магически-хмельная ворожба,

Когда чужая чья-нибудь судьба

Читается, ну, словно бы газета!

 

И отчего? Да что там отчего!

А вы без недоверья подойдите

И в черноту зрачков ее взгляните,

Где светятся и ум, и волшебство.

 

И разве важно, как там карта ляжет?!

Куда важней, что дьявольски мудра

Ее душа. И суть добра и зла

Она найдет, почует и расскажет.

 

И бросьте разом ваши почему!

Ведь жизнь цыганки, этого ли мало,

То искрометным счастьем хохотала,

То падала в обугленную тьму.

 

А пела так, хоть верьте, хоть не верьте,

Что пол и стены обращала в прах,

Когда в глазах отчаянные черти

Плясали на пылающих углях!

 

И хоть судьба швыряла, словно барку,

Жила, как пела: с искрою в крови.

Любила? Да, отчаянно и жарко,

Но не ждала улыбки, как подарка,

И никогда не кланялась в любви.

 

В прищуре глаз и все пережитое,

И мудрости крепчайшее вино,

И это чувство тонкое, шестое,

Почти необъяснимое, такое,

Что далеко не каждому дано.

 

Поговорит, приветит, обласкает,

Словно раздует звездочку в груди.

И не поймешь, не то она гадает,

Не то кому-то истово внушает

Свершение желаний впереди.

 

А тем, кто, может, дрогнул не на шутку,

Не все ль равно для жизненной борьбы,

Чего там больше: мудрого рассудка

Иль голоса неведомой судьбы?

 

- Постой! Скажи, а что моя звезда?

Беда иль радость надо мною кружит? -

Сощурясь, улыбнулась, как всегда:

- Лове нанэ - не страшно, не беда.

Нанэ камам - вот это уже хуже.

 

Ты тяжко был обманут. Ну так что ж,

Обид своих не тереби, не трогай,

Ты много еще светлого найдешь.

Вот карта говорит, что ты пойдешь

Хорошей и красивою дорогой.

 

И пусть невзгоды душу обжигают,

Но праздник твой к тебе еще придет.

Запомни: тот, кто для людей живет,

Тот несчастливым в жизни не бывает.

 

Ну до чего же странное гаданье:

Стол, как цветами, картами покрыт,

А старая цыганка тетя Таня

На них, увы, почти и не глядит.

 

Потом вдруг, словно вспыхнув, повернется,

Раскинет карты веером, и вдруг

Глазами в собеседника вопьется -

И будто ветер зашумит вокруг...

 

Летят во мраке сказочные кони,

Цыганка говорит и говорит,

И туз червей на сморщенной ладони,

Как чье-то сердце, радостно горит!..

 

* Лове нанэ - Денег нет (цыганск.).

* Нанэ камам - Нет любви (цыганск.).

 

 

ЦВЕТА ЧУВСТВ

 

Имеют ли чувства какой-нибудь цвет,

Когда они в душах кипят и зреют?

Не знаю, смешно это или нет,

Но часто мне кажется, что имеют.

 

Когда засмеются в душе подчас

Трели по-вешнему соловьиные

От дружеской встречи, улыбок, фраз,

То чувства, наверно, пылают в нас

Небесного цвета: синие-синие.

 

А если вдруг ревность сощурит взгляд

Иль гнев опалит грозовым рассветом,

То чувства, наверное, в нас горят

Цветом пожара - багровым цветом.

 

Когда ж захлестнет тебя вдруг тоска,

Да так, что вздохнуть невозможно даже,

Тоска эта будет, как дым, горька,

А цветом черная, словно сажа.

 

Если же сердце хмельным-хмельно,

Счастье, какое ж оно, какое?

Мне кажется, счастье, как луч. Оно

Жаркое, солнечно-золотое!

 

Назвать даже попросту не берусь

Все их - от ласки до горьких встрясок.

Наверное, сколько на свете чувств,

Столько цветов на земле и красок.

 

Судьба моя! Нам ли с тобой не знать,

Что я под вьюгами не шатаюсь.

Ты можешь любые мне чувства дать,

Я все их готов не моргнув принять

И даже черных не испугаюсь.

 

Но если ты даже и повелишь.

Одно, хоть убей, я отвергну! Это

Чувства крохотные, как мышь,

Ничтожно-серого цвета!

 

 

КОГДА ДРУЗЬЯ СТАНОВЯТСЯ НАЧАЛЬСТВОМ

 

Когда друзья становятся начальством,

Меня порой охватывает грусть.

Я, словно мать, за маленьких страшусь:

Вдруг схватят вирус спеси или чванства!

 

На протяженье собственного века

Сто раз я мог вести бы репортаж:

Вот славный парень, скромный, в общем, наш:

А сделали начальством, и шабаш -

Был человек, и нету человека!

 

Откуда что вдруг сразу и возьмется,

Отныне все кладется на весы:

С одними льстив, к другим не обернется,

Как говорит, как царственно смеется!

Визит, банкет, приемные часы...

 

И я почти физически страдаю,

Коль друг мой зла не в силах превозмочь.

Он все дубеет, чванством обрастая,

И, видя, как он счастлив, я не знаю,

Ну чем ему, несчастному, помочь?!

 

И как ему, бедняге, втолковать,

Что вес его и все его значенье

Лишь в стенах своего учрежденья,

А за дверьми его и не видать?

 

Ведь стоит только выйти из дверей,

Как все его величие слетает.

Народ-то ведь совсем его не знает,

И тут он рядовой среди людей.

 

И это б даже к пользе. Но отныне

Ему общенье с миром не грозит:

На службе секретарша сторожит,

А в городе он катит в лимузине.

 

Я не люблю чинов и должностей.

И, оставаясь на земле поэтом,

Я все равно волнуюсь за друзей,

Чтоб, став начальством, звание людей

Не растеряли вдруг по кабинетам,

 

А тем, кто возомнил себя Казбеком,

Я нынче тихо говорю: - Постой,

Закрой глаза и вспомни, дорогой,

Что был же ты хорошим человеком.

 

Звучит-то как: "хороший человек"!

Да и друзьями стоит ли швыряться?

Чины, увы, даются не навек.

И жизнь капризна, как теченье рек,

Ни от чего не надо зарекаться.

 

Гай Юлий Цезарь в этом понимал.

Его приказ сурово выполнялся -

Когда от сна он утром восставал:

- Ты смертен, Цезарь! - стражник восклицал,

- Ты смертен, Цезарь! - чтоб не зазнавался!

 

Чем не лекарство, милый, против чванства?!

А коль не хочешь, так совет прими:

В какое б ты ни выходил "начальство",

Душой останься все-таки с людьми!

 

 

ХУДШАЯ ИЗМЕНА

 

Какими на свете бывают измены?

Измены бывают явными, тайными,

Злыми и подлыми, как гиены,

Крупными, мелкими и случайными.

 

А если тайно никто не встречается,

Не нарушает ни честь, ни обет,

Ничто не случается, не совершается,

Измена может быть или нет?

 

Раздвинув два стареньких дома плечом,

С кармашками окон на белой рубашке,

Вырос в проулке верзила-дом,

В железной фуражке с лепным козырьком,

С буквами "Кинотеатр" на пряжке.

 

Здесь, на девятом, в одной из квартир,

Гордясь изяществом интерьера,

Живет молодая жена инженера,

Душа семейства и командир.

 

Спросите мужа, спросите гостей,

Соседей спросите, если хотите,

И вам не без гордости скажут, что с ней

По-фатоватому не шутите!

 

Она и вправду такой была.

Ничьих, кроме мужниных, ласк не знала.

Смеялись: - Она бы на зов не пошла,

Хоть с мужем сто лет бы в разлуке жила,

Ни к киногерою, ни к адмиралу.

 

И часто, иных не найдя резонов,

От споров сердечных устав наконец,

Друзья ее ставили в образец

Своим беспокойным и модным женам.

 

И все-таки, если бы кто прочел,

О чем она втайне порой мечтает,

Какие мысли ее посещают,

Он только б руками тогда развел!

 

Любила мужа иль не любила?

Кто может ответить? Возможно - да.

Но сердце ее постепенно остыло.

И не было прежнего больше пыла,

Хоть внешне все было как и всегда.

 

Зато появилось теперь другое.

Нет, нет, не встречалась она ни с кем!

Но в мыслях то с этим была, то с тем...

А в мыслях чего не свершишь порою.

 

Эх, если б добряга, глава семейства,

Мог только представить себе хоть раз,

Какое коварнейшее злодейство

Творится в объятьях его подчас!

 

Что видит она затаенным взором

Порой то этого, то того,

То адмирала, то киноактера,

И только, увы, не его самого...

 

Она не вставала на ложный путь,

Ни с кем свиданий не назначала,

Запретных писем не получала,

Ее ни в чем нельзя упрекнуть.

 

Мир и покой средь домашних стен.

И все-таки, если сказать откровенно,

Быть может, как раз вот такая измена -

Самая худшая из измен!

 

 

СНОВИДЕНИЯ

 

Может, то превратности судьбы,

Только в мире маловато радостей,

А любые трудности и гадости

Так порой и лезут, как грибы.

 

Ты решишь сурово отвернуться,

Стороной их где-то обойти,

А они, как черти, обернутся

И опять маячат на пути.

 

И когда приходится справляться:

- Как спалось? - при встрече у друзей,

Часто слышишь: - Ничего, признаться,

Только сны мне почему-то снятся,

Ну один другого тяжелей!

 

Впрочем, не секрет, что сновидения

Не картин причудливых поток,

А в какой-то мере отражения

Всех дневных волнений и тревог.

 

Эх, сказать на свете бы любому

Человеку: - Милый ты чудак!

Если б жизнь нам строить по-иному:

Без грызни, по-светлому, не злому,

Мы и спали б, кажется, не так!

 

 

НЕПРИМЕТНЫЕ ГЕРОИ

 

Я часто слышу яростные споры,

Кому из поколений повезло.

А то вдруг раздаются разговоры,

Что, дескать, время подвигов прошло.

 

Лишь на войне кидают в дот гранаты,

Идут в разведку в логово врага,

По стеклам штаба бьют из автомата

И в схватке добывают "языка"!

 

А в мирный день такое отпадает.

Но где себя проявишь и когда?

Ведь не всегда пожары возникают,

И тонут люди тоже не всегда!

 

Что ж, коль сердца на подвиги равняются,

Мне, скажем прямо, это по душе.

Но только так проблемы не решаются,

И пусть дома пореже загораются,

А люди пусть не тонут вообще!

 

И споры о различье поколений,

По-моему, нелепы и смешны.

Ведь поколенья, так же как ступени,

Всегда равны но весу и значенью

И меж собой навечно скреплены.

 

Кто выдумал, что нынче не бывает,

Побед, ранений, а порой смертей?

Ведь есть еще подобие людей

И те, кто перед злом не отступают.

 

И подвиг тут не меньше, чем на фронте!

Ведь дрянь, до пят пропахшая вином,

Она всегда втроем иль впятером.

А он шагнул и говорит им: - Бросьте!

 

Там - кулаки с кастетами, с ножами,

Там ненависть прицелилась в него.

А у него лишь правда за плечами

Да мужество, и больше ничего!

 

И пусть тут быть любой неравной драке.

Он не уйдет, не повернет назад.

А это вам не легче, чем в атаке,

И он герой не меньше, чем солдат!

 

Есть много разновидностей геройства,

Но я бы к ним еще приплюсовал

И мужество чуть-чуть иного свойства:

Готовое к поступку благородство,

Как взрыва ожидающий запал.

 

Ведь кажется порой невероятно,

Что подвиг рядом, как и жизнь сама.

Но, для того чтоб стало все понятно,

Я приведу отрывок из письма:

 

"...Вы, Эдуард Аркадьевич, простите

За то, что отрываю Вас от дел.

Вы столько людям нужного творите,

А у меня куда скромней удел!

 

Мне девятнадцать. Я совсем недавно

Экончил десять классов. И сейчас

Работаю механиком комбайна

В донецкой шахте. Вот и весь рассказ.

 

Живу как все. Мой жизненный маршрут -

Один из многих. Я смотрю реально:

Ну, изучу предметы досконально,

Ну, поступлю и кончу институт.

 

Ну, пусть пойду не узенькой тропою.

И все же откровенно говорю,

Что ничего-то я не сотворю

И ничего такого не открою.

 

Мои глаза... Поверьте... Вы должны

Понять, что тут не глупая затея...

Они мне, как и всякому, нужны,

Но Вам они, конечно же, нужнее!

 

И пусть ни разу не мелькнет у Вас

Насчет меня хоть слабое сомненье.

Даю Вам слово, что свое решенье

Я взвесил и обдумал много раз!

 

Ведь если снова я верну Вам свет,

То буду счастлив! Счастлив, понимаете?!

Итак, Вы предложенье принимаете.

Не отвечайте только мне, что нет!

 

Я сильный! И, прошу, не надо, слышите.

Про жертвы говорить или беду.

Не беспокойтесь, я не пропаду!

А Вы... Вы столько людям понапишете!

 

А сделать это можно, говорят,

В какой-то вашей клинике московской,

Пишите. Буду тотчас, как солдат.

И верьте мне: я вправду буду рад.

Ваш друг, механик Слава Комаровский".

 

Я распахнул окно и полной грудью

Вдохнул прохладу в предвечерней мгле.

Ах, как же славно, что такие люди

Живут средь нас и ходят по земле!

 

И не герой, а именно герои!

Цавно ли из Карелии лесной

Пришло письмо. И в точности такое ж,

От инженера Маши Кузьминой.

 

Да, имена... Но суть не только в них,

А в том, что жизнь подчас такая светлая,

И благородство часто неприметное

Живет, горит в товарищах твоих.

 

И пусть я на такие предложенья

Не соглашусь. Поступок золотой

Ничуть не сник, не потерял значенья.

Ведь лишь одно такое вот решенье

Уже есть подвиг. И еще какой!

 

И я сегодня, как поэт и воин,

Скажу, сметая всяческую ложь,

Что я за нашу молодежь спокоен,

Что очень верю в нашу молодежь!

 

И никакой ей ветер злой и хлесткий

И никакая подлость не страшна,

Пока живут красиво и неброско

Такие вот, как Слава Комаровский,

Такие вот, как Маша Кузьмина!

 

 

ЧУДАЧКА

 

Одни называют ее "чудачкой"

И пальцем на лоб - за спиной, тайком.

Другие - "принцессою" и "гордячкой",

А третьи просто - "синим чулком".

 

Птицы и те попарно летают,

Душа стремится к душе живой.

Ребята подруг из кино провожают,

А эта одна убегает домой.

 

Зимы и весны цепочкой пестрой

Мчатся, бегут за звеном звено...

Подруги, порой невзрачные просто,

Смотришь, замуж вышли давно.

 

Вокруг твердят ей: - Пора решаться,

Мужчины не будут ведь ждать, учти!

Недолго и в девах вот так остаться!

Дело-то катится к тридцати...

 

Неужто не нравился даже никто? -

Посмотрит мечтательными глазами:

- Нравиться - нравились. Ну и что? -

И удивленно пожмет плечами.

 

Какой же любви она ждет, какой?

Ей хочется крикнуть: "Любви-звездопада!

Красивой-красивой! Большой-большой!

А если я в жизни не встречу такой,

Тогда мне совсем никакой не надо!"

 

 

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ

 

Ты любишь меня и не любишь его.

Ответь: ну не дико ли это, право,

Что тут у него есть любое право,

А у меня - ну почти ничего?!

 

Ты любишь меня, а его не любишь.

Прости, если что-то скажу не то,

Ни кто с тобой рядом все время, кто

И нынче, и завтра, и вечно кто?

Что ты ответишь мне, как рассудишь?

 

Ты любишь меня? Но не странно ль это!

Ведь каждый поступок для нас с тобой -

Это же бой, настоящий бой

С сотнями трудностей и запретов!

 

Понять? Отчего ж, я могу понять!

Сложно? Согласен, конечно, сложно,

Есть вещи, которых нельзя ломать,

Пусть так, ну а мучиться вечно можно?!

 

Молчу, но душою почти кричу:

Ну что они - краткие эти свидания?!

Ведь счастье, я просто понять хочу,

Ужель как сеанс иль визит к врачу:

Пришел, повернулся - и до свидания!

 

Пылает заревом синева,

Бредут две медведицы: Большая и Малая,

А за окном стихает Москва,

Вечерняя, пестрая, чуть усталая.

 

Шторы раздерну, вдали - темно.

Как древние мамонты дремлют здания,

А где-то сверкает твое окно

Яркою звездочкой в мироздании.

 

Ты любишь меня... Но в мильонный раз

Даже себе не подам и вида я,

Что, кажется, остро в душе завидую

Ему, нелюбимому, в этот час.

 

 

ДОЛГОЛЕТИЕ

 

Как-то раз появилась в центральной газете

Небольшая заметка, а рядом портрет

Старика дагестанца, что прожил на свете

Ровно сто шестьдесят жизнерадостных лет!

 

А затем в тот заоблачный край поднялся

Из ученых Москвы выездной совет,

Чтобы выяснить, чем этот дед питался,

Сколько спал, как работал и развлекался

И знавал ли какие пороки дед?

 

Он сидел перед саклей в густом саду,

Черной буркой окутав сухие плечи:

- Да, конечно, я всякую ел еду.

Мясо? Нет! Мясо - несколько раз в году.

Чаще фрукты, лаваш или сыр овечий.

 

Да, курил. Впрочем, бросил лет сто назад.

Пил? А как же! Иначе бы умер сразу.

Нет, женился не часто... Четыре раза...

Даже сам своей скромности был не рад!

 

Ну, случались и мелочи иногда...

Был джигитом. А впрочем, не только был. -

Он расправил усы, велики года,

Но джигит и сейчас еще хоть куда,

Не растратил горячих душевных сил.

 

- Мне таких еще жарких улыбок хочется,

Как мальчишке, которому шестьдесят! -

И при этом так глянул на переводчицу,

Что, смутясь, та на миг отошла назад.

 

- Жаль, вот внуки немного меня тревожат.

Вон Джафар - молодой, а кряхтит, как дед.

Стыдно молвить, на яблоню влезть не может,

А всего ведь каких-то сто десять лет!

 

В чем секрет долголетья такого, в чем?

В пище, воздухе или особых генах?

И, вернувшись в Москву, за большим столом,

Долго спорил совет в институтских стенах.

 

Только как же мне хочется им сказать,

Даже если в том споре паду бесславно я:

- Бросьте, милые, множить и плюсовать,

Ведь не в этом, наверно, сегодня главное!

 

Это славно: наследственность и лаваш,

Только верно ли мы над проблемой бьемся?

Как он жил, этот дед долголетний ваш?

Вот давайте, товарищи, разберемся.

 

Год за годом он пас на лугах овец.

Рядом горный родник, тишина, прохлада...

Шесть овчарок хранили надежно стадо.

Впрочем, жил, как и дед его, и отец.

 

Время замерло. Некуда торопиться.

В небе чертит орел не спеша круги.

Мирно блеют кудрявые "шашлыки",

Да кричит в можжевельнике чибис-птица.

 

В доме тихо... Извечный удел жены:

Будь нежна и любимому не перечь

(Хорошо или нет - не об этом речь),

Но в семье никогда никакой войны.

 

Что там воздух? Да разве же в нем секрет?

Просто нервы не чиркались вроде спичек.

Никакой суеты, нервотрепок, стычек,

Вот и жил человек полтораста лет!

 

Мы же словно ошпарены навсегда,

Черт ведь знает как сами к себе относимся!

Вечно мчимся куда-то, за чем-то носимся,

И попробуй ответить: зачем, куда?

 

Вечно встрепаны, вечно во всем правы,

С добродушьем как будто и не знакомы,

На работе, в троллейбусе или дома

Мы же часто буквально рычим, как львы!

 

Каждый нерв как под током у нас всегда.

Только нам наплевать на такие вещи!

Мы кипим и бурлим, как в котле вода.

И нередко уже в пятьдесят беда:

То инфаркт, то инсульт, то "сюрприз" похлеще.

 

Но пора уяснить, наконец, одно:

Если нервничать вечно и волноваться,

То откуда же здесь долголетью взяться?!

Говорить-то об этом и то смешно!

 

И при чем тут кумыс и сыры овечьи!

Для того чтобы жить, не считая лет,

Нам бы надо общаться по-человечьи.

Вот, наверное, в чем основной секрет!

 

И когда мы научимся постоянно

Наши нервы и радости сберегать,

Вот тогда уже нас прилетят изучать

Представители славного Дагестана!

 

 

СТАРЫЙ "ГАЗИК"

 

Вокруг поляны в песенном разливе

Как новенький стоит березнячок.

А в стороне, под липой, говорливо

Тугой стру„й играет родничок.

 

Гудят шмели над заревом соцветий...

И в эту радость, аромат и зной,

Свернув с шоссе, однажды на рассвете

Ворвался пыльный "газик" городской.

 

Промчался между пней по землянике,

В цветочном море с визгом тормознул

И пряный запах мяты и гвоздики

Горячим радиатором втянул.

 

Почти без воскресений, год за годом,

Дитя индустриального труда,

Мотался он меж складом и заводом,

А на природе не был никогда.

 

И вот в березах, будто в белом зале,

Стоял он, ошарашенный слегка,

Покуда люди с шумом выгружали

Припасы и котел для пикника.

 

Кидали птицы трели отовсюду,

Вели гвоздики алый хоровод.

И бабочка, прекрасная, как чудо,

Доверчиво садилась на капот.

 

Усталый "газик" вряд ли разбирался,

Что в первый раз столкнулся с красотой.

Он лишь стоял и молча улыбался

Доверчивой железного душой.

 

Звенели в роще песни над костром,

Сушились на кустарнике рубашки,

А "газик", сунув голову в ромашки,

Восторженно дремал под ветерком.

 

Густеет вечер, вянет разговор.

Пора домой! Распахнута кабина,

Шофер привычно давит на стартер,

Но все зазря: безмолвствует машина.

 

Уж больше часа коллектив взволнованный

Склоняется над техникой своей.

Однако "газик", словно заколдованный"

Молчит, и все. И никаких гвоздей!

 

Но, размахавшись гаечным ключом,

Водитель зря механику порочит,

Ведь он, увы, не ведает о том,

Что старый "газик" просто нипочем

Из этой сказки уезжать не хочет!

 

 

ОДНА

 

К ней всюду относились с уваженьем:

И труженик, и добрая жена.

А жизнь вдруг обошлась без сожаленья:

Был рядом муж - и вот она одна...

 

Бежали будни ровной чередою.

И те ж друзья, и уваженье то ж,

Но что-то вдруг возникло и такое,

Чего порой не сразу разберешь.

 

Приятели, сердцами молодые,

К ней заходя по дружбе иногда,

Уже шутили так, как в дни былые

При муже не решались никогда.

 

И, говоря, что жизнь - почти ничто,

Коль будет сердце лаской не согрето,

Порою намекали ей на то,

Порою намекали ей на это...

 

А то при встрече предрекут ей скуку

И даже раздражатся сгоряча,

Коль чью-то слишком ласковую руку

Она стряхнет с колена иль с плеча.

 

Не верили: ломается, играет.

Скажи, какую сберегает честь!

Одно из двух: иль цену набивает,

Или давно уж кто-нибудь да есть...

 

И было непонятно никому,

Что и одна-она верна ему!

 

 

КАК ЖЕ Я В ДЕТСТВЕ ЛЮБИЛ ПОЕЗДА

 

Ах, как же я в детстве любил поезда.

Таинственно-праздничные, зеленые,

Веселые, шумные, запыленные,

Спешащие вечно туда-сюда!

 

Взрослые странны порой бывают.

Они по возможности (вот смешно!)

Верхние полки не занимают,

Откуда так славно смотреть в окно!

 

Не любят, увы, просыпаться рано,

Не выскочат где-то за пирожком

И не летают, как обезьяны,

С полки на полку одним прыжком.

 

В скучнейших беседах отводят души,

Ворчат и журят тебя всякий час

И чуть ли не в страхе глядят на груши,

На воблу, на семечки и на квас.

 

О, как же я в детстве любил поезда

За смех, за особенный чай в стакане,

За то, что в квадрате окна всегда

Проносятся кадры, как на экране.

 

За рокот колес, что в ночную пору

Баюкают ласковей соловья,

За скорость, что парусом горбит штору,

За все неизведанные края.

 

Любил за тоску на глухом полустанке:

Шлагбаум, два домика под дождем,

Девчонка худенькая с ведром,

Небо, хмурое спозаранку.

 

Стог сена, проселок в лесной глуши...

И вдруг как-то сладко вздохнешь всей грудью,

С наивною грустью, но от души:

Неужто же вечно живут здесь люди?!

 

Любил поезда я за непокой,

За вспышки радости и прощанья,

За трепет вечного ожиданья

И словно крылья бы за спиной!

 

Но годы мелькнули быстрей, чем шпалы,

И сердце, как прежде, чудес не ждет.

Не то поездов уже тех не стало,

Не то это я уж теперь не тот...

 

Но те волшебные поезда

Умчались. И, кажется, навсегда...

 

 

24 ДЕКАБРЯ

 

Этот листочек календаря

Особенным кажется почему-то.

Двадцать четвертое декабря -

День прибавился на минуту!

 

Вчера еще солнце щурило глаз.

Так, словно было на всех надуто.

И вдруг улыбнулось. И день сейчас -

Семь часов и одна минута!

 

Минута. Ну что там она дает?!

И света намного ли больше брызнет?

Но эта минута - солнцеворот!

Первый, радостный лучик жизни!

 

По книгам старинным пришло рождество.

Пусть так. Но для нас рождество не это,

Есть более яркое торжество:

В холодной зиме зародилось лето!

 

И пусть еще всюду мороз и снег,

Но тьма уже дрогнула, отступает...

Припомни, ведь и с тобой, человек,

Вот так же точно порой бывает...

 

Вспомни, как тяжко пережил ты

Недуг иль тоску, что бездонней моря,

Потерю близкого, крах мечты -

Короче: большое-большое горе.

 

Казалось, ни жить, ни дышать нельзя,

Что мрак навсегда в твою душу ляжет.

Что кончились радости, смех, друзья,

А сердце стало чернее сажи...

 

Но время, не зря говорят, - река,

А в ту же реку не входят дважды.

И как твоя рана ни глубока,

И как ни терзает тебя тоска,

Но всномни-ка, вспомни, как ты однажды

 

Вдруг, слушая музыку, вновь постиг,

Заметил, как мчатся над речкой утки,

А где-то, пускай на короткий миг,

Вдруг улыбнулся какой-то шутке.

 

Пусть мир еще тесен, словно каюта.

Печаль не исчезла и не прошла.

И все-таки дрогнула в сердце мгла!

День прибавился на минуту!

 

А довелось ли тебе познать

Любовь настоящую, но несчастливую,

Сначала - большую, сначала - красивую,

Потом - словно плеть: оскорбнтельно-лживую,

Такую, что лучше не вспоминать?!

 

И было обиду ни смыть, ни измерить.

Казалось, все лживо: и мрак, и свет.

Что честных людей уже в мире нет

И больше нельзя ни любить, ни верить.

 

И дичью казались любые страсти,

Все ведь кругом для себя живут,

А те, что кричат о любви и счастье,-

Либо ломаются, либо лгут!

 

И все же тоска не живет до гроба!

Есть в жизни и мудрость и свой резон.

Ведь человек не рожден для злобы,

Он для хорошего в мир рожден,

 

Помнишь, как вдруг ты светло проснулся?

Нет, боль не прошла, не исчезла, нет!

Но ты точно к людям вдруг потянулся,

От доброй улыбки не отвернулся,

А как-то тепло посмотрел в ответ...

 

Нет, нет, спохватись, не смотри уныло,

Себя не брани, не пугайся зря.

Это в душе твоей наступило

Двадцать четвертое декабря!

 

Чувствуешь: беды отходят прочь,

Сердце легким стучит салютом...

Кончилась самая длинная ночь,

День прибавился на минуту!

 

 

* * *

 

Наша жизнь - как фонарика узкий свет.

А от лучика влево и вправо -

Темнота: миллионы безмолвных лет...

Все, что было до нас и придет вослед,

Увидать не дано нам, право.

 

Хорошо б лет на тысячу растянуть

Время каждого поколенья,

Вот тогда получился бы путь как путь,

А не наше одно мгновенье!

 

Но судьба усмехнулась бы: - Для чего

Вы мечтами себя тревожите,

Если даже мгновенья-то одного

Часто толком прожить не можете!

 

 

ДУШИ И ВЕЩИ

 

Рождаясь, мы имеем преимущество

Пред тьмой страстей и всяческого зла.

Ведь мы в наш мир приходим без имущества,

Как говорят, "в чем мама родила"!

 

Живем, обарахляемся, хватаем

Шут знает что, бог ведает к чему!

Затем уходим в вековую тьму

И ничего с собой не забираем...

 

Ах вещи, вещи! - истуканы душ!

Ведь чем жадней мы их приобретаем,

Тем чаще что-то светлое теряем,

Да и мельчаем, кажется, к тому ж.

 

Порой глядишь - и вроде даже жутко:

Иной разбиться, кажется, готов

За модный гарнитур, транзистор, куртку,

За пару броских фирменных штанов!

 

Нет, никакой я в жизни не аскет!

Пусть будет вещь красивой и добротной,

Пусть будет модной, даже ультрамодной,

И не стареет даже двести лет!

 

И все же вещь, пусть славная-преславная,

Всего лишь вещь - и больше ничего!

И как же тот несчастен, для кого

Обарахляться в жизни - это главное!

 

Когда в ущерб душе и вопреки

Всему, что есть прекраснейшего в мире,

Тупеют люди в собственной квартире,

Лоснясь в довольстве, словно хомяки,

 

Хочу воскликнуть: - Не обидно ль вам

Смотреть на вещь, как бедуин на Мекку?.

Не человек принадлежит вещам,

А только вещи служат человеку!

 

Вы посмотрите: сколько же людей

Живет духовно ярко и красиво,

Пусть не без тряпок и не без вещей,

Но не от них им дышится счастливо!

 

Пусть вам искусства сердце беспокоят,

Молитесь хоть наукам, хоть стихам,

Но не молитесь никогда вещам,

Они, ей-богу, этого не стоят!

 

 

ЛЕНИНГРАДУ

 

Не ленинградец я по рожденью.

И все же я вправе сказать вполне,

Что я - ленинградец по дымным сраженьям,

По первым окопным стихотвореньям,

По холоду, голоду, по лишеньям,

Короче: по юности, по войне!

 

В Синявинских топях, в боях подо Мгою,

Где снег был то в пепле, то в бурой крови,

Мы с городом жили одной судьбою,

Словно как родственники, свои.

 

Было нам всяко: и горько, и сложно.

Мы знали: можно, на кочках скользя,

Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,

Свалиться под пулей, отчаяться можно,

Можно и то, и другое можно,

И лишь Ленинграда отдать нельзя!

 

И я его спас, навсегда, навечно:

Невка, Васильевский, Зимний дворец...

Впрочем, не я, не один, конечно, -

Его заслонил миллион сердец!

 

И если бы чудом вдруг разделить

На всех бойцов и на всех командиров

Дома и проулки, то, может быть,

Выйдет, что я сумел защитить

Дом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.

 

Товарищ мой, друг ленинградский мой,

Как знать, но, быть может, твоя квартира

Как раз вот и есть та, спасенная мной

От смерти для самого мирного мира!

 

А значит, я и зимой, и летом

В проулке твоем, что шумит листвой,

На улице каждой, в городе этом

Не гость, не турист, а навеки свой.

 

И, всякий раз сюда приезжая,

Шагнув в толкотню, в городскую зарю,

Я, сердца взволнованный стук унимая,

С горячей нежностью говорю:

 

- Здравствуй, по-вешнему строг и молод,

Крылья раскинувший над Невой,

Город-красавец, город-герой,

Неповторимый город!

 

Здравствуйте, врезанные в рассвет

Проспекты, дворцы и мосты висячие,

Здравствуй, память далеких лет,

Здравствуй, юность моя горячая!

 

Здравствуйте, в парках ночных соловьи

И все, с чем так радостно мне встречаться.

Здравствуйте, дорогие мои,

На всю мою жизнь дорогие мои,

Милые ленинградцы!

 

 

РОЗА ДРУГА

 

Комсоргу Брестской крепости

Самвелу Матевосяну

 

За каждый букет и за каждый цветок

Я людям признателен чуть не до гроба,

Люблю я цветы! Но средь них особо

Я эту вот розу в душе сберег.

 

Громадная, гордая, густо-красная,

Благоухая, как целый сад,

Стоит она, кутаясь в свой наряд,

Как-то по-царственному прекрасная,

 

Ее вот такою взрастить сумел,

Вспоив голубою водой Севана,

Солнцем и песнями Еревана,

Мой жизнерадостный друг Самвел.

 

Девятого мая, в наш день солдатский,

Спиной еще слыша гудящий ИЛ,

Примчался он, обнял меня по-братски

И это вот чудо свое вручил.

 

Сказал: - Мы немало дорог протопали,

За мир, что дороже нам всех наград,

Прими же цветок как солдат Севастополя

В подарок от брестских друзей-солдат.

 

Прими, дорогой мой, и как поэт

Этот вот маленький символ жизни.

И в память о тех, кого с нами нет,

Чьей кровью окрашен был тот рассвет -

Первый военный рассвет Отчизны.

 

Стою я и словно бы онемел...

Сердце вдруг сладкой тоскою сжало.

Ну, что мне сказать тебе, друг Самвел?!

Ты так мою душу сейчас согрел...

Любого спасибо здесь будет мало!

 

Ты прав: мы немало прошли с тобой,

И все же начало дороги славы -

У Бреста. Под той крепостной стеной,

Где принял с друзьями ты первый бой.

И люди об этом забыть не вправе!

 

Чтоб миру вернуть и тепло, и смех,

Вы первыми встали, голов не пряча,

А первым всегда тяжелее всех

Во всякой беде, а в войне - тем паче!

 

Мелькают рассветы минувших лет,

Словно костры у крутых обочин.

Но нам ли с печалью смотреть им вслед?!

Ведь жаль только даром прошедших лет,

А если с толком - тогда не очень!

 

Вечер спускается над Москвой,

Мягко долив позолоты в краски,

Весь будто алый и голубой,

Праздничный, тихий и очень майский.

 

Но вот в эту вешнюю благодать

Салют громыхнул и цветисто лопнул,

Как будто на звездный приказ прихлопнул

Гигантски-огненную печать,

 

То гром, то минутная тишина,

И вновь, рассыпая огни и стрелы,

Падает радостная волна,

Но ярче всех в синем стекле окна -

Пламенно-алый цветок Самвела!

 

Как маленький факел горя в ночи,

Он словно растет, обдавая жаром.

И вот уже видно, как там, в пожарах,

С грохотом падают кирпичи,

 

Как в зареве, вздыбленном, словно конь,

Будто играя со смертью в жмурки,

Отважные, крохотные фигурки,

Перебегая, ведут огонь.

 

И то, как над грудой камней и тел,

Поднявшись навстречу свинцу и мраку,

Всех, кто еще уцелеть сумел,

Бесстрашный и дерзкий комсорг Самвел

Ведет в отчаянную атаку.

 

Но, смолкнув, погасла цветная вьюга

И скрылось видение за окном.

И только горит па столе моем

Пунцовая роза - подарок друга.

 

Горит, на взволнованный лад настроив,

Все мелкое прочь из души гоня,

Как отблеск торжественного огня,

Навечно зажженного в честь героев!

 

 

ДЕНЬ ПОБЕДЫ В СЕВАСТОПОЛЕ

 

Майский бриз, освежая, скользит за ворот,

Где-то вздрогнул густой корабельный бас,

Севастополь! Мой гордый, мой светлый город,

Я пришел к тебе в праздник, в рассветный час!

 

Тихо тают в Стрелецкой ночные тени,

Вдоль бульваров, упруги и горячи,

Мчатся первые радостные лучи,

Утро пахнет гвоздиками и сиренью.

 

Но все дальше, все дальше лучи бегут,

Вот долина Бельбека: полынь и камень.

Ах, как выли здесь прежде металл и пламень,

Сколько жизней навеки умолкло тут...

 

Поле боя, знакомое поле боя,

Тонет Крым в виноградниках и садах,

А вот здесь, как и встарь - каменистый прах

Да осколки, звенящие под ногою.

 

Где-то галькой прибой шуршит в тишине.

Я вдруг словно во власти былых видений,

Сколько выпало тут вот когда-то мне,

Здесь упал я под взрывом в густом огне,

Чтоб воскреснуть и жить для иных сражений,

 

О мое поколенье! Мы шли с тобой

Ради счастья земли сквозь дымы и беды,

Пятна алой зари на земле сухой

Словно память о тяжкой цене победы...

 

Застываю в молчании, тих и суров.

Над заливом рассвета пылает знамя...

Я кладу на дорогу букет цветов

В честь друзей, чьих уже не услышать слов

И кто нынешний праздник не встретит с нами.

 

День Победы! Он замер на кораблях,

Он над чашею вечное вскинул пламя,

Он грохочет и бьется в людских сердцах,

Опаляет нас песней, звенит в стихах,

Полыхает плакатами и цветами.

 

На бульварах деревья равняют строй.

Все сегодня багровое и голубое.

Севастополь, могучий орел! Герой!

Двести лет ты стоишь над морской волной,

Наше счастье и мир заслонив собою!

 

А когда вдоль проспектов и площадей

Ветераны идут, сединой сверкая,

Им навстречу протягивают детей,

Люди плачут, смеются, и я светлей

Ни улыбок, ни слез на земле не знаю!

 

От объятий друзей, от приветствий женщин,

От цветов и сияния детских глаз

Нет, наверно, счастливее их сейчас!

Но безжалостно время. И всякий раз

Приезжает сюда их все меньше и меньше...

 

Да, все меньше и меньше. И час пробьет,

А ведь это случится же поздно иль рано,

Что когда-нибудь праздник сюда придет,

Но уже без единого ветерана...

 

Только нам ли искать трагедийных слов,

Если жизнь торжествует и ввысь вздымается,

Если песня отцовская продолжается

И вливается в песнь боевых сынов!

 

Если свято страну свою берегут

Честь и Мужество с Верою дерзновенной,

Если гордый, торжественный наш салют,

Утверждающий мир, красоту и труд,

Затмевает сияние звезд вселенной,

 

Значит, стужи - пустяк и года - ерунда!

Значит, будут цветам улыбаться люди,

Значит, счастье, как свет, будет жить всегда

И конца ему в мире уже не будет!

 

 

ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ

 

Гроза фиолетовым языком

Лижет с шипеньем мокрые тучи.

И кулаком стопудовым гром

Струи, звенящие серебром,

Вбивает в газоны, сады и кручи.

 

И в шуме пенистой кутерьмы

С крыш, словно с гор, тугие потоки

Смывают в звонкие водостоки

Остатки холода и зимы.

 

Но ветер уж вбил упругие клинья

В сплетения туч. И усталый гром

С ворчаньем прячется под мостом,

А небо смеется умытой синью.

 

В лужах здания колыхаются,

Смешные, раскосые, как японцы.

Падают капли. И каждая кажется

Крохотным, с неба летящим солнцем.

 

Рухлядь выносится с чердаков,

Забор покрывается свежей краской,

Вскрываются окна, летит замазка.

Пыль выбивается из ковров.

 

Весна даже с душ шелуху снимает

И горечь, и злость, что темны, как ночь,

Мир будто кожу сейчас меняет.

В нем все хорошее прорастает,

А все, что не нужно, долой и прочь!

 

И в этой солнечной карусели

Ветер мне крикнул, замедлив бег:

- Что же ты, что же ты в самом деле,

В щебете птичьем, в звоне капели

О чем пригорюнился, человек?!

 

О чем? И действительно, я ли это?

Так ли я в прошлые зимы жил?

С теми ли спорил порой до рассвета?

С теми ли сердце свое делил?

 

А радость-то - вот она - рядом носится,

Скворцом заливается на окне.

Она одобряет, смеется, просится:

- Брось ерунду и шагни ко мне!

 

И я (наплевать, если будет странным)

Почти по-мальчишески хохочу.

Я верю! И жить в холодах туманных,

Средь дел нелепых и слов обманных.

Хоть режьте, не буду и не хочу!

 

Ты слышишь, весна? С непогодой - точка!

А вот будто кто-то разбил ледок, -

Это в душе моей лопнула почка,

И к солнцу выпрямился росток.

 

Весна! Горделивые свечи сирени,

Солнечный сноп посреди двора,

Пора пробуждений и обновлений -

Великолепнейшая пора!

 

 

МАЛЕНЬКИЕ ЛЮДИ

 

Цветистая афиша возвещает

О том, что в летнем цирке в третий раз

С большим аттракционом выступает

Джаз лилипутов - "Театральный джаз"!

 

А кроме них, указано в программе,

Веселый ас - медведь-парашютист,

Жонглеры-обезьяны с обручами

И смелый гонщик - волк-мотоциклист,

 

Обиднейшее слово - "лилипуты",

Как будто штамп поставили навек.

Как будто все решает рост. Как будто

Перед тобой уже не человек!

 

Нет, я живу не баснями чужими

И не из ложи цирковой слежу.

Я знаю их обиды, ибо с ними

Не первый год общаюсь и дружу!

 

Вот и сегодня тоненько звенят

В моей квартире шутки, смех и тосты.

Нет никого "больших", как говорят,

Сегодня здесь лишь "маленькие" гости,

 

Тут не желанье избежать общенья,

И не стремленье скрыться от людей,

И вовсе не любовь к уединенью -

Тут дело все и проще, и сложней...

 

Мы часто пониманье проявляем

Там, где порой оно и ни к чему.

Случается, что пьяному в трамвае

Мы, чуть ли уж не место уступая,

Сердечно улыбаемся ему.

 

А к людям очень маленького роста

И очень уязвимым оттого,

Кому на свете жить не так уж просто,

Нет, кроме любопытства, ничего!

 

Бегут им вслед на улицах мальчишки:

- Эгей, сюда! Смотрите-ка скорей! -

Ну, хорошо, пусть это ребятишки.

А взрослые! Намного ли мудрей?

 

Порой, прохожих растолкав упрямо.

И распахнув глазищи-фонари,

Какая-нибудь крашеная дама

Воскликнет вдруг: - Ах, Петя, посмотри!

 

И, все смекнув, когда-то кто-то где-то

С практично предприимчивой душой

На нездоровом любопытстве этом

Уже устроил бизнес цирковой.

 

И вот факиры, щурясь плутовато,

Одетых пестро маленьких людей

Под хохот превращают в голубей

И снова извлекают из халата!

 

И вот уже афиша возвещает

О том, что в летнем цирке в третий раз

С большим аттракционом выступает

Джаз лилипутов - "Театральный джаз"!

 

И тут нелепы вздохи или лесть.

Мелькают дни, за годом год кружится,

А горькая незримая граница,

К чему лукавить, и была, и есть.

 

Но сквозь рекламу и накал страстей,

Сквозь любопытство глаз и пустословье

Горят для вас с надеждой и любовью

Большие души "маленьких" людей.

 

 

О ТОМ, ЧЕГО ТЕРЯТЬ НЕЛЬЗЯ

 

Нынче век электроники и скоростей.

Ныне людям без знаний и делать нечего.

Я горжусь озареньем ума человечьего,

Эрой смелых шагов и больших идей.

 

Только, видно, не все идеально в мире

И ничто безнаказанно не получается:

Если рамки в одном становятся шире,

То в другом непременно, увы, сужаются.

 

Чем глазастей радар, чем хитрей ультразвук

И чем больше сверхмощного и сверхдальнего,

Тем все меньше чего-то наивно-тайного,

Романтически-сказочного вокруг.

 

Я не знаю, кто прав тут, а кто не прав.

Только что-то мы, видно, навек спугнули.

Сказка... Ей неуютно в ракетном гуле,

Сказке нужен скворечник и шум дубрав.

 

Нужен сказке дурман лугового лета,

Стук копыт, да мороз с бородой седой,

Да сверчок, да еще чтоб за печкой где-то

Жил хоть кроха, а все-таки домовой...

 

Ну, а мы, будто в вихре хмельного шквала,

Все стремимся и жить, и любить быстрей.

Даже музыка нервной какой-то стала,

Что-то слишком визгливое слышится в ней!

 

Пусть река - не ожившая чья-то лента,

И в чащобах не прячутся колдуны.

Только людям нужны красивые сны,

И Добрыни с Аленушками нужны,

Н нельзя, чтоб навеки ушла легенда.

 

Жизнь скучна, обнаженная до корней,

Как сверх меры открытая всем красавица.

Ведь душа лишь тогда горячо влюбляется.

Если тайна какая-то будет в ней.

 

Я - всем сердцем за технику и прогресс!

Только пусть не померкнут слова и краски,

Пусть хохочет в лесах берендеевский бес,

Ведь экстракт из хвои не заменит лес

И радар никогда не заменит сказки!

 

 

БЕЛЫЕ РОЗЫ

 

Сентябрь. Седьмое число -

День моего рождения,

Небо с утра занесло,

А в доме, всем тучам назло,

Вешнее настроение!

 

Оно над столом парит

Облаком белоснежным.

И запахом пряно-нежным

Крепче вина пьянит.

 

Бутоны тугие, хрустящие,

В каплях холодных рос.

Как будто ненастоящие,

Как будто бы в белой чаще

Их выдумал дед-мороз.

 

Какой уже год получаю

Я этот привет из роз.

И задаю вопрос:

- Кто же их, кто принес? -

Но так еще и не знаю.

 

Обняв, как охапку снега,

Приносит их всякий раз

Девушка в ранний час,

Словно из книги Цвейга.

 

Вспыхнет на миг, как пламя,

Слова смущенно-тихи:

- Спасибо вам за стихи! -

И вниз застучит каблучками.

 

Кто она? Где живет?

Спрашивать бесполезно!

Романтике в рамках тесно.

Где все до конца известно -

Красивое пропадет...

 

Три слова, короткий взгляд

Да пальцы с прохладной кожей...

Так было и год назад,

И три, и четыре тоже...

 

Скрывается, тает след

Таинственной доброй вестницы.

И только цветов букет

Да стук каблучков по лестнице...

 

 

ЖЕНЫ ФАРАОНОВ

 

(Шутка)

 

История с печалью говорит

О том, как умирали фараоны,

Как вместе с ними в сумрак пирамид

Живыми замуровывались жены.

 

О, как жена, наверно, берегла

При жизни мужа от любой напасти!

Дарила бездну всякого тепла

И днем, и ночью окружала счастьем.

 

Не ела первой (муж пускай поест),

Весь век ему понравиться старалась,

Предупреждала всякий малый жест

И раз по двести за день улыбалась.

 

Бальзам втирала, чтобы не хворал,

Поддакивала, ласками дарила.

А чтоб затеять спор или скандал -

Ей даже и на ум не приходило!

 

А хворь случись - любых врачей добудет,

Любой настой. Костьми готова лечь.

Она ведь точно знала все, что будет,

Коль не сумеет мужа уберечь...

 

Да, были нравы - просто дрожь по коже

Но как не улыбнуться по-мужски:

Пусть фараоны - варвары, а все же

Уж не такие были дураки!

 

Ведь если к нам вернуться бы могли

Каким-то чудом эти вот законы -

С какой тогда бы страстью берегли

И как бы нас любили наши жены!

 

 

МАРИНКИ

 

Впорхнули в дом мой, будто птицы с ветки.

Смеясь и щебеча, как воробьи,

Две юные Марины, две студентки,

Читательницы пылкие мои.

 

Премудрые, забавные немного,

С десятками "зачем?" и "почему?"

Они пришли восторженно и строго,

Пришли ко мне, к поэту своему.

 

И, с двух сторон усевшись на диване,

Они, цветами робость заслоня,

Весь груз своих исканий и познаний

Обрушили с азартом на меня.

 

Одна - глаза и даже сердце настежь,

Другую и поймешь и не поймешь.

Одна сидит доверчива, как счастье,

Другая - настороженна, как еж.

 

Одна - как утро в щебете и красках

Другая - меди радостной призыв.

Одна - сама взволнованность и ласка,

Другая - вся упрямство и порыв!

 

А я затих, как будто вспоминая

Далекой песни недопетый звук.

И на мгновенье, как - не понимаю

Мне почему-то показалось вдруг,

 

Что предо мной не славные Маринки,

А, полные упругого огня,

Моей души две равных половинки,

Когда-то впрах сжигавшие меня!

 

Сжигавшие и в небо подымавшие,

Как два крыла надежды и борьбы,

И столького наивно ожидавшие

От щедростей неведомой Судьбы!.,

 

Бредет закат по подмосковным крышам,

Пожатье рук. Прощальных пара слов...

И на дороге вот уж еле слышен

Довольный стук упругих каблучков...

 

И тают, тают в гуще тополей

Не то две светлых, трепетных Маринки,

Не то души две звонких половинки

Из невозвратной юности моей...

 

 

"НУЖНЫЕ ЛЮДИ"

 

С грохотом мчится вперед эпоха,

Жаркое время - а ну держись!

Что хорошо в ней, а что в ней плохо?

Попробуй-ка вникни и разберись!

 

И я, как умею, понять пытаюсь.

Я жить по-готовому не привык.

Думаю, мучаюсь, разбираюсь

И все же порою встаю в тупик.

 

Ну что же действительно получается?!

Ведь бьется, волнуется жизнь сама!

А люди вдруг словно порою пятятся

От чувства к расчетливости ума.

 

Ну как мы о ближних всегда судили?

- Вой этот - добряга. А этот - злой.

А тот вон - ни рыба ни мясо или

Бесцветный, ну попросту никакой!

 

Теперь же все чаще в наш четкий век

Является термин практично-модный.

И слышишь: не "добрый" иль, скажем, "подлый"

А просто: "нужный вам человек".

 

И в гости, как правило, приглашаются

Не те, с кем близки вы и с кем дружны,

Не люди, что к вам бескорыстно тянутся,

А люди, которые вам "нужны".

 

Когда же в дом они не приходят

(Начальство, случается, любит шик),

Тогда их уже в рестораны водят

На рюмку, на музыку и шашлык.

 

Но этак же может и впрямь пригреться

Манера все чаще менять друзей

На "нужных", на "выгодных" нам людей,

Чужих абсолютно уму и сердцу!

 

Да разве же стоит любая туша,

Чтоб совесть пред нею валять в пыли?!

Нельзя, чтобы люди меняли душу

На всякие бизнесы и рубли!

 

И если самим не забить тревогу,

Идя вот таким "деловым" путем,

То мы ж оскотинимся, ей же богу!

Иль просто в двуличии пропадем'

 

И, может быть, стоит себе сейчас

Сказать прямодушнее строгих судей,

Что самые НУЖНЫЕ в мире люди

Лишь те, кто действительно любит нас!

 

 

НОЧНАЯ ПЕСНЯ

 

Фиолетовый вечер забрался в сад,

Рассыпая пушинками сновиденья.

А деревья все шепчутся и не спят,

А деревья любуются на закат,

И кивают, и щурятся с наслажденьем.

 

- Спать пора, - прошептал, улыбаясь, вечер,

Он приятелю синим платком махнул,

И тогда, по-разбойничьи свистнув, ветер

Подлетел и багровый закат задул.

 

Покружил и умчал по дороге прочь.

Сразу стало темно и пустынно даже.

Это в черных одеждах шагнула ночь

И развесила мрак, как густую пряжу.

 

И от этой сгустившейся темноты,

Что застыла недвижно, как в карауле,

Все деревья, все травы и все цветы

Тихо-тихо ресницы свои сомкнули.

 

А чтоб спать им светло и спокойно было

И никто не нарушил бы тишину,

Ночь бесшумно созвездья вверху включила

И большую оранжевую луну.

 

Всюду блики: по саду и у крылечка,

Будто кто-то швырнул миллион монет.

За оврагом, притихшая сонно речка,

Словно мокрый асфальт, отражает свет.

 

У рябины во мраке дрожат рубины

Темно-красным огнем. А внизу под ней

Сруб колодца, как горло бутыли винной,

Что закопана в землю до вешних дней.

 

В вышину, точно в вечность, раскрыты двери

Над кустами качается лунный дым,

И трава, будто мех дорогого зверя,

Отливает то синим, то золотым...

 

Красота - все загадочней, ярче, шире,

Словно всюду от счастья висят ключи.

Тонко звезды позванивают в эфире...

И затмить красоту эту может в мире

Лишь любовь, что шагнет вдруг к тебе в ночи!

 

 

В ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

 

Как загадочные гномики,

Чуть пробил полночный час,

Сели сны на подоконники

Вдоль всей улицы у нас.

 

Сели чинно и торжественно,

Щуря мудрые зрачки,

И, раскланявшись, приветственно

Приподняли колпачки.

 

Попнщали, как комарики,-

И конец. Пора за труд!

По волшебному фонарику

Из карманов достают.

 

Прямо в душу направляется

Луч, невидимый для глаз.

Сновиденье начинается,

То, какое назначается

Человеку в этот час.

 

У лучей оттенки разные:

Светлый, темный, золотой.

Сны веселые и страшные

Видят люди в час ночной.

 

Я не знаю, чьим велением

Луч мне светит в тишине,

Только в каждом сновидении

Ты являешься ко мне.

 

И, не споря, не преследуя,

Я смотрю в твой строгий взгляд,

Будто, сам того не ведая,

В чем-то вечно виноват.

 

Хоть вина моя, наверное,

Только в том, что все терплю,

Что тебя давно и верно я

До нелепого люблю!

 

Как легко ты можешь темное

Сделать ярким навсегда:

Снять лишь трубку телефонную

И сквозь даль и мглу бессонную

В первый раз мне крикнуть: - Да!

 

В переулок звезды грохнутся

Звоном брызнувших монет.

Дрогнет сердце, полночь кончится,

В окна кинется рассвет.

 

Удирай же, сон загадочный,

В реку, в облако, в траву,

Ибо в мире самый радостный,

Самый песенный и сказочный -

Сон, пришедший наяву!

 

 

РАЗГОВОР С ДРУГОМ

 

Знакомя, друг сказал мне сокровенно:

- Рекомендую: Коля. Пианист.

Прекрасный парень и душою чист,

И ты его полюбишь непременно!

 

"Прекрасный парень" в меру был живой,

Сел за рояль, Прокофьева сыграл,

Смеялся шуткам, подымал бокал,

Потом простился и ушел домой.

 

Ушел и канул в темноту и снег...

И я спросил у друга своего:

- Вот ты прекрасным называл его.

А чем прекрасен этот человек?

 

С минуту друг растерянно молчал.

Ходил, курил и молвил наконец:

- Он никому вреда не причинял,

Не лицемер, не склочник, не подлец...

 

И вновь спросил я друга своего:

- А доброго он людям сделал много? -

Мой друг вздохнул: - Да вроде ничего.

И все-таки он неплохой, ей-богу!

 

И тут мелькнуло: а не так ли я

Хвалю порой того, кто не подлец?

Но сколько рядом истинных сердец?

И все ль друзья действительно друзья?

 

Не прямодушен - ладно, ничего!

Не сделал зла - приветствуем его.

Мог утащить, а он не утащил

И чуть ли уж не подвиг совершил.

 

Иль, скажем, парень в девушку влюбился.

Жениться обещал. И под конец

Не оскорбил, не бросил, а женился -

И вот уже герой и молодец!

 

А то вдруг вам как на голову снег

Свалилось горе. Друг о том проведал.

Он мог добить, предать, но он не предал.

Нет, не помог ничем, а лишь не предал -

И вот уж он "прекрасный человек".

 

Смешно, но факт: мы, будто с ценной ношей.

Со странной меркой носимся порой -

"Прекрасный" - лишь за то, что не плохой,

А не за то, что истинно хороший!

 

Так не пора ль действительно начать

С других позиций доблести считать?

 

 

"СВОБОДНАЯ ЛЮБОВЬ"

 

Слова и улыбки ее, как птицы,

Привыкли, чирикая беззаботно,

При встречах кокетничать и кружиться,

Незримо на плечи парней садиться

И сколько, и где, и когда угодно!

 

Нарядно, но с вызовом разодета.

А ласки раздаривать не считая

Ни проще, чем, скажем, сложить газету.

Вынуть из сумочки сигарету

Иль хлопнуть коктейль коньяка с "Токаем".

 

Мораль только злит ее: - Души куцые!

Пещерные люди! Сказать смешно!

Даешь сексуальную революцию,

А ханжество - к дьяволу за окно!

 

Ох, диво вы дивное, чудо вы чудное!

Ужель вам и впрямь не понять вовек,

Что "секс-революция" ваша шумная

Как раз ведь и есть тот "пещерный век"!

 

Когда ни души, ни ума не трогая,

В подкорке и импульсах тех людей

Царила одна только зоология

На уровне кошек или моржей.

 

Но человечество вырастало,

Ведь те, кто мечтают, всегда правы.

И вот большинству уже стало мало

Того, что довольно таким, как вы.

 

И люди узнали, согреты новью,

Какой бы инстинкт ни взыграл в крови.

О том, что один поцелуй с любовью

Дороже, чем тысяча без любви!

 

И вы поспешили-то, в общем, зря

Шуметь про "сверхновые отношения",

Всегда на земле и при всех поколениях

Были и лужицы, и моря,

 

Были везде и когда угодно

И глупые куры, и соловьи,

Кошачья вон страсть и теперь "свободна",

Но есть в ней хоть что-нибудь от любви?!

 

Кто вас оциничивал - я не знаю.

И все же я трону одну струну:

Неужто вам нравится, дорогая,

Вот так по-копеечному порхая,

Быть вроде закуски порой к вину?

 

С чего вы так - с глупости или холода?

На нечер игрушка, живой "сюрприз",

Ведь спрос на вас, только пока вы молоды,

А дальше, поверьте, как с горки вниз!

 

Конечно, смешно только нас винить.

Но кто и на что вас принудить может?

Ведь в том, что позволить иль запретить

Последнее слово за вами все же.

 

Любовь не минутный хмельной угар.

Эх, если бы вам да всерьез влюбиться!

Ведь это такой высочайший дар,

Такой красоты и огней пожар,

Какой пошляку и во сне не снится!

 

Рванитесь же с гневом от всякой мрази,

Твердя себе с верою вновь и вновь,

Что только одна, но зато любовь

Дороже, чем тысяча жалких связей!

 

 

РАЗНЫЕ СВОЙСТВА

 

Заяц труслив, по труслив оттого,

Что вынужден жить в тревоге,

Что нету могучих клыков у него,

А все спасение - ноги.

 

Волк жаден, скорее всего, потому,

Что редко бывает сытым.

А зол оттого, что, наверно, ему

Не хочется быть убитым.

 

Лисица хитрит и дурачит всех

Тоже не без причины:

Чуть зазевалась - и все! Твой мех

Уже лежит в магазине.

 

Щука жестоко собратьев жрет,

Но сделайте мирными воды,

Она кверху брюхом тотчас всплывет

По всем законам природы.,.

 

Меняет окраску хамелеон

Бессовестно и умело.

- Пусть буду двуличным, - решает он. -

Зато абсолютно целым.

 

Деревья глушат друг друга затем,

Что жизни им нет без света.

А в поле, где солнца хватает всем,

Друг к другу полны привета.

 

Змея премерзко среди травы

Ползает, пресмыкается.

Она б, может, встала, но ей, увы,

Ноги не полагаются...

 

Те - жизнь защищают. А эти - мех.

Тот бьется за лучик света.

А вот - человек. Он сильнее всех!

Ему-то зачем все это?

 

 

ВОСПИТАТЬ ЧЕЛОВЕКА

 

Сколько написано в мире статей

И сколько прочитано лекций умных

О том, как воспитывать нам детей,

Пытливых и добрых, смешных и шумных.

 

Советы несутся со всех сторон;

Пишут ученые, и писатели,

И методисты, и воспитатели,

Иные из кожи аж лезут вон.

 

Пишут о строгости и о такте,

Что благо, а что для учебы враг.

Твердят, что воспитывать надо так-то,

А вот по-иному нельзя никак!

 

Тысячи мнений простых и сложных,

Как разные курсы для корабля,

О том, что любить надо осторожно

И мудрости вдалбливать детям должно

С первых шагов, ну почти с нуля.

 

Все верно, беда, коли мало знаний.

И все-таки в этом ли только зло?

А что как успехов при воспитанье,

Простите крамолу мою заране,

Добиться не так уж и тяжело?!

 

Нет, беды не сами собой являются,

Хотите вы этого, не хотите ли,

И дети с пороками не рождаются,

А плюсов и минусов набираются

Все чаще от мудрых своих родителей.

 

Все ждут, чтоб горели глаза ребят

Незамутненно, светло и ясно.

И детям с утра до темна твердят,

Что надо быть честным, что ложь ужасна.

 

Но много ли веры внушеньям этим?

Ведь если родители сами лгут,

На службе и дома, и там и тут,

Лгут просто, как будто бы воду пьют,

Откуда же взяться правдивым детям?!

 

А совесть? Всегда ли она слышна?

Ведь если мы, словно играя в прятки,

Ловчим иль порою хватаем взятки,

Да всем нашим фразам лишь грош цена!

 

И кто будет верить словам о том,

Что вреден табак и спиртное тоже,

Коль взрослые тонут в дыму сплошном

И кто-то нарежется так вином,

Что только у стенки стоять и может!

 

А что до красот языка родного,

То все хрестоматии - ерунда,

Коль чадо от папочки дорогого

Порой понаслышится вдруг такого.

Что гаснут аж лампочки от стыда!

 

Как быть? Да внушать можно то и се,

А средство, по-моему, всем по росту,

Тут все очень сложно и очень просто:

Будьте хорошими. Вот и все!

 

 

ДРЕВНЕЕ СВИДАНИЕ

 

В далекую эру родной земли,

Когда наши древние прародители

Ходили в нарядах пещерных жителей,

То дальше инстинктов они не шли.

 

А мир красотой полыхал такою,

Что было немыслимо совместить

Дикое варварство с красотою,

Кто-то должен был победить.

 

И вот, когда буйствовала весна

И в небо взвивалась заря крылатая,

К берегу тихо пришла она -

Статная, смуглая и косматая.

 

И так клокотала земля вокруг

В щебете, в радостной невесомости,

Что дева склонилась к воде и вдруг

Смутилась собственной обнаженности.

 

Шкуру медвежью с плеча сняла,

Кроила, мучилась, примеряла,

Тут припустила, там забрала,

Надела, взглянула и замерла:

Ну, словно бы сразу другою стала!

 

Волосы взбила густой волной,

На шею повесила, как игрушку,

Большую радужную ракушку

И чисто умылась в воде речной.

 

И тут, волосат и могуч, как лев,

Парень шагнул из глуши зеленой,

Увидел подругу и, онемев,

Даже зажмурился, потрясенный.

 

Она же, взглянув на него несмело,

Не рявкнула весело в тишине

И даже не треснула по спине,

А, нежно потупившись, покраснела...

 

Что-то неясное совершалось...

Он мозг неподатливый напрягал,

Затылок поскребывал и не знал,

Что это женственность зарождалась!

 

Но вот в ослепительном озаренье

Он быстро вскарабкался на курган,

Сорвал золотой, как рассвет, тюльпан

И положил на ее колени!

 

И, что-то теряя привычно-злое,

Не бросился к ней без тепла сердец,

Как сделали б дед его и отец,

А мягко погладил ее рукою.

 

Затем, что-то ласковое ворча,

Впервые не дик и совсем не груб,

Коснулся губами ее плеча

И в изумленье раскрытых губ...

 

Она пораженно заволновалась,

Заплакала, радостно засмеялась,

Прижалась к нему и не знала, смеясь,

Что это на свете любовь родилась!

 

 

НЫТИКИ И ЗАНУДЫ

 

Ненавижу я всяких зануд и нытиков,

Отравляющих радость за годом год,

Раздраженно-плаксивых и вечных критиков

Наших самых ничтожных порой невзгод!

 

Люди строят завод, корпуса вздымают,

Люди верят сквозь трудности в свой успех.

А зануда не верит. Он больше знает,

А зануда зарплату и жизнь ругает,

А зануда скулит и терзает всех.

 

Как досадно бывает подчас в дороге,

Где шагают ребята в жару и стынь!

Все устали, и все натрудили ноги,

А бранится и стонет за всех один.

 

Он скрипит, он по ниточкам тянет нервы;

Жмет ботинок.,. Когда же мы отдохнем?

И рюкзак-то тяжел, и не те консервы,

Да и тем ли идем вообще путем?!

 

И с такой он душой о себе хлопочет.

Будто жизнью иною, чем все, живет:

Есть и пить только он ведь один и хочет,

И один только в мире и устает.

 

Да, один устает и один страдает.

Всюду самый хороший порыв губя.

Лишь одно его в жизни не утомляет -

Это страстно любить самого себя.

 

Ну скажите на милость: когда, зачем

Кто-то выдумал нытика и зануду?

Ведь они, будто ржавчина, есть повсюду.

Пусть немного, а жизнь отравляют всем,

 

И неплохо б их ласково попросить:

- Да ступайте вы, право, к родимой маме

Не скулите! Не путайтесь под ногами,

Не мешайте всем людям хорошим жить!

 

 

В КАФЕ

 

Рюмку коньячную поднимая

И многозначаще щуря взор,

Он вел "настоящий мужской разговор",

Хмельных приятелей развлекая.

 

Речь его густо, как мед, текла

Вместе с хвастливым смешком и перцем.

О том, как, от страсти сгорев дотла,

Женщина сердце ему отдала,

Ну и не только, конечно, сердце...

 

- Постой, ну а как вообще она?..-

Вопросы прыгали, словно жабы:

- Капризна? Опытна? Холодна?

В общих чертах опиши хотя бы!

 

Ах, если бы та, что от пылких встреч

Так глупо скатилась к нелепой связи,

Смогла бы услышать вот эту речь,

Где каждое слово грязнее грязи!

 

И если б представить она могла,

Что, словно раздетую до булавки,

Ее поставили у стола

Под взгляды, липкие, как пиявки.

 

Виновна? Наверно. И тем не менее

Неужто для подлости нет границ?!

Льется рассказ, и с веселых лиц

Не сходит довольное выражение.

 

Вдруг парень, читавший в углу газету,

Встал, не спеша подошел к столу,

Взял рассказчика за полу

И вынул из губ его сигарету.

 

Сказал: - А такому вот подлецу

Просто бы голову класть на плаху! -

И свистнул сплеча, со всего размаху

По злобно-испуганному лицу!

 

Навряд ли нужно искать причины,

Чтоб встать не колеблясь за чью-то честь.

И славно, что истинные мужчины

У нас, между прочим, пока что есть!

 

 

СВИДАНИЕ С ДЕТСТВОМ

 

(Лирический монолог)

 

Не то я задумчивей стал с годами,

Не то где-то в сердце живет печаль,

Но только все чаще и чаще ночами

Мне видится в дымке лесная даль.

 

Вижу я озеро с сонной ряской,

Белоголовых кувшинок дым...

Край мой застенчивый, край уральский,

Край, что не схож ни с каким иным.

 

Словно из яшмы, глаза морошки

Глядят, озорно заслонясь листком.

Красива морошка, словно Матрешка

Зеленым схвачена пояском,

 

А там, где агатовых кедров тени

Да малахитовая трава,

Бродят чуткие, как олени,

Все таинственные слова.

 

Я слышал их, знаю, я здесь как дома,

Ведь каждая ветка и каждый сук

До радостной боли мне тут знакомы,

Как руки друзей моих и подруг!

 

И в остром волнении, как в тумане,

Иду я мысленно прямиком,

Сквозь пегий кустарник и бурелом

К одной неприметной лесной поляне.

 

Иду, будто в давнее забытье,

Растроганно, тихо и чуть несмело,

Туда, где сидит на пеньке замшелом

Детство веснушчатое мое...

 

Костром полыхает над ним калина,

А рядом лежат, как щенки у ног,

С грибами ивовая корзина

Да с клюквой березовый туесок.

 

Скоро и дом. Торопиться нечего.

Прислушайся к щебету, посиди...

И детство мечтает сейчас доверчиво

О том, что ждет его впереди...

 

Разве бывает у детства прошлое!

Вся жизнь - где-то там, в голубом дыму.

И только в светлое и хорошее

Детству верится моему.

 

Детство мое? У тебя рассвет,

Ты только стоишь на пороге дома,

А я уже прожил довольно лет,

И мне твое завтра давно знакомо...

 

Знаю, как будет звенеть в груди

Сердце, то радость, то боль итожа.

И все, что сбудется впереди,

И все, что не сбудется, знаю тоже.

 

Фронты будут трассами полыхать,

Будут и дни отрешенно-серы,

Хорошее будет, зачем скрывать,

Но будет и тяжкого свыше меры...

 

Ах, если б я мог тебе подсказать,

Помочь, ну хоть слово шепнуть одно!

Да только вот прошлое возвращать

Нам, к сожалению, не дано.

 

Ты словно на том стоишь берегу,

И докричаться нельзя, я знаю.

Но раз я помочь тебе не могу,

То все же отчаянно пожелаю:

 

Сейчас над тобою светлым-светло,

Шепот деревьев да птичий гам,

Смолисто вокруг и теплым-тепло,

Настой из цветов, родника стекло

Да солнце с черемухой пополам.

 

Ты смотришь вокруг и спокойно дышишь,

Но как невозвратны такие дни!

Поэтому все, что в душе запишешь,

И все, что увидишь ты и услышишь,

Запомни, запомни и сохрани!

 

Видишь, как бабка-ольха над пяльцами

Подремлет и вдруг, заворчав безголосо,

Начнет заплетать корявыми пальцами

Внучке-березе тугую косу.

 

А рядом, наряд расправляя свой,

Пихта топорщится вверх без толку

Она похожа сейчас на елку,

Растущую сдуру вниз головой.

 

Взгляни, как стремительно в бликах света,

Перепонками лап в вышине руля,

Белка межзвездной летит ракетой,

Огненный хвост за собой стеля.

 

Сноп света, малиновка, стрекоза,

Ах, как же для нас это все быстротечно!

Смотри же, смотри же во все глаза

И сбереги навсегда, навечно!

 

Шагая сквозь радости и беду,

Нигде мы скупцами с тобой не будем.

Бери ж эту светлую красоту,

Вбирай эту мудрую доброту,

Чтоб после дарить ее щедро людям!

 

И пусть тебе еще неизвестно,

Какие бураны ударят в грудь,

Одно лишь скажу тебе: этот путь

Всегда будет только прямым и честным!

 

Прощай же! Как жаль, что нельзя сейчас

Даже коснуться тебя рукою,

Но я тебя видел. И в первый раз

Точно умылся живой водою!

 

Смешное, с восторженностью лица,

С фантазией, бурным потоком бьющей,

Ты будешь жить во мне до конца,

Как первая вешняя песнь скворца,

Как лучик зари, к чистоте зовущий!

 

Шагни ко мне тихо и посиди,

Как перед дальней разлукой, рядом:

Ну вот и довольно... Теперь иди!

А я пожелаю тебе в пути

Всего счастливого теплым взглядом...

 

 

"ПРОГРЕССИВНЫЙ" РОМАН

 

Он смеялся сурово и свысока

И над тем, как держалась она несмело,

И над тем, что курить она не умела,

А пила лишь сухое и то слегка.

 

И когда она кашляла, дым глотая,

Утирая слезу с покрасневших век,

Он вздыхал улыбаясь: - Минувший век.

Надо быть современною, дорогая!

 

Почитая скабрез "прогрессивным делом",

Был и в речи он истинным "молодцом"

И таким иногда громыхал словцом,

Что она от смущения багровела.

 

А на страх, на застенчивые слова

И надежду открыть золотые дали

Огорченно смеялся в ответ: - Видали?

До чего же наивная голова!

 

Отдохни от высоких своих идей.

И чтоб жить хорошо посреди вселенной,

Сантименты, пожалуйста, сдай в музей.

Мы не дети, давай не смешить людей,

Будь хоть раз, ну, действительно современной!

 

Был "наставник" воистину боевой

И, как видно, сумел, убедил, добился.

А затем успокоился и... женился,

Но женился, увы, на совсем другой.

 

На какой? Да как раз на такой, которая

И суровой, и твердой была к нему.

На улыбки была далеко не скорая,

А строга - как боярыня в терему.

 

И пред ней, горделивой и чуть надменной,

Он сгибался едва ли не пополам...

Вот и верь "прогрессивным" теперь речам,

Вот и будь после этого "современной"!

 

 

ХОРОШИЕ ЛЮДИ

 

Генерал-лейтенанту

Ивану Семеновичу Стрельбицкому

 

Ветер, надув упругие губы,

Гудит на заре в зеленые трубы.

Он знает, что в городе и в селе

Хорошие люди живут на земле.

 

Идут по планете хорошие люди.

И может быть, тем уж они хороши,

Что в труд свой, как в песню, им хочется всюду

Вложить хоть частицу своей души.

 

На свете есть счастье - люби, открывай.

Но слышишь порой: "Разрешите заметить,

Ведь хочется в жизни хорошего встретить,

А где он хороший! Поди угадай!"

 

Как узнавать их? Рецептов не знаю.

Но вспомните сами: капель, гололед...

Кружили вокруг фонарей хоровод

Снежинки. А вы торопились к трамваю.

 

И вдруг, поскользнувшись у поворота,

Вы больно упали, задев водосток.

Спешили прохожие мимо... Но кто-то

Бросился к вам и подняться помог.

 

Быстро вам что-то сказал, утешая,

К свету подвел и пальто отряхнул,

Подал вам сумку, довел до трамвая

И на прощанье рукою махнул.

 

Случай пустячный, конечно, и позже

В памяти вашей растаял, как снег,

Обычный прохожий... А что, если, может,

Вот это хороший и был человек?!

 

А помните - было однажды собранье.

То, где работника одного

Суровый докладчик подверг растерзанью,

Тысячу бед свалив на него.

 

И плохо б пришлось горемыке тому,

Не выступи вдруг сослуживец один -

Ни другом, ни сватом он не был ему,

Просто обычнейший гражданин.

 

Но встал и сказал он: - Неладно, друзья!

Пусть многие в чем-то сейчас правы,

Но не рубить же ему головы.

Ведь он не чужой нам. И так нельзя!

 

Его поддержали с разных сторон.

Людей будто новый ветер коснулся,

И вот уже был человек спасен,

Подвергнут критике, но спасен

И даже робко вдруг улыбнулся.

 

Такой "рядовой" эпизод подчас

В памяти тает, как вешний снег.

По разве тогда не прошел возле вас

Тот самый - хорошей души человек?!

 

А помните... впрочем, не лишку ли будет?!

И сами вы если услышите вдруг:

Мол, где они, эти хорошие люди?

Ответьте уверенно: Здесь они, друг!

 

За ними не надо по свету бродить,

Их можно увидеть, их можно открыть

В чужих или в тех, что знакомы нам с детства,

Когда вдруг попристальней к ним приглядеться,

Когда вдруг самим повнимательней быть.

 

Живут на планете хорошие люди.

Красивые в скромности строгой своей.

Привет вам сердечный, хорошие люди!

Большого вам счастья, хорошие люди!

Я верю: в грядущем Земля наша будет

Планетою только хороших людей.

 

 

НЕРАВЕНСТВО

 

Так уж устроено у людей,

Хотите вы этого, не хотите ли,

Но только родители любят детей

Чуть больше, чем дети своих родителей.

 

Родителям это всегда, признаться,

Обидно и странно. И все же, и все же

Не надо тут, видимо, удивляться

И обижаться не надо тоже.

 

Любовь ведь не лавр под кудрявой, кущей,

И чувствует в жизни острее тот,

Кто жертвует, действует, отдает,

Короче: дающий, а не берущий.

 

Любя безгранично детей своих,

Родители любят не только их,

Но плюс еще то, что в них было вложено:

Нежность, заботы, труды свои,

С невзгодами выигранные бои,

Всего и назвать даже невозможно!

 

А дети, приняв отеческий труд

И становясь усатыми "детками",

Уже как должное все берут

И покровительственно зовут

Родителей "стариками" и "предками".

 

Когда же их ласково пожурят,

Напомнив про трудовое содружество,

Дети родителям говорят:

- Не надо, товарищи, грустных тирад!

Жалоб поменьше, побольше мужества!

 

Да, так уж устроено у людей,

Хотите вы этого, не хотите ли,

Но только родители любят детей

Чуть больше, чем дети своих родителей.

 

И все же - не стоит детей корить.

Ведь им не всегда щебетать на ветках.

Когда-то и им малышей растить,

Все перечувствовать, пережить

И побывать в "стариках" и "предках"!

 

 

ВЕРНАЯ ЕВА

 

(Шутка)

 

Старики порою говорят:

- Жил я с бабкой сорок лет подряд.

И признаюсь не в обиду вам,

Словно с верной Евою Адам.

 

Ева впрямь примерная жена:

Яблоко смущенно надкусила,

Доброго Адама полюбила

И всю жизнь была ему верна.

 

Муж привык спокойно отправляться

На охоту и на сбор маслин.

Он в супруге мог не сомневаться,

Мог бы даже головой ручаться!

Ибо больше не было мужчин...

 

 

ЭДЕЛЬВЕЙС

 

(Лирическая баллада)

 

Ботаник, вернувшийся с южных широт,

С жаром рассказывал нам

О редких растениях горных высот,

Взбегающих к облакам.

 

Стоят они гордо, хрустально чисты,

Как светлые шапки снегов.

Дети отчаянной высоты

И дикого пенья ветров.

 

В ладонях ботаника - жгучая синь,

Слепящее солнце и вечная стынь

Качаются важно, сурово.

Мелькают названья - сплошная латынь -

Одно непонятней другого.

 

В конце же сказал он: - А вот эдельвейс,

Царящий почти в облаках.

За ним был предпринят рискованный рейс,

И вот он в моих руках!

 

Взгляните: он блещет, как горный снег,

Но то не просто цветок.

О нем легенду за веком век

Древний хранит Восток.

 

Это волшебник. Цветок-талисман.

Кто завладеет им,

Легко разрушит любой обман

И будет от бед храним.

 

А главное, этот цветок таит

Сладкий и жаркий плен:

Тот, кто подруге его вручит,

Сердце возьмет взамен.

 

Он кончил, добавив шутливо: - Ну вот,

Наука сие отрицает,

Но если легенда веками живет,

То все-таки кто его знает?..

 

Ботаника хлопали по плечам,

От шуток гудел кабинет:

- Теперь хоть экзамен сдавай по цветам!

Да ты не ученый - поэт!

 

А я все думал под гул и смех:

Что скажет сейчас она?

Та, что красивей и тоньше всех,

Но так всегда холодна.

 

Так холодна, что не знаю я,

Счастье мне то иль беда?

Вот улыбнулась: - Это, друзья,

Мило, но ерунда...

 

В ночи над садами звезды зажглись,

А в речке темным-темно...

Толкаются звезды и, падая вниз,

С шипеньем идут на дно.

 

Ветер метет тополиный снег,

Мятой пахнет бурьян...

Конечно же, глупо: атомный век -

И вдруг цветок-талисман!

 

Пусть так! А любовь? Ведь ее порой

Без чуда не обрести!

И разве есть ученый такой,

Чтоб к сердцу открыл пути?!

 

Цветок эдельвейс... Щемящая грусть...

Легенда... Седой Восток...

А что, если вдруг возьму и вернусь

И выпрошу тот цветок?

 

Высмеян буду? Согласен. Пусть.

Любой ценой получу!

Не верит? Не надо! Но я вернусь

И ей тот цветок вручу!

 

Смелее! Вот дом его... поворот...

Гашу огонек окурка,

И вдруг навстречу мне из ворот

Стремительная фигурки!

 

Увидела, вспыхнула радостью: - Ты!

Есть, значит, тайная сила.

Ты знаешь, он яростно любит цветы,

Но я смогла, упросила...

 

Сейчас все поймешь... я не против чудес,

Нет, я не то говорю... -

И вдруг протянула мне эдельвейс! -

Вот... Принимай... дарю!

 

Звездами вспыхнули небеса,

Ночь в заревом огне...

Люди, есть на земле чудеса!

Люди, поверьте мне!

 

 

ИМЕНЕМ СОВЕСТИ

 

Какие б ни грозили горести

И где бы ни ждала беда,

Не поступайся только совестью

Ни днем, ни ночью, никогда!

 

И сколько б ни манила праздными

Судьба тропинками в пути,

Как ни дарила бы соблазнами -

Взгляни на все глазами ясными

И через совесть пропусти.

 

Ведь каждый, ну буквально каждый,

Коль жить пытался похитрей,

Встречался в жизни не однажды

С укором совести своей.

 

В любви для ласкового взгляда

Порой так хочется солгать,

А совесть морщится: - Не надо! -

А совесть требует молчать.

 

А что сказать, когда ты видишь,

Как губят друга твоего?!

Ты все последствия предвидишь,

Но не предпримешь ничего.

 

Ты ищешь втайне оправданья,

Причины, веские слова,

А совесть злится до отчаянья:

- Не трусь, покуда я жива!

 

Живет она и в час, когда ты,

Решив познать иную новь,

Бездумно или виновато,

Как пса бездомного куда-то,

За двери выставишь любовь.

 

Никто тебе не помешает,

И всех уверишь, убедишь,

А совесть глаз не опускает,

Она упрямо уличает

И шепчет: - Подлое творишь!

 

Стоит она перед тобою

И в час, когда, войдя во вкус,

Ты вдруг задумаешь порою

Урвать не самый честный кус.

 

Вперед! Бери и не робей!

Ведь нет свидетельского взгляда!

А совесть сердится: - Не надо! -

А совесть требует: - Не смей!

 

Мы вправе жить не по приказу

И выбирать свои пути.

Но против совести ни разу,

Вот тут хоть режьте, скажем сразу,

Нельзя, товарищи, идти!

 

Нельзя ни в радости, ни к горести,

Ни в зной и ни в колючий снег.

Ведь человек с погибшей совестью

Уже никто. Не человек!

 

 

ЛИТЕРАТУРНЫМ НЕДРУГАМ МОИМ

 

Мне просто жаль вас, недруги мои.

Ведь сколько лет, здоровья не жалея,

Ведете вы с поэзией моею

Почти осатанелые бои.

 

Что ж, я вам верю: ревность - штука злая,

Когда она терзает и грызет,

Ни темной ночью спать вам не дает,

Ни днем работать, душу иссушая.

 

И вы шипите зло и раздраженно,

И в каждой фразе ненависти груз.

- Проклятье, как и по каким законам

Его стихи читают миллионы

И сколько тысяч знает наизусть!

 

И в ресторане, хлопнув по второй,

Друг друга вы щекочете спесиво!

- Асадов - чушь. Тут все несправедливо!

А кто талант - так это мы с тобой!..

 

Его успех на год, ну пусть на три,

А мода схлынет - мир его забудет.

Да, года три всего, и посмотри,

Такого даже имени не будет!

 

А чтобы те пророчества сбылись,

И тщетность их отлично понимая,

Вы за меня отчаянно взялись

И кучей дружно в одного впились,

Перевести дыханья не давая.

 

Орут, бранят, перемывают кости,

И часто непонятно, хоть убей,

Откуда столько зависти и злости

Порой бывает в душах у людей!

 

Но мчат года: уже не три, не пять,

А песни рвутся в бой и не сгибаются,

Смелей считайте: двадцать, двадцать пять.

А крылья - ввысь, и вам их не сломать,

А молодость живет и продолжается!

 

Нескромно? Нет, простите, весь свой век

Я был скромней апрельского рассвета,

Но если бьют порою как кастетом,

Бьют не стесняясь и зимой и летом,

Так может же взорваться человек!

 

Взорваться и сказать вам: посмотрите,

Ведь в залы же, как прежде, не попасть.

А в залах негде яблоку упасть.

Хотите вы того иль не хотите -

Не мне, а вам от ярости пропасть!

 

Но я живу не ради славы, нет.

А чтобы сделать жизнь еще красивей,

Кому-то сил придать в минуты бед,

Влить в чье-то сердце доброту и свет,

Кого-то сделать чуточку счастливей!

 

А если вдруг мой голос оборвется,

О, как вы страстно кинетесь тогда

Со мной еще отчаянней бороться,

Да вот торжествовать-то не придется!

Читатель ведь на ложь не поддается,

А то и адресует кой-куда...

 

Со всех концов, и это не секрет,

Как стаи птиц, ко мне несутся строки.

Сто тысяч писем - вот вам мой ответ!

Сто тысяч писем - светлых и высоких!

 

Не нравится? Вы морщитесь, кося?

Но ведь не я, а вы меня грызете!

А правду, ничего, переживете!

Вы - крепкие. И речь еще не вся.

 

А сколько в мире быть моим стихам.

Кому судить поэта и солдата?

Пускай не мне, зато уж и не вам!

Есть выше суд и чувствам и словам.

Тот суд - народ. И заявляю вам,

Что вот в него-то я и верю свято!

 

Еще я верю (а ведь так и станется),

Что честной песни вам не погасить.

Когда от зла и дыма не останется,

Той песне, ей же богу, не состариться,

А только крепнуть, молодеть и жить!

 

 

ВСЕГДА В БОЮ

 

Когда война катилась, подминая

Дома и судьбы сталью гусениц.

Я был где надо - на переднем крае.

Идя в дыму обугленных зарниц.

 

Бывало все: везло и не везло,

Но мы не гнулись и не колебались,

На нас ползло чудовищное зло,

И мира быть меж нами не могло,

Тут кто кого - контакты исключались!

 

И думал я: окончится война -

И все тогда переоценят люди.

Навек придет на землю тишина.

И ничего-то скверного не будет,

 

Обид и боли годы не сотрут.

Ведь люди столько вынесли на свете,

Что, может статься, целое столетье

Ни ложь, ни зло в сердцах не прорастут,

 

Имея восемнадцать за спиною,

Как мог я знать в мальчишеских мечтах,

Что зло подчас сразить на поле боя

Бывает даже легче, чем в сердцах?

 

И вот войны уж и в помине нет.

А порохом тянуть не перестало.

Мне стало двадцать, стало тридцать лет,

И больше тоже, между прочим, стало.

 

А все живу, волнуясь и борясь.

Да можно ль жить спокойною судьбою,

Коль часто в мире возле правды - грязь

И где-то подлость рядом с добротою?!

 

И где-то нынче в гордое столетье

Порой сверкают выстрелы во мгле.

И есть еще предательство на свете,

И есть еще несчастья на земле.

 

И под ветрами с четырех сторон

Иду я в бой, как в юности когда-то,

Гвардейским стягом рдеет небосклон,

Наверно, так вот в мир я и рожден -

С душой поэта и судьбой солдата.

 

За труд, за честь, за правду и любовь

По подлецам, как в настоящем доте,

Машинка бьет очередями слов,

И мчится лента, словно в пулемете...

 

Вопят? Ругают? Значит, все как должно.

И, правду молвить, все это по мне.

Ведь на войне - всегда как на войне!

Тут кто кого. Контакты невозможны!

 

Когда ж я сгину в ветре грозовом,

Друзья мои, вы жизнь мою измерьте

И молвите: - Он был фронтовиком

И честно бился пулей и стихом

За свет и правду с юности до смерти!

 

 

О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ

 

- В чем смысл твоей жизни? - Меня спросили. -

Где видишь ты счастье свое, скажи?

- В сраженьях, - ответил я, - против гнили

И в схватках, - добавил я, - против лжи!

 

По-моему, в каждом земном пороке,

Пусть так или сяк, но таится ложь.

Во всем, что бессовестно и жестоко,

Она непременно блестит, как нож.

 

Ведь все, от чего человек терзается,

Все подлости мира, как этажи,

Всегда пренахальнейше возвышаются

На общем фундаменте вечной лжи.

 

И в том я свое назначенье вижу,

Чтоб биться с ней каждым своим стихом,

Сражаясь с цинизма колючим льдом,

С предательством, наглостью, черным злом,

Со всем, что до ярости ненавижу!

 

Еще я хочу, чтоб моя строка

Могла б, отверзая тупые уши,

Стругать, как рубанком, сухие души

До жизни, до крохотного ростка!

 

Есть люди, что, веря в пустой туман,

Мечтают, чтоб счастье легко и весело

Подсело к ним рядом и ножки свесило:

Мол, вот я, бери и клади в карман!

 

Эх, знать бы им счастье совсем иное:

Когда, задохнувшись от высоты,

Ты людям вдруг сможешь отдать порою

Что-то взволнованное, такое,

В чем слиты и труд, и твои мечты!

 

Есть счастье еще и когда в пути

Ты сможешь в беду, как зимою в реку,

На выручку кинуться к человеку,

Подставить плечо ему и спасти.

 

И в том моя вера и жизнь моя.

И, в грохоте времени быстротечного,

Добавлю открыто и не тая,

Что счастлив еще в этом мире я

От женской любви и тепла сердечного...

 

Борясь, а не мудрствуя по-пустому,

Всю душу и сердце вложив в строку,

Я полон любви ко всему живому:

К солнцу, деревьям, к щенку любому,

К птице и к каждому лопуху!

 

Не веря ни злым и ни льстивым судьям,

Я верил всегда только в свой народ.

И, счастлив от мысли, что нужен людям,

Плевал на бураны и шел вперед.

 

От горя - к победам, сквозь все этапы!

А если летел с крутизны порой,

То падал, как барс, на четыре лапы

И снова вставал и кидался а бой.

 

Вот то, чем живу я и чем владею:

Люблю, ненавижу, борюсь, шучу.

А жить по-другому и не умею,

Да и, конечно же, не хочу!

 

 

ОБИДНАЯ ЛЮБОВЬ

 

Пробило десять. В доме - тишина.

Она сидит и напряженно ждет.

Ей не до книг сейчас и не до сна:

Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!

 

Пусть вечер люстру звездную включил,

Не так уж поздно, день еще не прожит.

Не может быть, чтоб он не позвонил!

Чтобы не вспомнил - быть того не может!

 

"Конечно же, он рвался, и не раз.

Но масса дел: то это, то другое...

Зато он здесь и сердцем и душою".

К чему она хитрит перед собою

И для чего так лжет себе сейчас?

 

Ведь жизнь ее уже немало дней

Течет отнюдь не речкой Серебрянкой:

Ее любимый постоянно с ней -

Как хан Гирей с безвольной полонянкой.

 

Случалось, он под рюмку умилялся

Ее душой: "Так преданна всегда!"

Но что в душе той - радость иль беда?

Об этом он не ведал никогда,

Да и узнать ни разу не пытался.

 

Хвастлив иль груб он, трезв или хмелен,

В ответ - ни возражения, ни вздоха.

Прав только он, и только он умен,

Она же лишь "чудачка" и "дуреха".

 

И ей ли уж не знать о том, что он

Ни в чем и никогда с ней не считался,

Сто раз ее бросал и возвращался,

Сто раз ей лгал и был всегда прощен.

 

В часы невзгод твердили ей друзья:

- Да с ним пора давным-давно расстаться.

Будь гордою. Довольно унижаться!

Сама пойми: ведь дальше так нельзя!

 

Она кивала, плакала порой.

И вдруг смотрела жалобно па всех:

- Но я люблю... Ужасно... Как на грех!..

И он уж все же не такой плохой!

 

Тут было бесполезно препираться,

И шла она в свой добровольный плен,

Чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться

И ничего не требовать взамен.

 

Пробило полночь. В доме тишина...

Она сидит и неотступно ждет.

Ей не до книг сейчас и не до сна:

Вдруг позвонит? А вдруг еще придет?

 

Любовь приносит радость на порог.

С ней легче верить, и мечтать, и жить,

Но уж не дай, как говорится, Бог

Вот так любить!

 

 

РАЗГОВОР С НЕБОЖИТЕЛЯМИ

 

(Шутка)

 

Есть гипотеза, что когда-то,

В пору мамонтов, змей и сов,

Прилетали к нам космонавты

Из далеких чужих миров.

 

Прилетели в огне и пыли,

На сверкающем корабле.

Прилетели и "насадили"

Человечество на земле.

 

И коль верить гипотезе этой,

Мы являемся их детьми,

Так сказать, с неизвестной планеты

Пересаженными людьми.

 

Погуляли, посовещались,

Поснимали морскую гладь

И спокойно назад умчались,

А на тех, что одни остались,

Было вроде им наплевать.

 

Ой вы, грозные небожители,

Что удумали, шут возьми!

Ну и скверные ж вы родители,

Если так обошлись с детьми!

 

Улетая к своей планете,

Вы сказали им: - Вот Земля.

Обживайтесь, плодитесь, дети,

Начинайте творить с нуля!

 

Добывайте себе пропитание,

Камень в руки - и стройте дом! -

Может быть, "трудовым воспитанием"

Назывался такой прием?

 

- Ешьте, дети, зверей и птичек! -

"Дети" ели, урча, как псы.

Ведь паршивой коробки спичек

Не оставили им отцы!

 

Улетели и позабыли,

Чем и как нам придется жить.

И уж если едой не снабдили,

То хотя бы сообразили

Ну хоть грамоте обучить!

 

Мы ж культуры совсем не знали,

Шкура - это ведь не пальто!

И на скалах изображали

Иногда ведь черт знает что...

 

И пока ума набирались, -

Э, да что уж греха скрывать, -

Так при женщинах выражались,

Что неловко и вспоминать!

 

Вы там жили в цивилизации,

С кибернетикой, в красоте.

Мы же тут через все формации

Шли и мыкались в темноте.

 

Как мы жили, судите сами,

В эту злую эпоху "детства":

Были варварами, рабами,

Даже баловались людоедством!

 

Жизнь не райским шумела садом,

Всюду жуткий антагонизм:

Чуть покончишь с матриархатом, -

Бац! - на шее феодализм!

 

И начни вы тогда с душою

Нас воспитывать и растить,

Разве мы бы разрушили Трою?

Разве начали бы курить?

 

Не слыхали бы про запои,

Строя мир идеально гибкий.

И не ведали б, что такое

Исторические ошибки!

 

И пока мы постигли главное

И увидели нужный путь,

Мы, родители наши славные,

Что изведали - просто жуть!

 

Если вашими совершенствами

Не сверкает еще земля,

Все же честными мерьте средствами

Вы же бросили нас "младенцами"

Мы же начали все с нуля!

 

Мчат века в голубом полете

И уходят назад, как реки.

Как-то вы там сейчас живете,

Совершенные человеки?!

 

Впрочем, может, и вы не святы,

Хоть, возможно, умней стократ.

Вот же бросили нас когда-то,

Значит, тоже отцы не клад!

 

И, отнюдь не трудясь физически,

После умственного труда

Вы, быть может, сто грамм "Космической"

Пропускаете иногда?

 

И, летя по вселенной грозной

В космоплане, в ночной тиши,

Вы порой в преферансик "звездный"

Перекинетесь для души?

 

Нет, конечно же, не на деньги!

Вы забыли о них давно.

А на мысли и на идеи,

Как у умных и быть должно!

 

А случалось вдали от дома

(Ну, чего там греха таить)

С Аэлитою незнакомой

Нечто взять да и разрешить?

 

И опять-таки не физически,

Без ужасных земных страстей.

А лишь мысленно-платонически,

Но с чужою, а не своей?!

 

Впрочем, вы, посмотрев печально,

Может, скажете: вот народ!

Мы не ведаем страсти тайной,

Мы давно уже идеальны.

Пьем же мы не коньяк банальный,

А разбавленный водород.

 

Ладно, предки! Но мы здесь тоже

Мыслим, трудимся и творим.

Вот взлетели же в космос все же,

Долетим и до вас, быть может.

Вот увидимся-поговорим!

 

 

НЕ МОГУ ПОНЯТЬ

 

Можно ли дружить, не разделяя

Убеждений друга своего?

Можно ли дружить, не одобряя

В нем почти буквально ничего?

 

Разным и по мыслям и по взглядам,

Им давным-давно расстаться б надо,

Чтоб друг друга в ссорах не казнить

И не отравлять друг друга ядом.

А они, посмотришь, вечно рядом,

Точно впрямь обязаны дружить.

 

Можно ли любить, не уважая?

Говорить о нежности навек,

В то же время ясно понимая,

Что любимый - низкий человек?!

 

Говорят: любовь не различает,

Где какая пролегает грань.

Это верно. Но и так бывает:

Человек прекрасно понимает -

Это дрянь. И любит эту дрянь!

 

Принято считать, что для поэта

Нет загадок в области души.

Если есть сердечные секреты,

Ты, поэт, раскрой и опиши!

 

Что поэтам мели и пороги?!

Им ведь дан лирический язык.

Но поэты тоже ведь не боги!

А нелепость встретив на дороге,

И они становятся в тупик!

 

Как же так, любить, не уважая?

Для чего дружить и враждовать?

Нет, такого я не понимаю

И, наверно, не смогу понять!

 

 

ТАЕЖНЫЙ РОДНИК

 

Мчится родник среди гула таежного,

Бойкий, серебряный и тугой.

Бежит возле лагеря молодежного

И все, что услышит, несет с собой.

 

А слышит он всякое, разное слышит:

И мошек, и травы, и птиц, и людей,

И кто что поет, чем живет и чем дышит, -

И все это пишет, и все это пишет

На тонких бороздках струи своей.

 

Эх, если б хоть час мне в моей судьбе

Волшебный! Такой, чтоб родник этот звонкий

Скатать бы в рулон, как магнитную пленку,

И бандеролью послать тебе!

 

Послать, ничего не пиша заранее.

И вот, когда в доме твоем - никого,

Будешь ты слушать мое послание,

Еще не ведяя ничего.

 

И вдруг - будто разом спадет завеса:

Послышится шишки упавшей звук,

Грещанье кузнечика, говор леса

Да дятла-трудяги веселый стук.

 

Вот шутки и громкие чьи-то споры,

Вот грохот ведерка и треск костра,

Вот звук поцелуя, вот песни хором,

Вот посвист иволги до утра.

 

Кружатся диски, бегут года.

Но вот, где-то в самом конце рулона,

Возникнут два голоса окрыленных,

Где каждая фраза-то "нет", то "да"!

 

Ты встала, поправила нервно волосы.

О дрогнувший стул оперлась рукой,

Да, ты узнала два этих голоса,

Два радостных голоса: твой и мой!

 

Вот они рядом, звенят и льются,

Они заполняют собой весь дом!

И так они славно сейчас смеются,

Как нам не смеяться уже потом...

 

Но слушай, такого же не забудешь,

Сейчас, после паузы, голос мой

Вдруг шепотом спросит: - Скажи, ты любишь?

А твой засмеется: - Пусти, задушишь!

Да я, хоть гони, навсегда с тобой!

 

Где вы - хорошие те слова?

И где таежная та дорожка?

Я вижу сейчас, как твоя голова

Тихо прижалась к стеклу окошка...

 

И стало в уютной твоей квартире

Вдруг зябко и пусто, как никогда.

А голоса, сквозь ветра и года,

Звенят, как укор, все светлей и шире...

 

Прости, если нынче в душе твоей

Вызвал я отзвук поры тревожной.

Не плачь! Это только гремит ручей

Из дальней-предальней глуши таежной...

 

А юность, она и на полчаса -

Зови не зови - не вернется снова.

Лишь вечно звенят и звенят голоса

В немолчной воде родника лесного...

 

 

НА РАССВЕТЕ

 

У моста, поеживаясь спросонок,

Две вербы ладошками пьют зарю,

Крохотный месяц, словно котенок,

Карабкаясь, лезет по фонарю.

 

Уж он-то работу сейчас найдет

Веселым и бойким своим когтям!

Оглянется, вздрогнет и вновь ползет

К стеклянным пылающим воробьям.

 

Город, как дымкой, затянут сном,

Звуки в прохладу дворов упрятаны,

Двери домов еще запечатаны

Алым солнечным сургучом.

 

Спит катерок, словно морж у пляжа,

А сверху задиристые стрижи

Крутят петли и виражи

Самого высшего пилотажа!

 

Месяц, прозрачным хвостом играя,

Сорвавшись, упал с фонаря в газон.

Вышли дворники, выметая

Из города мрак, тишину и сон.

 

А ты еще там, за своим окном,

Спишь, к сновиденьям припав щекою,

И вовсе не знаешь сейчас о том,

Что я разговариваю с тобою...

 

А я, в этот утром умытый час,

Вдруг понял, как много мы в жизни губим.

Ведь если всерьез разобраться в нас,

То мы до смешного друг друга любим.

 

Любим, а спорим, ждем встреч, а ссоримся

И сами причин уже не поймем.

И знаешь, наверно, все дело в том,

Что мы с чем-то глупым в себе не боремся.

 

Ну разве не странное мы творим?

И разве не сами себя терзаем:

Ведь все, что мешает нам, мы храним.

А все, что сближает нас, забываем!

 

И сколько на свете таких вот пар

Шагают с ненужной и трудной ношею.

А что, если зло выпускать, как пар?!

И оставлять лишь одно хорошее?!

 

Вот хлопнул подъезд, во дворе у нас,

Предвестник веселой и шумной людности.

Видишь, какие порой премудрости

Приходят на ум в предрассветный час.

 

Из скверика ветер взлетел на мост,

Кружа густой тополиный запах,

Несутся машины друг другу в хвост,

Как псы на тугих и коротких лапах.

 

Ты спишь, ничего-то сейчас не зная,

Тени ресниц на щеках лежат,

Да волосы, мягко с плеча спадая,

Льются, как бронзовый водопад...

 

И мне (ведь любовь посильней, чем джинн,

А нежность - крылатей любой орлицы),

Мне надо, ну пусть хоть на миг один,

Возле тебя сейчас очутиться.

 

Волос струящийся водопад

Поглажу ласковыми руками,

Ресниц еле слышно коснусь губами,

И хватит. И кончено. И - назад!

 

Ты сядешь и, щурясь при ярком свете,

Вздохнешь, удивления не тая:

- Свежо, а какой нынче знойный ветер! -

А это не ветер. А это - я!

 

 

ПУСТЬ МЕНЯ ВОЛШЕБНИКОМ НАЗНАЧАТ

 

(Шутка)

 

Эх, девчата! Чтоб во всем удача,

Чтоб была нетленного краса,

Пусть меня волшебником назначат,

И тогда наступят чудеса.

 

Я начну с того, что на планете -

Сразу ни обманов, ни тревог,

Все цветы, какие есть на свете,

Я, как бог, сложу у ваших ног!

 

Я вам всем, брюнетки и блондинки,

Раскрою на кофточки зарю,

Радугу разрежу на косынки,

Небо на отрезы раздарю.

 

С красотою будет все в порядке:

Каждый профиль хоть в музей неси!

Ну а чтоб какие недостатки

Я оставил! Боже упаси!

 

А для танцев и нарядов бальных

В виде дополненья к красоте

Я вручил бы каждой персонально

По живой мерцающей звезде.

 

Ну а чтобы не было примеров

Ни тоски, ни одиноких слез,

Я по сотне лучших кавалеров

Каждой бы на выбор преподнес!

 

Я волшебной утвердил бы властью

Царство песен, света и стихов,

Чтоб смеялась каждая от счастья.

В день от трех и до восьми часов!

 

Эх, девчата! Чтоб во всем удача,

Чтоб всегда звенели соловьи,

Хлопочите, милые мои,

Пусть меня волшебником назначат!

 

 

ВСЕ РАВНО Я ПРИДУ

 

Если град зашумит с дождем,

Если грохнет шрапнелью гром,

Все равно я приду на свиданье,

Будь хоть сто непогод кругом!

 

Если зло затрещит мороз

И завоет метель, как пес,

Все равно я приду на свиданье,

Хоть меня застуди до слез!

 

Если станет сердиться мать

И отец не будет пускать,

Все равно я приду на свиданье,

Что бы ни было - можешь ждать!

 

Если сплетня хлестнет, ну что ж,

Не швырнет меня подлость в дрожь,

Все равно я приду на свиданье,

Не поверя в навет и ложь!

 

Если я попаду в беду,

Если буду почти в бреду,

Все равно я приду. Ты слышишь?

Добреду, доползу... дойду!

 

Ну а если пропал мой след

И пришел без меня рассвет,

Я прошу: не сердись, не надо!

Знай, что просто меня уже нет...

 

 

ОЗОРНЫЕ СТРОКИ

 

Не хочу никакого дела!

Даже вынуть газету лень...

До чего же вдруг надоело

Жить по правилам каждый день!

 

Те же радости, те же муки,

Те же хлопоты и труды,

Те же встречи, улыбки, руки...

Даже лещ, одурев от скуки,

В небо прыгает из воды.

 

Даже лошадь порой кидается

В удалой, сумасшедший бег,

Пес и тот с поводка срывается!

Я ж тем более - человек!

 

Пусть начетчик-сухарь всклокочется

Укоряя или грозя.

Только жизнь не по кругу ж топчется.

И порой вдруг до злости хочется

Всех "не надо" и все "нельзя"!

 

Завтра буду я вновь припаянным

К домоседской моей тиши,

Завтра буду ужасно правильным,

Хоть икону с меня пиши!

 

А сегодня - совсем иное,

А сейчас, на закате дня,

Все веселое, озорное

Сыплет искрами из меня!

 

Вон таксист прогудел отчаянный -

Не вернуть меня, не найти!

Удираю от жизни "правильной"

По "неправильному" пути!

 

 

БАЛЛАДА О ДРУГЕ

 

Когда я слышу о дружбе твердой,

О сердце мужественном и скромном,

Я представляю не профиль гордый,

Не парус бедствия в вихре шторма.

 

Я просто вижу одно окошко

В узорах пыли или мороза

И рыжеватого, щуплого Лешку -

Парнишку-наладчика с "Красной Розы"

 

Дом два по Зубовскому проезду

Стоял без лепок и пышных фасадов,

И ради того, что студент Асадов

В нем жил, управдом не белил подъездов.

 

Ну что же - студент небольшая сошка,

Тут бог жилищный не ошибался.

Но вот для тщедушного рыжего Лешки

Я бы, наверное, постарался!

 

Под самой крышей, над всеми нами

Жил летчик с нелегкой судьбой своей,

С парализованными ногами,

Влюбленный в небо и голубей.

 

Они ему были дороже хлеба,

Всего вероятнее, потому.

Что были связными меж ним и небом

И синь высоты приносили ему.

 

А в доме напротив, окошко в окошко,

Меж теткой и кучей рыбацких снастей

Жил его друг - конопатый Лешка,

Красневший при девушках до ушей.

 

А те, на "Розе", народ языкатый.

Окружат в столовке его порой:

- Алешка, ты что же еще не женатый? -

Тот вспыхнет, сразу алей заката,

И брякнет: - Боюсь еще... молодой...

 

Шутки как шутки, и парень как парень,

Пройди - и не вспомнится никогда.

И все-таки как я ему благодарен

За что-то светлое навсегда!

 

Каждое утро перед работой

Он к другу бежал на его этаж,

Входил и шутя козырял пилоту:

- Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!..

 

А лифта-то в доме как раз и не было.

Вот в этом и пряталась вся беда.

Лишь "бодрая юность" по лестницам бегала,

Легко, "как по нотам", туда-сюда...

 

А летчику просто была б хана:

Попробуй в скверик попасть к воротам!

Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он!

Плечи Алешкины и спина!

 

И бросьте дурацкие благодарности

И вздохи с неловкостью пополам!

Дружба не терпит сентиментальности,

А вы вот, спеша на работу, по крайности

Лучше б не топали по цветам!

 

Итак, "лифт" подан! И вот, шагая

Медленно в утренней тишине,

Держась за перила, ступеньки считает:

Одна - вторая, одна - вторая,

Лешка с товарищем на спине...

 

Сто двадцать ступеней. Пять этажей.

Это любому из нас понятно.

Подобным маршрутом не раз, вероятно,

Вы шли и с гостями и без гостей.

 

Когда же с кладью любого сорта

Не больше пуда и то лишь раз

Случится подняться нам в дом подчас -

Мы чуть ли не мир посылаем к черту.

 

А тут - человек, а тут - ежедневно,

И в зной, и в холод: "Пошли, держись!"

Сто двадцать трудных, как бой, ступеней!

Сто двадцать - вверх и сто двадцать - вниз!

 

Вынесет друга, усадит в сквере,

Шутливо укутает потеплей,

Из клетки вытащит голубей:

- Ну все! Если что, присылай "курьера"!

 

"Курьер" - это кто-нибудь из ребят.

Чуть что, на фабрике объявляется:

- Алеша, Мохнач прилетел назад!

- Алеша, скорей! Гроза начинается!

 

А тот все знает и сам. Чутьем.

- Спасибо, курносый, ты просто гений! -

И туча не брызнет еще дождем,

А он во дворе: - Не замерз? Идем! -

И снова: ступени, ступени, ступени...

 

Пот градом... Перила скользят, как ужи...

На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая.

- Алешка, брось ты!

- Сиди, не тужи!.. -

И снова ступени, как рубежи:

Одна - вторая, одна - вторая...

 

И так не день и не месяц только,

Так годы и годы: не три, не пять,

Трудно даже и сосчитать -

При мне только десять. А после сколько?!

 

Дружба, как видно, границ не знает,

Все так же упрямо стучат каблуки.

Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги...

Одна - вторая, одна - вторая...

 

Ах, если вдруг сказочная рука

Сложила бы все их разом,

То лестница эта наверняка

Вершиной ушла бы за облака,

Почти невидная глазом.

 

И там, в космической вышине

(Представьте хоть на немножко),

С трассами спутников наравне

Стоял бы с товарищем на спине

Хороший парень Алешка!

 

Пускай не дарили ему цветов

И пусть не писали о нем в газете,

Да он и не ждет благодарных слов,

Он просто на помощь прийти готов,

Если плохо тебе на свете.

 

И если я слышу о дружбе твердой,

О сердце мужественном и скромном,

Я представляю не профиль гордый,

Не парус бедствия в вихре шторма,

 

Я просто вижу одно окошко

В узорах пыли или мороза

И рыжеватого, щуплого Лешку,

Простого наладчика с "Красной Розы"...

 

 

ЛЮДИ СЛОВА

 

Люблю человека слова:

- Приду! - И явился в срок.

- Я сделаю. - И готово!

Не надо спрашивать снова:

- А сможет? - Сказал и смог!

 

Мы лезем порой из кожи,

Мы мучим себя подчас,

Стремясь об одном и том же

Кого-то просить сто раз.

 

Но часто беспечный кто-то

Лишь руки к груди прижмет:

- Прости, не сумел... Заботы...

Все будет! - И вновь солжет.

 

При этом всего странней

И даже смешней, быть может,

Что сам он терпеть не может

Трещоток и трепачей.

 

И как только возникает

Вот этот "двойной" народ,

Что запросто обещает

И запросто нарушает

Слова. Будто воду пьет?!

 

В душе у них - ни черта!

И я повторяю снова,

Что быть человеком слова -

Бесценнейшая черта!

 

Ведь лучшее, что рождается

От чести до красоты,

Уверен я, начинается

Вот с этой как раз черты!

 

И тверди земной основа

Не мрамор и не гранит,

А верные люди слова -'

На них и земля стоит!

 

 

ПРО БУДУЩУЮ СТАРОСТЬ

 

(Шутка)

 

Гоня хандру повсюду

То шуткой, то пинком.

Я и состарясь буду

Веселым стариком.

 

Не стану по приказу

Тощать среди диет,

А буду лопать сразу

По множеству котлет!

 

Всегда по строгой мере

Пить соки. А тайком,

Смеясь, вздымать фужеры

С армянским коньяком!

 

На молодость не стану

Завистливо рычать,

А музыку достану

И буду с нею рьяно

Ночь за полночь гулять!

 

Влюбленность же встречая,

Не буду стрекозлить,

Ну мне ли, ум теряя,

Наивность обольщая,

Посмешищем-то быть?!

 

К чему мне мелочитьсн,

Дробясь, как Дон Жуан,

Ведь если уж разбиться,

То вдрызг, как говорится,

О дьявольский роман!

 

С трагедией бездонной,

Скандалами родни,

Со "стружкою" месткомной

И с кучей незаконной

Горластой ребятни!

 

И может, я не скрою.

Вот тут придет за мной

Старушечка с косою:

- Пойдем-ка, брат, со мною,

Бездельник озорной!

 

На скидки не надейся,

Суров мой вечный плен.

Поди-ка вот, посмейся,

Как прежде, старый хрен!

 

Но там, где нету света,

Придется ей забыть

Про кофе и газеты.

Не так-то просто это -

Меня угомонить.

 

Ну что мне мрак и стужа?

Как будто в первый раз!

Да я еще похуже

Отведывал подчас!

 

И разве же я струшу

Порадовать порой

Умолкнувшие души

Беседою живой?!

 

Уж будет ей потеха,

Когда из темноты

Начнут трястись от смеха

Надгробья и кусты.

 

Старуха взвоет малость

И брякнет кулаком:

- На кой я черт связалась

С подобным чудаком!

 

Откуда взять решенье:

Взмахнуть косой, грозя?

Но дважды, к сожаленью,

Убить уже нельзя...

 

Но бабка крикнет: - Это

Нам даже ни к чему! -

Зажжет мне хвост кометой

И вышвырнет с планеты

В космическую тьму.

 

- Вернуться не надейся.

Возмездье - первый сорт!

А ну теперь посмейся,

Как прежде, старый черт!

 

Но и во тьме бездонной

Я стану воевать.

Ведь я неугомонный,

Невзгодами крещенный,

Так мне ли унывать?'

 

Друзья! Потомки! Где бы

Вам ни пришлось порой

Смотреть в ночное небо

Над вашей головой,

 

Вглядитесь осторожно

В светлеющий восток.

И, как это ни сложно,

Увидите, возможно,

Мигнувший огонек.

 

Хоть маленький, но ясный,

Упрямый и живой,

В веселье - буйно-красный,

В мечтанье - голубой.

 

Прошу меня заране

В тщеславье не винить,

То не звезды сиянье,

А кроха мирозданья,

Ну как и должно быть!

 

Мигнет он и ракетой

Толкнется к вам в сердца.

И скажет вам, что ноту

Для радости и света

Ни края, ни конца.

 

И что, не остывая,

Сквозь тьму и бездну лет,

Душа моя живая

Вам шлет, не унывая,

Свой дружеский привет!

 

 

ЛЕСНАЯ СКАЗКА

 

Ты хочешь, чтоб звезды посыпались

Со звоном в твои ладони?

Чтоб с шумом из мрака вырвались

Костров гривастые кони?

 

Чтоб ветви, сомкнув объятья,

Твое повторяли имя,

Чтоб стало парчовым платье,

А туфельки - золотыми?

 

Ты хочешь, чтоб соболь черный

Дал гордый разлет бровям?

Чтоб сорок ветров покорно

Упали к твоим ногам?

 

Чтоб в курточках темно-зеленых,

Посыпавшись вдруг с ветвей,

Двести веселых гномов

Стали свитой твоей?!

 

Ты хочешь, чтоб в пестрых красках,

Звездой отразись в реке,

Вышла из леса сказка

С жар-птицею на руке?

 

А хочешь, скажи, ты хочешь

Такою красивой стать,

Что даже у южной ночи

Уж нечего будет взять?

 

Ты верь мне, я лгать не буду!

Есть сто золотых ключей.

Я все их тебе добуду!

Я сто отыщу дверей!

 

А чтоб распахнуть их сразу

В волшебную ту страну,

Скажи мне одну лишь фразу,

Одну лишь, всего одну!

 

Слева в ней совсем простые,

Но жар их сильней огня.

Скажи мне слова такие -

Скажи, что любишь меня!

 

 

"ДОБРОЕ ЦАРСТВО"

 

Мальчишкой, встречая порой коварство

Или на щедрость в ответ - гроши,

Я уходил в "Голубое царство",

В "Доброе царство" моей души.

 

Мысленно вверх по крылатой лесенке

Шел я, волшебный пароль храня,

И пели ступеньки мне тихо песенки

И дружно приветствовали меня.

 

И стоило с гулко стучащим сердцем

Сказать мне таинственные слова,

Как, смотришь, уже распахнутся дверцы

И, словно хрусталь, зазвенит листва.

 

Беды здесь словно бы растворяются.

Ведь тут, в этом царстве мечты и снов,

Любые желания исполняются

В мгновение ока, без лишних слов,

 

Тут можно любые зажечь рассветы,

Вдохнуть потрясающий аромат,

Увидеть природу синего цвета,

Желтого цвета, алого цвета,

Сразу шагнуть и в мороз, и в лето,

И в завтра, и в тысячу лет назад.

 

Мне тут даже в мыслях не станут лгать,

А каждая умница и красавица

Здесь так безотчетно в меня влюбляется,

Что рада б и жизнь за меня отдать.

 

И, наделенный особой властью,

Я всюду попавших в беду людей

Мгновенно спасаю от всех несчастий,

От всяческих хворостей и смертей.

 

Лишь к подлости я доброты не знаю.

И вот сокрушающей силой слов

Я с гневной радостью истребляю

Всех в мире мерзавцев и подлецов!

 

Здесь я - счастливейший из живых!

И мне не бывать ни больным, ни старым.

И все богатства земного шара

Покорно лежат возле ног моих!

 

Детство окончилось, отмечталось...

Мчались года с быстротой стрижей,

И вот, к удивлению, оказалось,

Что "Доброе царство" не потерялось,

А стало лишь строже да чуть мудрей.

 

Сражаюсь я, радуюсь, ненавижу,

А если устану, спрошу: "К чему?!"

И взмою в то "царство", как дрозд на крышу,

Где все, что захочется, вновь увижу

И все, что мне дорого, обниму...

 

Ведь как нам порою ни улыбается

Удача, признаемся без труда,

Так уж у каждого получается,

Что где-то одни вдруг мечты сбываются,

Другим не исполниться никогда!

 

Поэтому сколько бы, как ручей,

Ни мчался ты с песней в большую реку,

Без этого "царства" души своей

Нельзя, наверное, человеку!

 

 

ВТОРАЯ ЛЮБОВЬ

 

Что из того, что ты уже любила,

Кому-то, вспыхнув, отворяла дверь.

Все это до меня когда-то было,

Когда-то было в прошлом, не теперь.

 

Мы словно жизнью зажили второю,

Вторым дыханьем, песнею второй.

Ты счастлива, тебе светло со мною,

Как мне тепло и радостно с тобой.

 

Но почему же все-таки бывает,

Что незаметно, изредка, тайком

Вдруг словно тень на сердце набегает

И остро-остро колет холодком...

 

О нет, я превосходно понимаю,

Что ты со мною встретилась, любя.

И все-таки я где-то ощущаю,

Что, может быть, порою открываю

То, что уже открыто для тебя.

 

То вдруг умело галстук мне завяжешь,

Уверенной ли шуткой рассмешишь.

Намеком ли без слов о чем-то скажешь

Иль кулинарным чудом удивишь.

 

Да, это мне и дорого и мило,

И все-таки покажется порой,

Что все это уже, наверно, было,

Почти вот так же, только не со мной,

 

А как душа порой кричать готова,

Когда в минуту ласки, как во сне,

Ты вдруг шепнешь мне трепетное слово,

Которое лишь мне, быть может, ново,

Но прежде было сказано не мне.

 

Вот так же точно, может быть, порою

Нет-нет и твой вдруг потемнеет взгляд,

Хоть ясно, что и я перед тобою

Ни в чем былом отнюдь не виноват.

 

Когда любовь врывается вторая

В наш мир, горя, кружа и торопя,

Мы в ней не только радость открываем,

Мы все-таки в ней что-то повторяем,

Порой скрывая это от себя.

 

И даже говорим себе нередко,

Что первая была не так сильна,

И зелена, как тоненькая ветка,

И чуть наивна, и чуть-чуть смешна.

 

И целый век себе не признаемся,

Что, повстречавшись с новою, другой,

Какой-то частью все же остаемся

С ней, самой первой, чистой и смешной!

 

Двух равных песен в мире не бывает,

И сколько б звезд ни поманило вновь,

Но лишь одна волшебством обладает.

И, как ни хороша порой вторая,

Все ж берегите первую любовь!

 

 

* * *

 

Эх, жить бы мне долго-долго!

Но краток наш бренный век,

Увы, человек не Волга,

Не Каспий и не Казбек.

 

Когда-нибудь путь замкнется,

И вот на восходе дня

Город мой вдруг проснется

Впервые уже без меня.

 

И критик, всегда суровый

(Ведь может же быть вполне),

Возьмет да и скажет слово

Доброе обо мне!

 

И речи той жаркой градус

Прочтут и почуют люди.

Но я-то как же порадуюсь,

Если меня не будет?

 

И чем полыхать на тризне,

Сердечных слов не жалея,

Скажите мне их при жизни,

Сейчас мне они нужнее!..

 

 

ДАЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ ЧЕЛОВЕКУ!

 

Странною жизнью живет человек:

Чуть ли не всем овладел на свете!

Только и слышишь: "Атомный век -

Квантовый век, электронный век,

Плазма, космическое столетье".

 

Но вместо того чтобы день за днем

Чувствовать радости обновленья,

Мы словно бы нервно всегда живем

Под током высокого напряженья.

 

Ну разве когда-нибудь было так,

Чтоб земли хоть раз расцвели содружьем

Чтоб кто-то нигде не звенел оружьем

И злобой но тлел никакой очаг?!

 

А хочется, хочется, чтоб года

Мирно, как звезды, смотрелись в реку.

Нельзя нервотрепками жить всегда,

Дайте спокойствие человеку!

 

Нет, не спокойствие равнодушья,

А ясность и радостные волненья.

Ведь горькие, нервные напряженья

Хуже порой любого удушья.

 

Как мы страдаем от разных ссор,

Срываемся, грубо браним кого-то.

Резкое слово же, как топор,

Порой вдруг навек отсекает что-то.

 

Когда же мы сможем остановить

Стычек и распрей дурную вьюгу?

Нельзя с нервотрепками вечно жить

И укорачивать жизнь друг другу!

 

Нельзя ни позволить, ни допустить,

Чтоб ради справки или решенья

Чинуши, которых не прошибить,

Могли посетителя доводить

Почти до полного исступленья.

 

Нельзя, чтоб на улицах и балконах

Гремели, сомкнуть не давая глаз,

"Спидолы", гитары, магнитофоны,

Чтоб где-то в бутылочном перезвоне

Плясала компания в поздний час.

 

Неужто должны и теперь кварталы

Трястись под тяжелый трамвайный гром?

И люди, с работы придя устало,

Обязаны слушать, как самосвалы

Ревут неистово за окном?!

 

То громом, то шумом, то злостью фраз

Как же мы нервы друг другу гложем,

Нет, как-то не так мы живем подчас,

Честное слово, не так, как можем!

 

Не десять ведь жизней дается нам,

И надо сказать и себе и веку:

Долой нервотрепку, ко всем чертям,

Дайте спокойствие человеку!

 

 

НАЧАЛО

 

Говорят, что конец - всему делу венец.

Так на свете всегда бывало.

Только мне, как ни дорог порой конец.

Все же чаще важней начало.

 

Нет в году многоцветнее ничего,

Чем сирень и начало лета.

Ну а в сутках мне, право, милей всего

Утро. Алая песнь рассвета.

 

Где-то в дачном поселке вдруг выйдешь в сад

И зажмуришься в восхищенье:

Брызги солнца, немыслимый аромат

И стозвонное птичье пенье!

 

И, куда ни пришлось бы порой идти,

Лишь в начале любой дороги,

Не заботясь еще о конце пути,

Окрыленно шагают ноги.

 

И приятельский пир за любым столом

Где-то в комнате или в зале

С ровным строем приборов и хрусталем,

С первым тостом и первым хмельным огнем

Тоже лучше всего вначале.

 

Через час - ни веселья, ни красоты,

Все смешается в тарараме:

Лица, рюмки, закуски, слова, цветы -

Все в табачном дыму и гаме!

 

А любовь? Если в небо взлетят сердца

От сплошного хмельного буйства,

Ах, как редко умеем мы до конца

Сберегать и слова и чувства!

 

Мы черствеем, мы стынем от серых слов,

Будто трепет свой растеряли.

Нет, простите, товарищи, но любовь

Все же чаще хранят вначале!

 

И уверен я, счастье бы долгим стало

И не знали тоски сердца,

Если б в жизни мы часто, ища начало,

Не спешили достичь конца!

 

 

ЭЛЕКТРОКАРДИОГРАММА

 

Профессор прослушал меня и сказал:

- Сердчишко пошаливает упрямо.

Дайте, сестрица, мне кардиограмму,

Посмотрим-ка, что он напереживал.

 

Маленький белый рулон бумаги,

А в нем отражен твой нелегкий путь.

Зубчики, линии и зигзаги -

Полно, профессор, да в них ли суть?!

 

Ведь это всего только телеграмма.

Но телеграммы всегда сухи.

А настоящая "сердцеограмма"

Где все: и надежда, и смех, и драма,

Вот она - это мои стихи!

 

Откройте любую у них страницу -

И жизнь моя сразу к лицу лицом:

Вот эта военной грозой дымится,

А та сражается с подлецом.

 

Другие страницы - другие войны:

За правду без страха и за любовь.

Ну мог ли, профессор, я жить спокойно,

Как говорится, "не портя кровь"?

 

И разве же сердцу досталось мало,

Коль часто, горя на предельной точке,

Из боли и счастья оно выплавляло

Все эти строчки, все эти строчки.

 

Итак, чтоб длиннее была дорога,

Отныне - ни споров, ни бурных встреч.

Работать я должен не слишком много,

Следить за режимом умно и строго,

Короче, здоровье свое беречь.

 

Спасибо, профессор, вам за внимание!

Здоровье, конечно же, не пустяк.

Я выполню все ваши указания.

Куренью - конец, говорю заранее.

А жить вот спокойно... увы, никак!

 

Ну как оставаться неуязвимым,

Столкнувшись с коварством иль прочим злом?

А встретившись где-нибудь с подлецом,

Возможно ль пройти равнодушно мимо?!

 

Любовь же в душе моей, как всегда,

Будет гореть до скончания века,

Ведь если лишить любви человека,

То он превратится в кусочек льда.

 

Волненья? Пусть так! Для чего сердиться?

Какой же боец без борьбы здоров?!

Ведь не могу ж я иным родиться!

А если вдруг что-то со мной случится,

Так вот они - книги моих стихов!

 

Где строчка любого стихотворенья,

Не мысля и дня просидеть в тиши,

Является трассой сердцебиенья

И отзвуком песни моей души!

 

 

В ТАЙГЕ

 

В светлом инее березы.

Злы в Сибири холода!

Речка скрылась от мороза

Под тяжелый панцирь льда.

 

Кедры в белых рукавицах

Молчаливо-высоки...

Жадно нюхает лисица

Деревенские дымки...

 

На сугробах птичий росчерк,

Ель припудрена снежком,

Дятел, греясь, как извозчик,

О крыло стучит крылом...

 

Завалил берлогу свежий

Снег. Мороз трещит окрест...

Спит в своей дохе медвежьей

Сам "хозяин" здешних мест...

 

Только белка-непоседа,

Глаз ореховый кося,

Мчит по веткам, для обеда

Шишку крепкую неся...

 

Ближний куст ударил громом...

Оборвав свой быстрый бег,

Белка светло-серым комом

Полетела в рыхлый снег...

 

Эхо в троекратной силе

Гулко ахнуло вокруг.

Кедры, вздрогнув, уронили

Рукавицы с длинных рук..,

 

Человек скользит на лыжах,

Ручейками след бежит.

Средь лисиц пунцово-рыжих

Белка серая лежит.

 

Сумрак в лес ползет сторожко,

И на веточках осин

Льда стеклянные сережки

Загорелись под рубин...

 

Вновь от гула встрепенулся

Лес на целую версту,

Только лучше бы вернулся

Или просто промахнулся

Парень в эту красоту!

 

 

ЛЮБОВЬ И ТРУСОСТЬ

 

Почему так нередко любовь непрочна?

Несхожесть характеров? Чья-то узость?

Причин всех нельзя перечислить точно,

Но главное все же, пожалуй, трусость.

 

Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,

А именно трусость - первопричина.

Она-то и есть та самая мина,

Что чаще всего подрывает счастье.

 

Неправда, что будто мы сами порою

Не ведаем качеств своей души.

Зачем нам лукавить перед собою,

В основе мы знаем и то и другое,

Когда мы плохи и когда хороши.

 

Пока человек потрясений не знает,

Не важно - хороший или плохой,

Он в жизни обычно себе разрешает

Быть тем, кто и есть он. Самим собой.

 

Но час наступил - человек влюбляется

Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.

Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.

Вот тут-то, заметьте, и появляется

Трусость - двуличный и тихий враг.

 

Волнуясь, боясь за исход любви

И словно стараясь принарядиться,

Он спрятать свои недостатки стремится,

Она - стушевать недостатки свои.

 

Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,

Чтоб как-то "подкрасить" характер свой,

Скупые на время становятся щедрыми,

Неверные - сразу ужасно верными.

А лгуньи за правду стоят горой.

 

Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,

Влюбленные словно на цыпочки встали

И вроде красивей и лучше стали.

"Ты любишь?" - "Конечно!"

"А ты меня?" - "Да!"

 

И все. Теперь они муж и жена.

А дальше все так, как случиться и должно;

Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!

Вот тут и ломается тишина...

 

Теперь, когда стали семейными дни,

Нет смысла играть в какие-то прятки.

И лезут, как черти, на свет недостатки,

Ну где только, право, и были они?

 

Эх, если б любить, ничего не скрывая,

Всю жизнь оставаясь самим собой,

Тогда б не пришлось говорить с тоской:

"А я и не думал, что ты такая!"

"А я и не знала, что ты такой!"

 

И может, чтоб счастье пришло сполна,

Не надо душу двоить свою.

Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна

Не меньше, чем в космосе иль в бою!

 

 

* * *

 

Ты далеко сегодня от меня

И пишешь о любви своей бездонной,

И о тоске-разлучнице бессонной,

Точь-в-точь все то же, что пишу и я.

 

Ах, как мы часто слышим разговоры,

Что без разлуки счастья не сберечь.

Не будь разлук, так не было б и встреч,

А были б только споры да раздоры.

 

Конечно, это мудро, может статься,

И все-таки, не знаю почему,

Мне хочется, наперекор всему,

Сказать тебе: - Давай не разлучаться!

 

Я думаю, что ты меня поймешь:

К плечу плечо - и ни тоски, ни стужи?

А если и поссоримся - ну что ж,

Разлука все равно намного хуже!

 

 

ВЕСНА В ЛЕСУ

 

Дятлы морзянку стучат по стволам:

"Слушайте, слушайте! Новость встречайте!

С юга весна приближается к нам!

Кто еще дремлет? Вставайте, вставайте!"

 

Ветер тропинкой лесной пробежал,

Почки дыханьем своим пробуждая,

Снежные комья с деревьев сметая,

К озеру вышел и тут заплясал.

 

Лед затрещал, закачался упрямо,

Скрежет и треск прозвучал в тишине.

Ветер на озере, точно в окне,

С грохотом выставил зимнюю раму.

 

Солнце! Сегодня как будто их два.

Сила такая и яркость такая!

Скоро, проталины все заполняя.

Щеткой зеленой полезет трава.

 

Вот прилетели лесные питомцы,

Свист и возню на деревьях подняв.

Старые пни, шапки белые сняв,

Желтые лысины греют на солнце.

 

Сонный барсук из норы вылезает.

Солнце так солнце, мы рады - изволь!

Шубу тряхнул: не побила ли моль?

Кучки грибов просушить вынимает.

 

Близится время любви и разлук.

Все подгоняется: перья и волос.

Зяблик, лирически глядя вокруг,

Мягко откашлявшись, пробует голос.

 

Пеной черемух леса зацвели,

Пахнет настоем смолы и цветений.

А надо всем журавли, журавли...

Синее небо и ветер весенний!

 

 

* * *

 

Люблю я собаку за верный нрав.

За то, что, всю душу тебе отдав,

В голоде, в холоде или разлуке

Не лижет собака чужие руки.

 

У кошки-дуры характер иной.

Кошку погладить может любой.

Погладил - и кошка в то же мгновенье,

Мурлыча, прыгает на колени.

 

Выгнет спину, трется о руку,

Щурясь кокетливо и близоруко.

Кошке дешевая ласка не стыдна,

Глупое сердце недальновидно.

 

От ласки кошачьей душа не согрета.

За крохи не много дают взамен:

Едва лишь наскучит мурлыканье это -

Встанут и сбросят ее с колен.

 

Собаки умеют верно дружить,

Не то что кошки-лентяйки и дуры.

Так стоит ли, право, кошек любить

И тех, в ком живут кошачьи натуры?!

 

 

* * *

 

Все как будто сделал славно я:

Кончил разом все сомнения.

Понял я, что ты - не главная:

Не любовь, а увлечение,

 

Ты, я верю, неплохая,

Ни игры в тебе, ни зла,

Ничего не ожидая,

Все дарила что могла.

 

Только счастье невозможно

Без клубящихся дорог,

Слишком было все несложно,

Слишком много было можно,

Но ни бурь и ни тревог...

 

Видно, в том была причина,

Что любовь не жгла огнем,

И была не ярким сном,

А простой, как та рябина

У тебя перед окном.

 

И ушел я в синий вечер,

Веря в дальнюю звезду.

В путь! В пути я счастье встречу,

Здесь - зачахну, пропаду!

 

Все как будто сделал правильно,

Кончил разом все сомнения:

Понял ведь, что мной оставлено

Не любовь, а увлечение.

 

Значит, скоро распахнется

Даль счастливых, новых дней.

Сердце песней захлебнется.

Годы мчат... дорога вьется...

Только сердцу не поется,

Не поется, хоть убей!

 

Только холодно и тесно

Стало сердцу моему.

Все как будто сделал честно,

В чем же дело - не пойму!

 

Отчего сквозь километры,

Как в тумане голубом.

Я все чаще вижу дом,

Шторку, вздутую от ветра,

И рябину под окном?!

 

 

ОДНО ПИСЬМО

 

Как мало все же человеку надо!

Одно письмо. Всего-то лишь одно.

И нет уже дождя над мокрым садом,

И за окошком больше не темно...

 

Зажглись рябин веселые костры,

И все вокруг вишнево-золотое...

И больше нет ни нервов, ни хандры,

А есть лишь сердце радостно-хмельное!

 

И я теперь богаче, чем банкир.

Мне подарили птиц, рассвет и реку,

Тайгу и звезды, море и Памир.

Твое письмо, в котором целый мир.

Как много все же надо человеку!

 

 

ОТТЕПЕЛЬ

 

Звенит капель, звенит капель:

От-те-пель, от-те-пель!

Однако это не весна,

Еще январь, а не апрель.

 

Вчера буран, беря разбег,

Дул в лица стужей ледяной.

И было все - зима и снег,

Совсем как и у нас с тобой..,

 

Сегодня злобная метель

Вползла под арку у ворот.

Сегодня - синяя капель

И в лужах - мир наоборот!

 

Сегодня - в радуге стекло

И легкий пар над мостовой,

Сегодня - временно тепло,

Совсем как и у нас с тобой...

 

Но долго лужам не сверкать,

Ведь это солнце и вода

С утра исчезнут без следа,

Когда мороз придет опять.

 

Метель, надвинув шаль на бровь,

Дохнет колючею тоской,

И все заледенеет вновь,

Совсем как и у нас с тобой...

 

Но сколько бы пурге ни месть

И как ни куролесить зло,

Однако у природы есть

И настоящее тепло.

 

Оно придет с тугим дождем,

С веселой, клейкою листвой,

Лридет, швыряя гулкий гром,

И станет радостно кругом,

Совсем не как у нас с тобой...

 

 

ДВА МАРШРУТА

 

Он ей предлагал для прогулок

Дорогу - простого проще:

Налево сквозь переулок

В загородную рощу.

 

Там - тихое птичье пенье,

Ни транспорта, ни зевак,

Травы, уединенье

И ласковый полумрак,,.

 

А вот ее почему-то

Тянуло туда, где свет,

Совсем по иному маршруту:

Направо и на проспект.

 

Туда, где новейшие зданья,

Реклама, стекло, металл.

И где, между прочим, стоял

Дворец бракосочетанья...

 

Вот так, то с шуткой, то с гневом,

Кипела у них война.

Он звал ее все налево,

Направо звала она.

 

Бежали часы с минутами,

Ни он, ни она не сдавались.

Так наконец и расстались.

Видать, не сошлись маршрутами...

 

 

О СКВЕРНОМ И СВЯТОМ

 

Что в сердце нашем самое святое?

Навряд ли надо думать и гадать

Есть в мире слово самое простое

И самое возвышенное - Мать!

 

Так почему ж большое слово это,

Пусть не сегодня, а давным-давно,

Но в первый раз ведь было кем-то, где-то

В кощунственную брань обращено?

 

Тот пращур был и темный и дурной,

И вряд ли даже ведал, что творил,

Когда однажды взял и пригвоздил

Родное слово к брани площадной.

 

И ведь пошло же, не осело пылью,

А поднялось, как темная река.

Нашлись другие. Взяли, подхватили

И понесли сквозь годы и века...

 

Пусть иногда кому-то очень хочется

Хлестнуть врага словами, как бичом,

И резкость на язык не только просится,

А в гневе и частенько произносится,

Но только мать тут все-таки при чем?

 

Пусть жизнь сложна, пускай порой сурова.

И все же трудно попросту понять,

Что слово "мат" идет от слова "мать",

Сквернейшее от самого святого!

 

Неужто вправду за свою любовь,

За то, что родила нас и растила,

Мать лучшего уже не заслужила,

Чем этот шлейф из непристойных слов?!

 

Ну как позволить, чтобы год за годом

Так оскорблялось пламя их сердец?!

И сквернословам всяческого рода

Пора сказать сурово наконец:

 

Бранитесь или ссорьтесь как хотите,

Ни не теряйте звания людей.

Не трогайте, не смейте, не грязните

Ни имени, ни чести матерей!

 

 

ДЕВУШКА И ЛЕСОВИК

 

(Сказка-шутка)

 

На старой осине в глуши лесной

Жил леший, глазастый и волосатый.

Для лешего был он еще молодой -

Лет триста, не больше. Совсем незлой,

Задумчивый, тихий и неженатый.

 

Однажды у Черных болот в лощине

Увидел он девушку над ручьем,

Красивую, с полной грибной корзиной

И в ярком платьице городском.

 

Видать, заблудилась. Стоит и плачет.

И леший вдруг словно затосковал...

Ну как ее выручить? Вот задача!

Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась,

Склонился пред девушкой и сказал:

 

- Не плачь! Ты меня красотой смутила

Ты - радость! И я тебе помогу! -

Девушка вздрогнула, отскочила,

Но вслушалась в речи и вдруг решила:

"Ладно. Успею еще! Убегу!"

 

А тот протянул ей в косматых лапах

Букет из фиалок и хризантем.

И так был прекрасен их свежий запах,

Что страх у девчонки пропал совсем..,.

 

Свиданья у девушки в жизни были.

Но если по-честному говорить,

То, в общем, ей редко цветы дарили

И радостей мало преподносили,

Больше надеялись получить.

 

А леший промолвил: - Таких обаятелыных

Глаз я нигде еще не встречал! -

И дальше, смутив уже окончательно,

Тихо ей руку поцеловал.

 

Из мха и соломки он сплел ей шляпу.

Был ласков, приветливо улыбался.

И хоть и не руки имел, а лапы,

Но даже "облапить" и не пытался.

 

И, глядя восторженно и тревожно,

Он вдруг на секунду наморщил нос

И, сделав гирлянду из алых роз,

Повесил ей на плечи осторожно.

 

Донес ей грибы, через лес провожая,

В трудных местах впереди идя,

Каждую веточку отгибая,

Каждую ямочку обходя.

 

Прощаясь у вырубки обгоревшей,

Он грустно потупился, пряча вздох.

А та вдруг подумала: "Леший, леший,

А вроде, пожалуй, не так и плох!"

 

И, пряча смущенье в букет, красавица

Вдруг тихо промолвила на ходу:

- Мне лес этот, знаете, очень правится,

Наверно, я завтра опять приду!

 

Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает,

Что женщина, с нежной своей душой,

Сто тысяч грехов нам простит порой,

Простит, может, даже ночной разбой!

Но вот невнимания не прощает...

 

Вернемся же к рыцарству в добрый час

И к ласке, которую мы забыли,

Чтоб милые наши порой от нас

Не начали бегать к нечистой силе.

 

 

ЦАРИЦА-ГУСЕНИЦА

 

- Смотри! Смотри, какая раскрасавица! -

Мальчишка смотрит радостно на мать. -

Царица-гусеница! Правда, нравится?

Давай ее кормить и охранять!

 

И вправду, будто древняя царица,

Таинственным сказаниям сродни,

На краснобоком яблоке в тени

Сияла золотая гусеница.

 

Но женщина воскликнула: - Пустое! -

И засмеялась: - Ах ты, мой сверчок!

Готов везде оберегать живое.

Да это же вредитель, дурачок!

 

В четыре года надо быть мужчиной!

Соображай. Ты видишь: вот сюда

Она вползет, попортит сердцевину,

И яблоко - хоть выброси тогда!

 

Нет, нам с тобой такое не годится.

Сейчас мы глянем, что ты за герой. -

Она стряхнула с ветки гусеницу:

- А ну-ка, размозжи ее ногой!

 

И мальчик, мину напускал злую

И подавляя втайне тошноту,

Шагнул ногой на теплую, живую

Жемчужно-золотую красоту...

 

- Вот это славно! Умница, хвалю! -

И тот, стремясь покончить с добротою,

Вскричал со зверски поднятой ногою;

- Кидай еще! Другую раздавлю!

 

Мать с древних пор на свете против зла.

Но как же этой непонятно было,

Что сердцевину яблока спасла,

А вот в мальчишке что-то загубила...

 

 

КЛЕЙКИЕ РУКИ

 

Сколько рук мы в жизни пожимаем,

Ледяных и жарких, как огонь?

Те мы помним, эти - забываем,

Но всегда ль, где надо, ощущаем,

Что пожали "клейкую ладонь"?

 

Руки эти вроде бы такие,

Как у всех. Но к пальцам этих рук

Липнет все: предметы дорогие

И совсем дешевые, любые.

Руки-щуки, даже хуже щук.

 

Надо ли греметь о них стихами?

Может, это проза, ерунда?

Надо, надо! Ибо вместе с нами

Руки эти всюду и всегда!

 

Очень надо! Потому что нету

Ничего, наверное, подлей,

Чем лишенный запаха и цвета,

Этот самый ядовитый клей.

 

На полях, на фабриках, в науке,

Рядом с жизнью честной и прямой,

Липкие и подленькие руки

Вечно прячут что-то за спиной.

 

И отнюдь как будто бы не воры,

Скажешь так - презреньем обольют,

А ведь тащат, а ведь прут и прут

Все, что скрыто от чужого взора.

 

Посмотрите только: что же это?

Вроде бы по крохам тут и там:

Овощи, продукты, сигареты,

Лаки, пряжа, плитка для паркета -

Так и липнут к этим вот рукам.

 

Прут со строек плинтусы и доски!

Без зазренья совести берут

Краски, гвозди, ящики с известкой.

Дай им денег да стакан "Московской",

И фундамент, кажется, упрут!

 

Клейкие, пронырливые руки!

Как сыскать спасения от них?!

И в литературе и в науке

Тащат строчки, мысли. Эти "щуки"

Во сто крат зубастее речных.

 

У себя - кощеевское царство:

За копейку слопают живьем.

Вот иное дело - государство.

Тут - раздолье! Наберись нахальства

И тащи. Не жалко, не свое!

 

А ведь в целом это - миллионы!

Это спирта целая Ока,

Тонны рыбы, Эльбрусы капрона,

Айсберги бетона и картона,

Горы хлеба, реки молока!

 

И пока от житницы Отчизны

Этих рук, как псов, не отогнать,

О какой там распрекрасной жизни

Можно говорить или мечтать?

 

Кто-то скажет с удивленным взглядом!

- Ну о чем тут, извините, речь?

Есть закон, милиция... - Не надо!

Этим зла под корень не пресечь!

 

- Нет, - скажу я, - дорогие люди,

Зло это подвластно только нам.

Ничего-то доброго не будет,

Если каждый резко не осудит

И не хлопнет где-то по рукам.

 

Вот по тем, что хапают и прячут,

Чтоб отсохли, к черту, как одна!

Ничего, что трудная задача

Мы ее осилим, а иначе

Грош нам всем, товарищи, цена!

 

 

МОЯ ЛЮБОВЬ

 

Ну каким ты владеешь, секретом?

Чем взяла меня и когда?

Но с тобой я всегда, всегда:

Днем и ночью, зимой и летом!

 

Площадями ль иду большими

Иль за шумным сижу столом,

Стоит мне шепнуть твое имя -

И уже мы с тобой вдвоем.

 

Когда радуюсь или грущу я

И когда обиды терплю,

И в веселье тебя люблю я,

И в несчастье тебя люблю.

Даже если крепчайше сплю,

Все равно я тебя люблю!

 

Говорят, что дней круговерть

Настоящих чувств не тревожит.

Говорят, будто только смерть

Навсегда погасить их может.

 

Я не знаю последнего дня,

Но без громких скажу речей:

Смерть, конечно, сильней меня,

Но любви моей не сильней.

 

И когда этот час пробьет

И окончу я путь земной,

Знай: любовь моя не уйдет,

А останется тут, с тобой.

 

Подойдет без жалоб и слез

И незримо для глаз чужих,

Словно добрый и верный пес,

На колени положит нос

И свернется у ног твоих...

 

 

ТРЕВОГИ

 

Любим друг друга мы или не любим?

Мы спорим, мы что-то друг в друге судим,

Вздорим, к чему-то порой цепляемся,

Нередко друг друга подмять стараемся.

 

То недоверчивость нас смущает,

То ревность как пламенем обжигает,

А то вдруг тревога вонзает жало,

Что счастье ушло, что любовь пропала!

 

И то нам кажется, и это кажется,

Сердца то смеются, то гневом мучатся,

А что окажется, что окажется?

И что же в конце-то концов получится?

 

Как быть нам? Что важно, а что не важно?

И вдруг я открыл: подожди, послушай!

Любое кипенье совсем не страшно,

Самое страшное - равнодушье.

 

Наверно, во всяческом словаре

Нет слова хуже, чем равнодушье.

У Равнодушья - душа лягушья,

Глаза же как проруби в январе.

 

А тем, кто страдает, ревнует, спорит

В чьем сердце звенит и бунтует кровь,

Страшиться того, что ушла любовь,

Ну честное слово, никак не стоит!

 

Пока мы смеемся, бушуем, судим,

Любить мы друг друга, ей-богу, будем!

 

 

НА КРЫЛЕ

 

Галине Валентиновне

Асадовой (Разумовской)

 

Нет, все же мне безбожно повезло,

Что я нашел тебя. И мне сдается,

Что счастье, усадив нас на крыло,

Куда-то ввысь неистово несется!

 

Все выше, выше солнечный полет

А все невзгоды, боли и печали

Остались в прошлом, сгинули, пропали.

А здесь лишь ты, да я, да небосвод!

 

Тут с нами все - и планы и мечты,

Надежды и восторженные речи.

Тебе не страшно с этой высоты

Смотреть туда, где были я и ты

И где остались будни человечьи?!

 

Ты тихо улыбаешься сейчас

И нет на свете глаз твоих счастливей,

И, озарен лучами этих глаз,

Мир во сто крат становится красивей,

 

Однако счастье слишком быстротечно

И нет, увы, рецепта против зла.

И как бы ни любили мы сердечно,

Но птица нас когда-нибудь беспечно

Возьмет и сбросит все-таки с крыла.

 

Закон вселенский, он и прост и ясен.

И я готов на все без громких слов.

Будь что угодно. Я на все согласен.

Готов к пути, что тяжек и опасен

И лишь с тобой расстаться не готов!

 

И что б со мною в мире ни стряслось,

Я так сказал бы птице быстролетной:

Ну что же, сбрось нас где и как угодно,

Не только вместе. Вместе, а не врозь!

 

 

СУДЬБЫ И СЕРДЦА

 

Ее называют "брошенная",

"Оставленная", "забытая".

Звучит это как "подкошенная",

"Подрезанная", "подбитая".

 

Раздоры - вещи опасные,

А нравы у жизни строги:

Ведь там, где все дни ненастные,

А взгляды и вкусы разные,

То разные и дороги.

 

Мудрейшая в мире наука

Гласит, что любви не получится,

Где двое мучат друг друга

И сами все время мучатся,

 

Сейчас выяснять бессмысленно,

Кто прав был в их вечном споре.

Счастье всегда таинственно,

Зато откровенно горе.

 

А жизнь то казнит, то милует,

И вот он встретил другую.

Не самую молодую,

Но самую, видно, милую.

 

Должно быть, о чем мечталось,

То и сбылось. Хоть все же

Любимая оказалась

С судьбою нелегкой тоже.

 

И вот он, почти восторженный,

Душой прикипел влюбленной

К кем-то когда-то брошенной,

Обманутой, обделенной.

 

И странно чуть-чуть, и славно:

Была для кого-то лишнею,

А стала вдруг яркой вишнею,

Любимой и самой главной!

 

А с первою, той, что в раздоре,

Кто может нам поручиться,

Что так же все не случится

И счастье не встретит вскоре?!

 

Покажутся вдруг невзгоды

Далекими и смешными.

И вспыхнут, и станут годы

Празднично-золотыми!

 

Ведь если сквозь мрак, что прожит,

Влетает к нам сноп рассвета

То женщин ненужных нету.

Нету и быть не может!

 

И пусть хоть стократно спрошенный,

Стократно скажу упрямо я,

Что женщины нету брошенной,

Есть просто еще не найденная.

 

Не найденная, не встреченная,

Любовью большой не замеченная!

Так пусть же, сметя напасти,

Быстрее приходит счастье.

 

 

ВИНОВНИКИ

 

В час, когда мы ревнуем и обиды считаем,

То, забавное дело, кого мы корим?

Мы не столько любимых своих обвиняем,

Как ругаем соперников и соперниц браним.

 

Чем опасней соперники, тем бичуем их резче,

Чем дороже нам счастье, тем острее бои

Потому что ругать их, наверное, легче,

А любимые ближе и к тому же свои.

 

Только разве соперники нам сердца опаляли

И в минуты свиданий к нам навстречу рвались?

Разве это соперники нас в любви уверяли

И когда-то нам в верности убежденно клялись?!

 

Настоящий алмаз даже сталь не разрубит.

Разве в силах у чувства кто-то выиграть бой?

Разве душу, которая нас действительно любит,

Может кто-нибудь запросто увести за собой?!

 

Видно, всем нам лукавить где-то чуточку свойственно

И соперников клясть то одних, то других,

А они виноваты, в общем, больше-то косвенно,

Основное же дело абсолютно не в них!

 

Чепуха - все соперницы или вздохи поклонников!

Не пора ли быть мудрыми, защищая любовь,

И метать наши молнии в настоящих виновников?!

Вот тогда и соперники не появятся вновь!

 

 

Я ВСТРЕТИЛ ТЕБЯ В АПРЕЛЕ

 

Я встретил тебя в апреле

И потерял в апреле.

Ты стала ночной капелью и шорохом за окном,

Стала вдоль веток-строчек

Чутким пунктиром точек,

Зеленым пунктиром почек в зареве голубом.

 

Тучек густых отара

Катится с крутояра.

Месяц, зевнув, их гонит к речке па водопой.

Скучное это дело,

Давно ему надоело,

Он ждет не дождется встречи с хохочущею зарей.

 

А наши с тобой апрели

Кончились. Отзвенели.

И наши скворцы весною не прилетят сюда..,

Прощанье не отреченье,

В нем может быть продолженье.

Но как безнадежно слово горькое: "Никогда"!..

 

 

НЕ ГОРЮЙ

 

Ты не плачь о том, что брошена,

Слезы - это ерунда!

Слезы, прошены ль, не прошены,-

Лишь соленая вода!

 

Чем сидеть в тоске по маковку,

"Повезло - не повезло",

Лучше стиснуть сердце накрепко,

Всем терзаниям назло!

 

Лучше, выбрав серьги броские,

Все оружье ахнуть в бой,

Всеми красками-прическами

Сделать чудо над собой!

 

Коль нашлась морщинка - вытравить!

Нет, так сыщется краса!

И такое платье выгрохать,

Чтоб качнулись небеса!

 

Будет вечер - обязательно

В шум и гомон выходи,

Подойди к его приятелям

И хоть тресни, а шути!

 

Но не жалко, не потерянно

(Воевать так воевать!),

А спокойно и уверенно:

Все прошло - и наплевать!

 

Пусть он смотрит настороженно.

- Все в кино? И я - в кино! -

Ты ли брошен, я ли брошена -

Даже вспомнить-то смешно!

 

Пусть судьба звенит и крутится,

Не робей, не пропадешь!

Ну а что потом получится

И кому придется мучиться -

Вот увидишь и поймешь!

 

 

ЛЮБОВЬ, ИЗМЕНА И КОЛДУН

 

В горах, на скале, о беспутствах мечтая,

Сидела Измена худая и злая.

А рядом под вишней сидела Любовь,

Рассветное золото в косы вплетая.

 

С утра, собирая плоды и коренья,

Они отдыхали у горных озер

И вечно вели нескончаемый спор -

С улыбкой одна, а другая с презреньем.

 

Одна говорила: - На свете нужны

Верность, порядочность и чистота.

Мы светлыми, добрыми быть должны:

В этом и - красота!

 

Другая кричала: - Пустые мечты!

Да кто тебе скажет за это спасибо?

Тут, право, от смеха порвут животы

Даже безмозглые рыбы!

 

Жить надо умело, хитро и с умом.

Где - быть беззащитной, где - лезть напролом,

А радость увидела - рви, не зевай!

Бери! Разберемся потом!

 

- А я не согласна бессовестно жить!

Попробуй быть честной и честно любить!

- Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!

Да есть ли что выше, чем радость греха?!

 

Однажды такой они подняли крик,

Что в гневе проснулся косматый старик,

Великий колдун, раздражительный дед,

Проспавший в пещере три тысячи лет.

 

И рявкнул старик: - Это что за война?!

Я вам покажу, как будить Колдуна!

Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,

Я сплавлю вас вместе на вес времена!

 

Схватил он Любовь колдовскою рукой,

Схватил он Измену рукою другой

И бросил в кувшин их, зеленый, как море,

А следом туда же - и радость, и горе,

И верность, и злость, доброту, и дурман,

И чистую правду, и подлый обман.

 

Едва он поставил кувшин на костер,

Дым взвился над лесом, как черный шатер,-

Все выше и выше, до горных вершин,

Старик с любопытством глядит на кувшин:

 

Когда переплавится все, перемучится,

Какая же там чертовщина получится?

Кувшин остывает. Опыт готов,

По дну пробежала трещина,

Затем он распался на сотню кусков,

И... появилась женщина...

 

 

НЕ НАДО ЦЕПЛЯТЬСЯ ЗА ДЕНЬ ВЧЕРАШНИЙ

 

Не то тяготеет душа к свободе,

Не то стал уверенней сердца стук,

Но я наконец научился вроде

Прощаться без тяжких и долгих мук.

 

Какие б ни жгли человека страсти,

Когда-то он должен постичь секрет,

Что вечного нету на свете счастья,

Как юности вечной на свете нет.

 

Когда же любовь опускает стяги,

Не надо ни гордых, ни жалких слов.

Ведь пробовать вновь воскресить любовь -

Смешнее, чем ждать доброты от скряги!

 

А холод разлуки не так и страшен:

Какую б ни кинул он в душу тень,

Он может испортить лишь новый день,

Не в силах отнять у нас день вчерашний*

 

Вот именно: каждый счастливый вечер,

И даже не вечер - счастливый час,

Любая улыбка, признанье, встреча -

Ведь это навек остается в нас!

 

Когда ж мы душою своей не правим,

Не в силах развеять печали тьму,

Так это, как правило, потому,

Что сами с собою порой лукавим.

 

Ведь ничего малодушней нет,

Чем громко решить навсегда расстаться,

А втайне еще продолжать цепляться

За счастье, которого больше нет.

 

И вот, если песне уже не быть,

Не ожидая сплошных мучений

И бесполезнейших объяснений,

Я сам обрываю гнилую нить!

 

Да, рву. И, признаться, совсем по каюсь,

Пусть воет тоска, иссушить грозя,

В ответ ей я попросту улыбаюсь,

Вот так. А иначе и жить нельзя!

 

 

* * *

 

Забыв покой, дела и развлечепья,

Пренебрегая солнцем и весной,

При каждой нашей встрече мы с тобой,

Страдая, выясняем отношенья.

 

Нет, мы почти никак не поступаем.

До ласки ли? Раздув любой пустяк,

Мы спорим, говорим и обсуждаем,

Что так у нас с тобой и что не так.

 

Ну что еще: мы вместе, мы одни!

Так нет же ведь! Как варвары, наверно,

Мы медленно, старательно и верно

Друг другу укорачиваем дни...

 

Мы быть ужасно мудрыми стараемся,

От всех себя ошибок бережем.

И скоро до того "довыясняемся",

Что ничего уже не разберем!

 

Размолвки, споры, новые сомненья...

И нам, наверно, невдомек сейчас,

Что вот как раз все эти выясненья

И есть ошибка главная у нас.

 

И чтоб не кончить на душевной скупости,

Давай же скажем: "Хватит! Наплевать!"

Возьмем и будем делать кучу глупостей,

Да, да, десятки самых чудных глупостей

И ничего не будем обсуждать!

 

 

Я ПРОВОЖУ ТЕБЯ

 

О, как ты щебечешь весело,

И как хлопотлива ты:

Жакетку на стул повесила,

Взялась поливать цветы,

 

С мебели пыль смахнула,

Заварку нашла на окне

И, как бы вскользь, намекнула

На нежность свою ко мне.

 

Вся из тепла и света,

Ты улыбаешься мне.

А я от улыбки этой

В черном горю огне!

 

А я сижу и не знаю:

Зачем вот такая ты?

И просто сейчас страдаю

От этой твоей теплоты.

 

Как много ты произносишь

Сейчас торопливых слов!

То дразнишь, то будто просишь

Откликнуться на любовь.

 

Грозишься, словно кометой,

Сердцем мой дом спалить.

А мне от нежности этой

Волком хочется выть!

 

Ну, как ты не чувствуешь только

И как сама не поймешь,

Что нет здесь любви нисколько

И каждая фраза - ложь!

 

Хуже дурной напасти

Этот ненужный фарс.

Ведь нет же ни грамма счастья

В свиданье таком для нас,

 

И если сказать открыто,

Ты очень сейчас одна,

Ты попросту позабыта

И больше ему не нужна.

 

А чтобы не тяжко было,

Ты снова пришла ко мне,

Как лыжница, что решила

По старой пойти лыжне.

 

Как будто бы я любитель

Роли "чужая тень",

Иль чей-нибудь заместитель,

Иль милый на черный день!

 

Но я не чудак. Я знаю:

Нельзя любить - не любя!

Напьемся-ка лучше чаю,

И я провожу тебя.

 

Сегодня красивый вечер:

Лунный свет с тишиной,

Звезды горят, как свечи,

И снег голубой, голубой...

 

В мире все повторяется:

И ночь, и метель в стекло.

Но счастье не возвращается

К тем, от кого ушло.

 

Всем светлым, что было меж нами,

Я как святым дорожу.

Давай же будем друзьями,

И я тебя провожу!

 

 

Я МЕЛКОЙ ЗЛОСТИ В ЖИЗНИ НЕ ИСПЫТЫВАЛ

 

Я мелкой злости в жизни не испытывал,

На мир смотрел светло, а потому

Я ничему на свете не завидовал:

Ни силе, ни богатству, ни уму.

 

Не ревновал ни к радостному смеху

(Я сам, коли захочется, - смеюсь).

Ни к быстрому и громкому успеху

(И сам всего хорошего добьюсь).

 

Но вы пришли. И вот судите сами:

Как ни смешно, но я признаюсь вам,

Что с той поры, как повстречался с вами,

Вдруг, как чудак, завидую вещам!

 

Дверям, что вас впускают каждый вечер,

Настольной лампе, сделанной под дуб,

Платку, что обнимает ваши плечи,

Стакану, что коснулся ваших губ.

 

Вы усмехнетесь: дескать, очень странно,

Вещь - только вещь! И я согласен. Да.

Однако вещи с вами постоянно.

А я - вдали. И в этом вся беда!

 

А мне без вас неладно и тревожно:

То снег, то солнце чувствую в крови.

А мне без вас почти что невозможно.

Ну хоть совсем на свете не живи!

 

Я мелкой злости с детства не испытывал,

На мир смотрел светло, а потому

Я ничему на свете не завидовал:

Ни славе, ни богатству, ни уму!

 

Прошу вас: возвратите мне свободу!

Пусть будет радость с песней пополам.

Обидно ведь завидовать вещам,

Когда ты человек и царь природы!

 

 

ВЫСОТА

 

Под горкой в тенистой сырой лощине,

От сонной речушки наискосок,

Словно бы с шишкинской взят картины,

Бормочет листвой небольшой лесок.

 

Звенит бочажок под завесой мглистой,

И, в струи его с высоты глядясь,

Клены стоят, по-мужски плечисты,

Победно красою своей гордясь!

 

А жизнь им и вправду, видать, неплоха:

Подружек веселых полна лощина...

Лапу направо протянешь - ольха,

Налево протянешь ладонь - осина.

 

Любую только возьми за плечо.

И ни обид, ни вопросов спорных.

Нежно зашепчет, кивнет горячо

И тихо прильнет головой покорной.

 

А наверху, над речным обрывом,

Нацелясь в солнечный небосвод,

Береза-словно летит вперед,

Молодо, радостно и красиво...

 

Пусть больше тут сухости и жары,

Пусть щеки январская стужа лижет,

Но здесь полыхают рассветов костры,

Тут дали видней и слышней миры,

Здесь мысли крылатей и счастье ближе.

 

С достойным, кто станет навечно рядом,

Разделит и жизнь она и мечту.

А вниз не сманить ее хитрым взглядом,

К ней только наверх подыматься надо,

Туда, на светлую высоту!

 

 

РАЗРЫВ

 

Битвы словесной стихла гроза.

Полные гнева, супруг и супруга

Молча стояли друг против друга,

Сузив от ненависти глаза.

 

Все корабли за собою сожгли,

Вспомнили все, что было плохого.

Каждый поступок и каждое слово -

Все, не щадя, на свет извлекли.

 

Годы их дружбы, сердец их биенье -

Все перечеркнуто без сожаленья.

Часто на свете так получается:

В ссоре хорошее забывается.

 

Тихо. Обоим уже не до споров.

Каждый умолк, губу закусив.

Нынче не просто домашняя ссора,

Нынче конец отношений. Разрыв.

 

Все, что решить надлежало, решили.

Все, что раздела ждало, разделили.

Только в одном не смогли согласиться,

Это одно не могло разделиться,

 

Там, за стеною, в ребячьем углу,

Сын их трудился, сопя, на полу.

Кубик на кубик. Готово! Конец!

Пестрый, как сказка, вырос дворец.

 

- Милый! - подавленными голосами

Молвили оба. - Мы вот что хотим...

Сын повернулся к папе и маме

И улыбнулся приветливо им.

 

- Мы расстаемся... совсем... окончательно,

Так нужно, так лучше... И надо решить.

Ты не пугайся. Слушай внимательно:

С мамой иль с папой будешь ты жить?

 

Смотрит мальчишка на них встревоженно.

Оба взволнованы... Шутят иль нет?

Палец в рот положил настороженно.

- И с мамой и с папой, - сказал он в отвит.

 

- Нет, ты не понял! - И сложный вопрос

Каждый ему втолковать спешит.

Но сын уже морщит облупленный нос

И подозрительно губы кривит...

 

Упрямо сердце мальчишечье билось,

Взрослых не в силах понять до конца.

Не выбирало и не делилось.

Никак не делилось на мать и отца!

 

Мальчишка! Как ни внушали ему,

Он мокрые щеки лишь тер кулаками,

Никак не умея понять: почему

Так лучше ему, папе и маме?

 

В любви излишен всегда совет.

Трудно в чужих делах разбираться.

Пусть каждый решает, любить или нет,

И где сходиться, и где расставаться,

 

И все же порой в сумятице дел,

В ссоре иль в острой сердечной драме

Прошу только вспомнить, увидеть глазами

Мальчишку, что драмы понять не сумел

И только щеки тер кулаками.

 

 

КОГДА МНЕ ВСТРЕЧАЕТСЯ В ЛЮДЯХ ДУРНОЕ...

 

Когда мне встречается в людях дурное,

То долгое время я верить стараюсь,

Что это скорее всего напускное,

Что это случайность. И я ошибаюсь.

 

И, мыслям подобным ища подтвержденья,

Стремлюсь я поверить, забыв про укор,

Что лжец, может, просто большой фантазер,

А хам он, наверно, такой от смущенья.

 

Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,

Возможно, по глупости разболтался,

А друг, что однажды в беде не помог,

Не предал, а просто тогда растерялся.

 

Я вовсе не прячусь от бед под крыло.

Иными тут мерками следует мерить.

Ужасно не хочется верить во зло

И в подлость ужасно не хочется верить!

 

Поэтому, встретив нечестных и злых,

Нередко стараешься волей-неволей

В душе своей словно бы выправить их

И попросту "отредактировать", что ли!

 

Но факты и время отнюдь не пустяк.

И сколько порой ни насилуешь душу,

А гниль все равно невозможно никак

Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.

 

Ведь злого, признаться, мне в жизни моей

Не так уж и мало встречать доводилось.

И сколько хороших надежд поразбилось,

И сколько вот так потерял я друзей!

 

И все же, и все же я верить не брошу,

Что надо в начале любого пути

С хорошей, с хорошей и только с хорошей.

С доверчивой меркою к людям идти!

 

Пусть будут ошибки (такое не просто),

Но как же ты будешь безудержно рад,

Когда эта мерка придется по росту

Тому, с кем ты станешь богаче стократ!

 

Пусть циники жалко бормочут, как дети,

Что, дескать, непрочная штука - сердца...

Не верю! Живут, существуют на свете

И дружба навек, и любовь до конца!

 

И сердце твердит мне: ищи же и действуй.

Но только одно не забудь наперед:

Ты сам своей мерке большой соответствуй,

И все остальное, увидишь, - придет!

 

 

* * *

 

Каков человек по душе, по уму?

И что в нем за сердце бьется?

Порой можно просто судить по тому,

Как человек смеется.

 

И пусть будет трижды его голова

Лукава иль осторожна,

Все можно выдумать: жест и слова,

Но смеха выдумать невозможно.

 

У злых, у неискренних и у тех,

Чья совесть - сплошные пятна,

Как правило, грубый и резкий смех,

Фальшивый и неприятный.

 

И только у добрых людей всегда,

Наверно, во всей вселенной,

Смех, словно горной реки вода,

Чувств не скрывающий никогда -

Звонкий и откровенный!

 

 

САМОЕ ПРОЧНОЕ НА ЗЕМЛЕ

 

Скала, подставляя под волны грудь,

Стоит, всем ветрам открыта.

А есть ли на свете хоть что-нибудь,

Что было б прочней гранита?

 

На это ответ был наукой дан

Еще из столетней дали:

- Крепче гранита - металл титан

И твердые марки стали.

 

А тверже? Не щурьте пытливо глаз,

Ответ ведь известен тоже:

- Прочнее, чем сталь и титан, - алмаз. -

Пусть так. Ну а есть на земле у нас

Хоть что-то алмаза тверже?

 

Да, есть на земле вещество одно,

И тут ни при чем наука:

Всех крепче и было и быть должно

Твердое слово друга!

 

 

АПТЕКА СЧАСТЬЯ

 

(Шутка)

 

Сегодня - кибернетика повсюду.

Вчерашняя фантастика - пустяк!

А в будущем какое будет чудо?

Конечно, точно утверждать не буду,

Но в будущем, наверно, будет так:

 

Исчезли все болезни человека.

А значит, и лекарства ни к чему!

А для духовных радостей ему

Открыт особый магазин-аптека.

 

Какая б ни была у вас потребность,

Он в тот же миг откликнуться готов:

- Скажите, есть у вас сегодня нежность?

- Да, с добавленьем самых теплых слов.

 

- А мне бы счастья, бьющего ключом?

Какого вам: на месяц? На года?

- Нет, мне б хотелось счастья навсегда!

- Такого нет. Но через месяц ждем!

 

- А я для мужа верности прошу!

- Мужская верность? Это, право, сложно...

Но ничего. Я думаю, возможно.

Не огорчайтесь. Я вам подыщу.

 

- А мне бы капель трепета в крови.

Я - северянин, человек арктический.

- А мне - флакон пылающей любви

И полфлакона просто платонической!

 

- Мне против лжи нельзя ли витамин?

- Пожалуйста, и вкусен, и активен!

- А есть для женщин "Антиговорин"?

- Есть. Но пока что малоэффективен...

 

- А покоритель сердца есть у вас?

- Да. Вот магнит. Его в кармашке носят.

Любой красавец тут же с первых фраз

Падет к ногам и женится на вас

Мгновенно. Даже имени не спросит.

 

- А есть "Аитискандальная вакцина"?

- Есть в комплексе для мужа и жены:

Жене - компресс с горчицей, а мужчине

За час до ссоры - два укола в спину

Или один в сидячью часть спины...

 

- Мне "Томный взгляд" для глаз любого цвета!

- Пожалуйста, по капле перед сном.

- А мне бы страсти...

- Страсти - по рецептам!

Страстей и ядов так не выдаем!

 

- А мне вон в тех коробочках хотя бы,

"Признание в любви"! Едва нашла!

- Какое вам: со свадьбой иль без свадьбы?

- Конечно же, признание со свадьбой.

Без свадьбы хватит! Я уже брала!..

 

- А как, скажите, роды облегчить?

- Вот порошки. И роды будут гладки.

А вместо вас у мужа будут схватки.

Вы будете рожать, а он - вопить.

 

Пусть шутка раздувает паруса!

Но в жизни нынче всюду чудеса!

Как знать, а вдруг, еще при нашем веке,

Откроются такие вот аптеки?!

 

 

ВЫСОКИЙ ДОЛГ

 

Осмотр окончен. На какой шкале

Отметить степень веры и тревоги?!

Налево - жизнь, направо - смерть во мгле,

А он сейчас, как на "ничьей земле",

У света и у мрака на пороге...

 

Больной привстал, как будто от толчка,

В глазах надежда, и мольба, и муки,

А доктор молча умывает руки

И взгляд отводит в сторону слегка.

 

А за дверьми испуганной родне

Он говорит устало и морозно:

- Прошу простить, как ни прискорбно мне,

Но, к сожаленью, поздно, слишком поздно!

 

И добавляет: - Следует признаться,

Процесс запущен. В этом и секрет.

И надо ждать развязки и мужаться.

Иных решений, к сожаленью, нет.

 

Все вроде верно. И, однако, я

Хочу вмешаться: - Стойте! Подождите!

Я свято чту науку. Но простите,

Не так тут что-то, милые друзья!

 

Не хмурьтесь, доктор, если я горяч,

Когда касаюсь вашего искусства,

Но медицина без большого чувства

Лишь ремесло. И врач уже не врач!

 

Пусть безнадежен, может быть, больной,

И вы правы по всем статьям науки,

Но ждать конца, сложив спокойно руки...

Да можно ль с настоящею душой?'

 

Ведь если не пылать и примиряться

И не стремиться поддержать плечом,

Пусть в трижды безнадежной ситуации,

Зачем же быть сестрой или врачом?!

 

Чтоб был и впрямь прекраснейшим ваш труд,

За все, что можно, яростно цепляйтесь,

За каждый шанс и каждый вздох сражайтесь

И даже после смерти семь минут!

 

Ведь сколько раз когда-то на войне

Бывали вдруг такие ситуации,

Когда конец. Когда уже сражаться

Бессмысленно. И ты в сплошном огне,

 

Когда горели и вода и твердь,

И мы уже со смертью обнимались,

И без надежды все-таки сражались,

И выживали. Побеждали смерть!

 

И если в самых гиблых ситуациях

Мы бились, всем наукам вопреки,

Так почему ж сегодня не с руки

И вам вот так же яростно сражаться?!

 

Врачи бывали разными всегда:

Один пред трудной хворостью смирялся,

Другой же не сдавался никогда

И шел вперед. И бился и сражался!

 

Горел, искал и в стужу и в грозу,

Пусть не всегда победа улыбалась,

И все же было. Чудо совершалось.

И он счастливый смахивал слезу...

 

Ведь коль не он - мечтатель и боец,

И не его дерзанья, ум и руки,

Каких высот достигли б мы в науке

И где б мы сами были, наконец?!

 

Нельзя на смерть с покорностью смотреть,

Тем паче где терять-то больше нечего,

И как порою ни упряма смерть -

Бесстрашно биться, сметь и только сметь!

Сражаться ради счастья человечьего.

 

Так славьтесь же на много поколений,

Упрямыми сердцами горячи,

Не знающие страха и сомнений

Прекрасные и светлые врачи!

 

 

БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ ХАЛАТЫ

 

Если б все профессии на свете

Вдруг сложить горою на планете,

То, наверно, у ее вершины

Вспыхнуло бы слово: "Медицина".

 

Ибо чуть не с каменного века

Не было почетнее судьбы,

Чем сражаться в пламени борьбы

За спасенье жизни человека.

 

Все отдать, чтоб побороть недуг!

Цель - свята. Но святость этой мысли

Требует предельно чистых рук

И в прямом и в переносном смысле.

 

Потому-то много лет назад

В верности призванию и чести

В светлый час с учениками вместе

Поклялся великий Гиппократ.

 

И теперь торжественно и свято,

Честными сердцами горячи,

Той же гордой клятвой Гиппократа

На служенье людям, как солдаты,

Присягают новые врачи.

 

Сколько ж, сколько на землей моей

Было их - достойнейших и честных;

Знаменитых и совсем безвестных

Не щадивших сердца для людей!

 

И когда б не руки докторов

Там, в дыму, в неходком лазарете,

Не было б, наверное, на свете

Ни меня и ни моих стихов...

 

Только если в благородном деле

Вдруг расчетец вынырнет подчас,

Это худо, ну почти как грязь

Или язва на здоровом теле.

 

Взятка всюду мелочно-гадка,

А в работе трепетной и чистой

Кажется мне лапою когтистой

Подношенье взявшая рука.

 

Нет, не гонорар или зарплату,

Что за труд положены везде,

А вторую, "тайную" оплату,

Вроде жатвы на чужой беде.

 

И, таким примером окрыленные

(Портится ведь рыба с головы),

Мзду берут уже и подчиненные,

Чуть ли не по-своему правы.

 

Благо в горе просто приучать:

Рубль, чтоб взять халат без ожиданья,

Няне - трешку, а сестрице - пять,

Так сказать "за доброе вниманье".

 

А не дашь - закаешься навек,

Ибо там, за стенкою больничной,

Друг твой или близкий человек

Твой просчет почувствует отлично...

 

Дед мой, в прошлом старый земский врач,

С гневом выгонял людей на улицу

За любой подарок или курицу,

Так что после со стыда хоть плачь!

 

Что ж, потомки позабыли честь?

Нет, не так! Прекрасны наши медики!

Только люди без высокой этики

И сегодня, к сожаленью, есть.

 

И когда преподношеньям скорбным

Чей-то алчный радуется взгляд,

Вижу я, как делается черным

Белый накрахмаленный халат.

 

Черным-черным, как печная сажа.

И халатов тех не заменить.

Не отчистить щетками и даже

Ни в каких химчистках не отмыть;

 

И нельзя, чтоб люди не сказали:

- Врач не смеет делаться рвачом.

Вы ж высокий путь себе избрали,

Вы же клятву светлую давали!

Иль теперь все это ни при чем?!

 

Если ж да, то, значит, есть причина

Всем таким вот хлестануть сплеча:

- Ну-ка прочь из нашей медицины,

Ибо в ней воистину стерильны

И халат, и звание врача!

 

 

ОШИБКА

 

К нему приезжали три очень солидных врача.

Одна все твердила о грыже и хирургии,

Другой, молоточком по телу стуча,

Рецепт прописал и, прощаясь, промолвил ворча

О том, что тут явно запущена пневмония.

 

А третий нашел, что банальнейший грипп у него,

Что вирус есть вирус. Все просто и все повседневно.

Плечо же болит, вероятней всего, оттого,

Что чистил машину и гвозди вколачивал в стену.

 

И только четвертый, мальчишка, почти практикант,

На пятые сутки со "Скорой" примчавшийся в полночь,

Мгновенно поставил диагноз: обширный инфаркт,

Внесли кардиограф. Все точно: обширный инфаркт.

Уколы, подушки... Да поздно нагрянула помощь...

 

На пятые сутки диагноз... И вот его нет!

А если бы раньше? А если б все вовремя ведать?

А было ему только сорок каких-нибудь лет,

И сколько бы смог он еще и увидеть и сделать!

 

Ошибка в диагнозе? Как? Отчего? Почему?!

В ответ я предвижу смущенье, с обидой улыбки:

- Но врач - человек! Так неужто, простите, ему

Нельзя совершить, как и всякому в мире, ошибки?!

 

Не надо, друзья, ну к чему тут риторика фраз?

Ведь честное слово, недобрая это дорога!

Минер ошибается в жизни один только раз,

А сколько же врач? Или все тут уж проще намного?!

 

Причины? Да будь их хоть сотни, мудреных мудрей,

А все же решенье тут очень, наверно, простое:

Минер за ошибку расплатится жизнью своей,

А врач, ошибаясь, расплатится жизнью чужою.

 

Ошибка - конец. Вновь ошибка, и снова - конец!

А в мире ведь их миллионы, с судьбою плачевной.

Да что миллионы, мой смелый, мой юный отец,

Народный учитель, лихой комиссар и боец,

Когда-то погиб от такой вот "ошибки" врачебной!

 

Не видишь решенья? Возьми и признайся: - Не знаю! -

Талмуды достань иль с другими вопрос обсуди.

Не зря ж в Гиппократовой клятве есть фраза такая:

"Берясь за леченье, не сделай беды. Не вреди!"

 

Бывает неважной швея или слабым рабочий,

Обидно, конечно, да ладно же, все нипочем,

Но врач, он не вправе быть слабым иль так, между прочим,

Но врач, он обязан быть только хорошим врачом!

 

Да, доктор не бог. Тут иного не может быть мненья.

И смерть не отменишь. И годы не сдвинутся вспять,

Но делать ошибки в диагнозах или леченье -

Вот этих вещей нам нельзя ни терпеть, ни прощать!

 

И пусть повторить мне хотя бы стократно придется:

Ошибся лекальщик - и тут хоть брани его век,

Но в ящик летит заготовка. А врач ошибется,

То "в ящик сыграет", простите, уже человек!

 

Как быть? А вот так: нам не нужно бумаг и подножья

Порой для престижа. Тут главное - ум и сердца,

Учить надо тех, в ком действительно искорка божья,

Кто трудится страстно и будет гореть до конца!

 

Чтоб к звездам открытий взмыть крыльям бесстрашно звенящим,

Пускай без статистик и шумных парадных речей

Дипломы вручаются только врачам настоящим

И в жизнь выпускают одних прирожденных врачей!

 

Чтоб людям при хворях уверенно жить и лечиться,

Ищите, ребята, смелее к наукам ключи.

У нас же воистину есть у кого поучиться,

Ведь рядом же часто первейшие в мире врачи!

 

Идите же дальше! Сражайтесь упрямо и гибко.

Пусть счастьем здоровья от вашего веет труда!

Да здравствует жизнь! А слова "роковая ошибка"

Пусть будут забыты уверенно и навсегда!

 

 

КРИСТИАНУ БЕРНАРДУ

 

Человек лекарства глотает,

Ворот рубашки рвет.

Воздуха не хватает!

Врач тяжело вздыхаете

Долго не проживет...

 

Все скверно и безнадежно.

И как избежать сейчас

Вот этих больших, тревожных.

Тоскливо-молящих глаз?!

 

- Доктор! Найдите ж, право,

Хоть что-нибудь наконец...

У вас же такая слава

По части людских сердец!

 

Ну, что отвечать на это,

Слава... Все это так.

Да чуда-то в мире нету,

И доктор, увы, не маг!

 

Пусть было порою сложно,

Но шел, рисковал, не спрося.

И все же, что можно - то можно

А то, что нельзя, - нельзя!

 

А что насчет "знаменитости",

Так тут он спускает флаг.

Попробуй пройди сквозь мрак

Барьера несовместимости!

 

Сердце стучит все тише,

Все медленней крови бег...

Ни черт, ни бог не услышит,

Кончается человек...

 

Но что это вдруг? Откуда?

Кто поднял поникший флаг?!

Гений? Наука? Чудо?

В клочья порвали мрак?

 

Под небом двадцатого века,

В гуле весенних гроз,

Шагнул человек к человеку

И сердце ему принес!

 

И вовсе не фигурально -

В смысле жеста любви,

А в самом прямом - буквальном:

- На. Получай. Живи!

 

Чудо? Конечно, чудо!

Ведь смерть отстранил рукой

Не Зевс, не Исус, не Будда;

А отпрыск земного люда -

Умница и герой!

 

Однако (странное дело!)

Куда ты ни бросишь взгляд -

Талантливых, ярких, смелых

Сначала всегда бранят!

 

И вот по краям и странам

Повеяло злым дымком.

Кто звал его шарлатаном

Кто - выскочкой, кто - лжецом.

 

А тот, за морями где-то,

Словно под градом свинца,

Как сказочные ракеты,

Во тьме зажигал сердца!

 

И смело, почти отчаянно

Он всыпал расизму перца,

Когда, словно вдруг припаяно,

Забилось в груди англичанина

..Черного негра сердце!

 

Все злое, тупое, дикое

Он смел, как клочок газеты.

Где выбрана цель великая,

Там низкому места нету!

 

Пройдут года и столетья,

Но всюду, в краю любом,

Ни внуки, ни внуков дети

Не смогут забыть о нем!

 

И вечно мы видеть будем,

Как смело, сквозь мрак, вдалеке

Идет он, как Данко, к людям

С пылающим сердцем в руке!

 

 

УЛЕТАЮТ ПТИЦЫ

 

СНЫ - ОБМАН, И ВЕРИТЬ СНАМ НЕ НАДО...

 

Сны - обман, и верить снам не надо,

Все во сне бывает невпопад,

Так нам с детства, кажется, твердят.

Был и я всегда того же взгляда.

Надо думать, с самого детсада.

 

Впрочем, шутки прочь. В моей груди

Завелись крамольные сомненья.

Я не мистик, но сама суди,

Так ли уж нелепы сновиденья?

 

Прежде, когда нам во мгле ночной

Улыбалась каждая звезда,

Сколько планов я связал с тобой,

Сколько раз ты снилась мне тогда!

 

Снилось мне, что я счастливей всех,

Что навеки взял твою любовь.

Снился мне твой золотистый смех

И углом изломанная бровь.

 

Сон причудлив, и порой бывало,

Что во сне не то услышу я.

- Надо ждать, - ты наяву сказала,

А во сне сказала: - Я твоя!

 

Сон не точен - это не беда.

Главное, что были мы дружны,

Главное, что снились мне тогда

Радостно-приподнятые сны.

 

Почему ж теперь, когда с тобой

Прожили мы вместе столько лет,

Прежних снов уж и в помине нет,

А из-за портьеры в час ночной

Сон ко мне являться стал иной.

 

Стал все чаще видеть я во сне

Губы крепко сжатые твои,

И все чаще стали сниться мне

Острые словесные бои.

 

Сон причудлив, и все больше стало

Надо мной свистеть сердитых стрел.

Наяву ты холодно сказала:

- Я люблю, но попросту устала. -

А во сне сказала: - Надоел.

 

Сон не точен, это не беда.

Главное теперь, пожалуй, в том,

Что не так мы, кажется, живем.

Что порою стало нам вдвоем

Неуютно так, как никогда.

 

Говорят, что верить снам не надо.

Сны - мираж, туманные края...

Прежде был и я того же взгляда,

А теперь вот усомнился я.

 

Ничего на свете не случится.

Для того, чтоб стали мы дружны,

Сами что-то сделать мы должны.

Вот тогда, наверно, будут сниться

Мне, как прежде, радостные сны,

 

 

РАЗДУМЬЕ

 

Когда в непогоду в изнеможенье

Журавль что-то крикнет в звездной дали,

Его товарищи журавли

Все понимают в одно мгновенье.

 

И, перестроившись на лету,

Чтоб не отстал, не покинул стаю,

Не дрогнул, не начал терять высоту,

Крылья, как плечи, под ним смыкают.

 

А южные бабочки с черным пятном,

Что чуют за семь километров друг друга:

Усы - как радары для радиоволн.

- Пора! Скоро дождик! - сигналит он.

И мчится к дому его подруга.

 

Когда в Антарктике гибнет кит

И вынырнуть из глубины не может,

Он SOS ультразвуком подать спешит

Всем, кто услышит, поймет, поможет.

 

И все собратья киты вокруг,

Как по команде, на дно ныряют,

Носами товарища подымают

И мчат на поверхность, чтоб выжил друг.

 

А мы с тобою, подумать только,

Запасом в тысячи слов обладаем,

Но часто друг друга даже на толику

Не понимаем, не понимаем!

 

Все было б, наверно, легко и ясно

Но можно ли, истины не губя,

Порой говорить почти ежечасно

И слышать при этом только себя?

 

А мы не враги. И как будто при этом

Не первые встречные, не прохожие,

Мы вроде бы существа с интеллектом,

Не бабочки и не киты толстокожие.

 

Какой-то почти парадокс планеты!

Выходит порой - чем лучше, тем хуже,

Вот скажешь, поделишься, вывернешь душу -

Как в стену! Ни отзвука, ни ответа...

 

И пусть только я бы. Один, наконец,

Потеря не слишком-то уж большая.

Но сколько на свете людей и сердец

Друг друга не слышат, не понимают?!

 

И я одного лишь в толк не возьму:

Иль впрямь нам учиться у рыб или мухи?

Ну почему, почему, почему

Люди так часто друг к другу глухи?!

 

 

* * *

 

От скромности не подымая глаз,

С упрямою улыбкой на губах,

Ты говоришь, уже в который раз,

О том, чтоб я воспел тебя в стихах.

 

Зачем стихи? Не лучше ль, дорогая,

Куплю тебе я перстень золотой?!

- Купить - купи, но и воспеть - воспой.

Одно другому вовсе не мешает!

 

Эх, люди, люди! Как внушить вам все же,

Что тот, кто для поэзии рожден,

Способен в жизни "покривить" рублем,

Всем, чем угодно: злом или добром,

А вот строкою покривить не может.

 

Ведь я же превосходно понимаю,

Каких стихов ты неотступно ждешь.

Стихов, где вся ты ласково-простая,

Где твой характер ангельски хорош;

 

Где взгляд приветлив, добр и не коварен

И сердце полно верного огня;

И где тебе я вечно благодарен

За то, что ты заметила меня.

 

Вот так: то хмуря бровь, то намекая,

Ты жаждешь поэтических похвал.

И будь все это правдой, уверяю,

Я б именно вот так и написал!

 

Но ты же знаешь и сама, конечно,

Что все не так, что все наоборот,

И то, что я скажу чистосердечно,

В восторг тебя навряд ли приведет.

 

И если я решусь на посвященье,

Мне не придется заблуждаться в том,

Что будет ожидать меня потом

За этакое "злое преступленье"!

 

Я лучше ничего не напишу.

Я просто головою дорожу!

 

 

* * *

 

Солдатики спят и лошадки,

Спят за окном тополя.

И сын мой уснул в кроватке,

Губами чуть шевеля.

 

А там, далеко у моря,

Вполнеба горит закат

И, волнам прибрежным вторя.

Чинары листвой шуршат.

 

И женщина в бликах заката

Смеется в раскрытом окне,

Точь-в-точь как смеялась когда-то

Мне... Одному лишь мне...

 

А кто-то, видать, бывалый

Ей машет снизу: "Идем!

В парке безлюдно стало,

Побродим опять вдвоем".

 

Малыш, это очень обидно,

Что в свете закатного дня

Оттуда ей вовсе не видно

Сейчас ни тебя, ни меня.

 

Идут они рядом по пляжу,

Над ними багровый пожар.

Я сыну волосы глажу

И молча беру портсигар.

 

 

ПРЯМОЙ РАЗГОВОР

 

                          Л. К.

 

Боль свою вы делите с друзьями,

Вас сейчас утешить норовят,

А его последними словами,

Только вы нахмуритесь, бранят.

 

Да и человек ли в самом деле,

Тот, кто вас, придя, околдовал,

Стал вам близким через две недели,

Месяц с вами прожил и удрал.

 

Вы встречались, дорогая, с дрянью.

Что ж нам толковать о нем сейчас?!

Дрянь не стоит долгого вниманья,

Тут важнее говорить о вас.

 

Вы его любили? Неужели?

Но полшага - разве это путь?!

Сколько вы пудов с ним соли съели?

Как успели в душу заглянуть?!

 

Что вы знали, ведали о нем?

То, что у него есть губы, руки,

Комплимент, цветы, по моде брюки -

Вот и все, пожалуй, в основном?!

 

Что б там ни шептал он вам при встрече,

Как возможно с гордою душой

Целоваться на четвертый вечер

И в любви признаться на восьмой?!

 

Пусть весна, пускай улыбка глаз...

Но ведь мало, мало две недели!

Вы б сперва хоть разглядеть успели,

Что за руки обнимают вас!

 

Говорите, трудно разобраться,

Если страсть. Допустим, что и так.

Но ведь должен чем-то отличаться

Человек от кошек и дворняг!

 

Но ведь чувства тем и хороши,

Что горят красиво, гордо, смело.

Пусть любовь начнется. Но не с тела,

А с души, вы слышите, - с души!

 

Трудно вам. Простите. Понимаю.

Но сейчас вам некого ругать.

Я ведь это не мораль читаю.

Вы умны, и вы должны понять:

 

Чтоб ценили вас, и это так,

Сами цену впредь себе вы знайте.

Будьте горделивы. Не меняйте

Золота на первый же медяк!

 

 

СТИХИ О ЧЕСТИ

 

О нет, я никогда не ревновал,

- Ревнуют там, где потерять страшатся.

Я лишь порою бурно восставал,

Никак не соглашаясь унижаться!

 

Ведь имя, что ношу я с детских лет,

Не просто так снискало уваженье,

Оно прошло под заревом ракет

Сквозь тысячи лишений и побед,

Сквозь жизнь и смерть, сквозь раны и сраженья.

 

И на обложках сборников моих

Стоит оно совсем не ради славы.

Чтоб жить и силой оделять других,

В каких трудах и поисках каких

Все эти строки обретали право!

 

И женщина, что именем моим

Достойно пожелала называться,

Клянусь душой, обязана считаться

Со всем, что есть и что стоит за ним!

 

И, принимая всюду уваженье,

Не должно ей ни на год, ни на час

Вступать в контакт с игрою чьих-то глаз,

Рискуя неизбежным униженьем.

 

Честь не дано сто раз приобретать.

Она - одна. И после пораженья

Ее нельзя, как кофту, залатать

Или снести в химчистку в воскресенье!

 

Пусть я доверчив. Не скрываю - да!

Пусть где-то слишком мягок, может статься,

Но вот на честь, шагая сквозь года,

Ни близким, ни далеким никогда

Не разрешу и в малом покушаться!

 

Ведь как порой обидно сознавать,

Что кто-то, ту доверчивость встречая,

И доброту за слабость принимая,

Тебя ж потом стремится оседлать!

 

И потому я тихо говорю,

Всем говорю - и близким, и знакомым:

Я все дарю вам - и тепло дарю,

И доброту, и искренность дарю,

Готов делиться и рублем и домом.

 

Но честь моя упряма, как броня.

И никогда ни явно, ни случайно

Никто не смеет оскорбить меня

Ни тайным жестом и ни делом тайным,

 

Не оттого, что это имя свято,

А потому, и только потому,

Что кровь поэта и стихи солдата,

Короче: честь поэта и солдата

Принадлежит народу одному!

 

 

СЕРЕБРЯНАЯ СВАДЬБА

 

У нас с тобой серебряная свадьба,

А мы о ней - ни слова никому.

Эх, нам застолье шумное созвать бы!

Да только, видно, это ни к чему.

 

Не брызнет утро никакою новью,

Все как всегда: заснеженная тишь...

То я тебе звоню из Подмосковья,

То ты мне деловито позвонишь.

 

Поверь, я не сержусь и не ревную.

Мне часто где-то даже жаль тебя.

Ну что за смысл прожить весь век воюя,

Всерьез ни разу так и не любя?!

 

Мне жаль тебя за то, что в дальней дали,

Когда любви проклюнулся росток,

Глаза твои от счастья засияли

Не навсегда, а на короткий срок.

 

Ты знаешь, я не то чтобы жалею,

Но как-то горько думаю о том,

Что ты могла б и вправду быть моею,

Шагнувши вся в судьбу мою и дом.

 

Я понимаю, юность - это юность,

Но если б той разбуженной крови

Иметь пускай не нажитую мудрость.

А мудрость озарения любви!

 

Ту, что сказала б словом или взглядом;

- Ну вот зажглась и для тебя звезда,

Поверь в нее, будь вечно с нею рядом

И никого не слушай никогда!

 

На свете есть завистливые совы,

Что, не умея радости создать,

Чужое счастье расклевать готовы

И все как есть по ветру раскидать.

 

И не найдя достаточного духа,

Чтоб лесть и подлость вымести, как сор,

Ты к лицемерью наклоняла ухо.

Вступая с ним зачем-то в разговор.

 

И лезли, лезли в душу голоса,

Что если сердце лишь ко мне протянется,

То мало сердцу радости достанется

И захиреет женская краса...

 

Лишь об одном те совы умолчали,

Что сами жили верою иной

И что буквально за твоей спиной

Свои сердца мне втайне предлагали.

 

И, следуя сочувственным тревогам

(О, как же цепки эти всходы зла!),

Ты в доме и была и не была,

Оставя сердце где-то за порогом.

 

И сердце то, как глупая коза,

Бродило среди ложных представлений,

Смотрело людям в души и глаза

И все ждало каких-то потрясений.

 

А людям что! Они домой спешили.

И все улыбки и пожатья рук

Приятелей, знакомых и подруг

Ни счастья, ни тепла не приносили.

 

Быть может, мне в такую вот грозу

Вдруг взять и стать "хозяином-мужчиной" -

Да и загнать ту глупую "козу"

Обратно в дом суровой хворостиной!

 

Возможно б, тут я в чем-то преуспел,

И часто это нравится, похоже,

Но только я насилий не терпел

Да и сейчас не принимаю тоже.

 

И вот над нашей сломанной любовью

Стоим мы и не знаем: что сказать?

А совы все давно в своих гнездовьях

Живут, жиреют, берегут здоровье,

А нам с тобой - осколки собирать...

 

Сегодня поздно ворошить былое,

Не знаю, так или не так я жил,

Не мне судить о том, чего я стою,

Но я тебя действительно любил.

 

И если все же оглянуться в прошлое,

То будь ты сердцем намертво со мной -

Я столько б в жизни дал тебе хорошего,

Что на сто лет хватило бы с лихвой.

 

И в этот вечер говорит с тобою

Не злость моя, а тихая печаль.

Мне просто очень жаль тебя душою,

Жаль и себя, и молодости жаль...

 

Но если мы перед коварством новым

Сберечь хоть что-то доброе хотим,

То уж давай ни филинам, ни совам

Доклевывать нам души не дадим.

 

А впрочем, нет, на трепет этих строк

Теперь, увы, ничто не отзовется.

Кто в юности любовью пренебрег,

Тот в зрелости уже не встрепенется.

 

И знаю я, да и, конечно, ты,

Что праздник к нам уже не возвратится,

Как на песке не вырастут цветы

И сон счастливый в стужу не приснится.

 

Ну вот и все. За окнами, как свечи,

Застыли сосны в снежной тишине...

Ты знаешь, если можно, в этот вечер

Не вспоминай недобро обо мне.

 

Когда ж в пути за смутною чертой

Вдруг станет жизнь почти что нереальной

И ты услышишь колокольчик дальний,

Что всех зовет когда-то за собой,

 

Тогда, вдохнув прохладу звездной пыли,

Скажи, устало подытожа век:

- Все было: беды и ошибки были,

Но счастье раз мне в жизни подарили,

И это был хороший человек!

 

 

УЛЕТАЮТ ПТИЦЫ

 

Осень паутинки развевает,

В небе стаи будто корабли -

Птицы, птицы к югу улетают,

Исчезая в розовой дали...

 

Сердцу трудно, сердцу горько очень

Слышать шум прощального крыла.

Нынче для меня не просто осень -

От меня любовь моя ушла.

 

Улетела, словно аист-птица,

От иной мечты помолодев,

Не горя желанием проститься,

Ни о чем былом не пожалев.

 

А былое - песня и порыв.

Юный аист, птица-длинноножка,

Ранним утром постучал в окошко,

Счастье мне навечно посулив.

 

О, любви неистовый разбег!

Жизнь, что обжигает и тревожит.

Человек, когда он человек,

Без любви на свете жить не может.

 

Был тебе я предан, словно пес,

И за то, что лаской был согретым,

И за то, что сына мне принес

В добром клюве ты веселым летом.

 

Как же вышло, что огонь утих?

Люди говорят, что очень холил,

Лишку сыпал зерен золотых

И давал преступно много воли.

 

Значит, баста! Что ушло - пропало.

Я солдат. И, видя смерть не раз,

Твердо знал: сдаваться не пристало,

Стало быть, не дрогну и сейчас.

 

День окончен, завтра будет новый.

В доме нынче тихо... никого...

Что же ты наделал, непутевый,

Глупый аист счастья моего?!

 

Что ж, прощай и будь счастливой, птица!

Ничего уже не воротить.

Разбранившись - можно помириться.

Разлюбивши - вновь не полюбить.

 

И хоть сердце горе не простило,

Я, почти чужой в твоей судьбе,

Все ж за все хорошее, что было,

Нынче низко кланяюсь тебе...

 

И довольно! Рву с моей бедою.

Сильный духом, я смотрю вперед.

И, закрыв окошко за тобою,

"Твердо верю в солнечный восход!

 

Он придет, в душе растопит снег,

Новой песней сердце растревожит.

Человек, когда он человек,

Без любви на свете жить не может.

 

 

ГОРЬКИЕ СЛОВА

 

Лидии Константиновне

 

Хворь вновь ко мне явилась, как беда,

А ты все жалишь, не щадя ни капли.

Пред нравом злым все порошки и капли,

Ей-богу же, сплошная ерунда.

 

Вот говорят: - Лежачего не бьют. -

А ты - ну словно ждешь такой минуты.

Ну почему такая, почему ты?

Какие бесы так тебя грызут?!

 

Войне не удалось меня сломить,

Враги, как видишь, не сумели тоже.

А с тыла - проще. С тыла защитить

Себя от близких мы же ведь не можем.

 

Есть слово очень доброе - жена,

И есть еще прекраснее - любимая.

Имей возможность слить их воедино я,

То как бы жизнь была моя полна!

 

Как ты со мною столько пробыла?

Откуда столько черного скопила?

Везде, казалось, все недобрала,

Чем больше благ, тем было больше зла,

А в этом зле - мучительная сила.

 

Бывает так: рассыплется навек

Надежды нить. И холодно и розно.

Все позади: идет колючий снег,

И счастья ждать бессмысленно и поздно.

 

А если вдруг случится мне упасть,

Да так, что в первый миг и не очнуться,

Мне б только не попасть тебе под власть,

Ведь тут, прости, как в проруби пропасть

Иль в клетке к льву спиною повернуться.

 

И лишь судьбе сейчас хотел бы я

Сказать от сердца тихие слова:

- Судьба моя, пресветлая моя,

Твои права, признаюсь не тая,

Я свято чту, как высшие права.

 

Пускай мне не двойным хвалиться веком,

Но дай мне сил в борьбе и поддержи,

Чтоб, вырвавшись из холода и лжи,

Стать где-то вновь счастливым человеком.

 

 

ОСМЫСЛЕНИЕ

 

Ты думаешь, что мудро поступила,

Что я приму почти что ничего,

Когда ты, полюбив, не полюбила

И в виде счастья нежно мне вручила

Прохладу равнодушья своего.

 

Но, как и хмарь финансовых невзгод

Порой грозится обернуться в голод,

Так и прохлада, нагнетая холод,

С годами душу превращает в лед.

 

Когда же мы в житейской суете

Друг друга не одариваем силой,

То радость вырастает хилой-хилой,

Как дерево на вечной мерзлоте.

 

А если чахнет что-то дорогое,

То можно ль верить в исполненье снов?

Тем более что дерево такое

Не в силах дать ни цвета, ни плодов.

 

Когда же счастье больше и не снится,

То надо честно, может быть, сказать,

Что лицемерить дальше не годится

И что не так уж страшно ошибиться,

Как страшно ту ошибку продолжать.

 

Но даже там, где жизнь не состоялась

И прошлое почти сплошное зло,

Казалось бы: ну что еще осталось?

Прощайтесь же! Ведь сколько вам досталось!

И все же как прощаться тяжело...

 

Подчас мы сами, может быть, не знаем,

Что, зло вдыхая, как угарный дым,

Мы чуть ли уж к нему не привыкаем,

Едва ль не с грустью расстаемся с ним.

 

И все же, как ни тяжко расставаться,

Мы оживем, все выстрадав душой,

Как в хвори, где страдают и страшатся,

Но после даже трудной операции

Приходят исцеленье и покой.

 

 

 

 

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ

 

ПОДРУГИ

 

Дверь общежитья... сумрак... поздний час.

Она спешит, летит по коридору,

Способная сейчас и пол и штору

Поджечь огнем своих счастливых глаз!

 

В груди ее уже не сердце бьется,

А тысяча хрустальных бубенцов.

Бежит девчонка, гулко раздается

Веселый стук задорных каблучков.

 

Хитро нахмурясь, в комнату вошла.

- Кто здесь не спит? - начальственно спросила.

И вдруг, расхохотавшись, подскочила

К подруге, что читала у стола.

 

Затормошила... чертики в глазах:

- Ты все зубришь, ты все сидишь одна!

А за окошком, посмотри, весна!

И, может, счастье где-то в двух шагах!

 

Смешная, скажешь? Ладно, принимаю!

На все согласна. И не в этом суть.

Влюбленных все забавными считают

И даже глуповатыми чуть-чуть...

 

Но я сейчас на это не в обиде.

Не зря есть фраза: "горе от ума".

Так дайте же побыть мне в глупом виде!

Вот встретишь счастье и поймешь сама.

 

Шучу, конечно. Впрочем, нет, послушай,

Ты знаешь, что сказал он мне сейчас?

"Ты, говорит, мне смотришь прямо в душу,

И в ней светло-светло от этих глаз".

 

Смеется над любой моей тревогой,

Во всем такой уверенный, чудак.

Меня зовет кувшинкой-недотрогой

И волосы мои пушит вот так...

 

Слегка смутилась. Щеки пламенели.

И в радости заметить не смогла,

Что у подруги пальцы побелели,

До боли стиснув краешек стола.

 

Глаза подруги - ледяное пламя.

Спросила непослушными губами,

Чужим и дальним голос прозвучал:

- А он тебя в тайгу не приглашал?

 

Не говорил: "Наловим карасей,

Костер зажжем под старою сосною,

И будем в мире только мы с тобою

Да сказочный незримый Берендей!"

 

А он просил: подругам ни гугу?

А посмелее быть не убеждал?

И если так, я, кажется, могу

Помочь тебе и предсказать финал!

 

Умолкла. Села. Глянула в тревоге,

Смешинок нет, восторг перегорел,

А пламя щек кувшинки-недотроги

Все гуще белый заливает мел...

 

Кругом весна... до самых звезд весна!

В зеленых волнах кружится планета.

И ей сейчас неведомо, что где-то

Две девушки, не зажигая света,

Подавленно застыли у окна.

 

Неведомо? Но синекрылый ветер

Трубит сквозь ночь проверенную весть

О том, что счастье есть на белом свете,

Пускай не в двух шагах, а все же есть!

 

Поют ручьи, блестят зарницы домен,

Гудя, бегут по рельсам поезда.

Они кричат о том, что мир огромен

И унывать не надо никогда,

 

Что есть на свете преданные люди,

Что радость, может, где-нибудь в пути.

Что счастье будет, непременно будет!

Вы слышите, девчата, счастье будет!

И дай вам бог скорей его найти!

 

 

ТРИ ДРУГА

 

От трех десяток много ли сиянья?

Для ректора, возможно, ничего,

Но для студента это состоянье,

Тут вся почти стипендия его!

 

Вот почему он пасмурный сидит.

Как потерял? И сам не понимает,

Теперь в карманах сквозняки гуляют,

И целый длинный месяц впереди...

 

Вдоль стен кровати строго друг за другом,

А в центре стол. Конспекты. Блока том.

И три дружка печальным полукругом

Сидят и курят молча за столом...

 

Один промолвил: - Надо, без сомненья,

Тебе сейчас не горе горевать,

А написать толково заявленье.

Снести его в милицию и сдать.

 

А там, кто надо, тотчас разберется,

Необходимый розыск учинят.

Глядишь, твоя пропажа и найдется,

На свете все возможно, говорят!

 

Второй вздохнул: - Бумаги, протоколы...

Волынистое дело это, брат!

Уж лучше обратиться в деканат.

Пойти туда и жечь сердца глаголом!

 

Ступай сейчас к начальству в кабинет.

И не волнуйся, отказать не могут.

Все будет точно: сделают, помогут,

Еще спасибо скажешь за совет!

 

А третий друг ни слова не сказал,

Он снял с руки часы, пошел и продал,

Он никаких советов не давал,

А молча другу деньги отдал...

 

 

ГОСТЬЯ

 

Проект был сложным. Он не удавался.

И архитектор, с напряженным лбом,

Считал, курил, вздыхал и чертыхался,

Склонясь над непокорным чертежом.

 

Но в дверь вдруг постучали. И соседка,

Студентка, что за стенкою жила,

Алея ярче, чем ее жакетка,

Сказала быстро: - "Здрасьте!" - и вошла,

 

Вздохнула, села в кресло, помолчала,

Потом сказала, щурясь от огня:

- Вы старше, вы поопытней меня...

Я за советом... Я к вам прямо с бала...

 

У нас был вечер песни и весны,

И два студента в этой пестрой вьюге,

Не ведая, конечно, друг о друге,

Сказали мне о том, что влюблены.

 

Но для чужой души рентгена нет,

Я очень вашим мненьем дорожу.

Кому мне верить? Дайте мне совет.

Сейчас я вам о каждом расскажу.

 

Но, видно, он не принял разговора!

Отбросил циркуль, опрокинул тушь

И, глянув ей в наивные озера,

Сказал сердито: - Ерунда и чушь!

 

Мы не на рынке и не в магазине!

Совет вам нужен? Вот вам мой совет:

Обоим завтра отвечайте "нет",

Затем что нет здесь чувства и в помине!

 

А вот когда полюбите всерьез,

Поймете сами, если час пробьет,

Душа ответит на любой вопрос,

И он все сам заметит и поймет!

 

Окончив речь уверенно и веско,

Он был немало удивлен, когда

Она, вскочив, вдруг выпалила резко:

- Все сам заметит? Чушь и ерунда!

 

Слегка оторопев от этих слов,

Он повернулся было для отпора,

Но встретил не наивные озера,

А пару злых, отточенных клинков.

 

- "Он сам поймет"? Вы так сейчас сказали?

А если у него судачья кровь?

А если там, где у других любовь,

Здесь лишь проекты, балки и детали?

 

Он все поймет? А если он плевал,

Что в чьем-то сердце то огонь, то дрожь?

А если он не человек - чертеж?!

Сухой пунктир! Бездушный интеграл?!

 

На миг он замер, к полу пригвожден,

Затем, потупясь, вспыхнул почему-то.

Она же, всхлипнув, повернулась круто

И, хлопнув дверью, выбежала вон.

 

Весенний ветер в форточку ворвался,

Гудел, кружил, бумагами шуршал...

А у стола "бездушный интеграл",

Закрыв глаза, счастливо улыбался.

 

 

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ...

 

Они студентами были.

Они друг друга любили.

Комната в восемь метров - чем не семейный дом?!

Готовясь порой к зачетам,

Над книгою или блокнотом

Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем.

 

Она легко уставала,

И, если вдруг засыпала,

Он мыл под краном посуду и комнату подметал,

Потом, не шуметь стараясь

И взглядов косых стесняясь,

Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал.

 

Но кто соседок обманет,

Тот магом, пожалуй, станет.

Жужжал над кастрюльным паром их дружный осиный рой.

Ее называли "лентяйкой".

Его - ехидно - "хозяйкой".

Вздыхали, что парень - тряпка и у жены под пятой.

 

Нередко вот так часами

Трескучими голосами

Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.

И хоть за любовь стояли,

Но вряд ли они понимали,

Что, может, такой и бывает истинная любовь!

 

Они инженерами стали.

Шли годы без ссор и печали,

Но счастье - капризная штука, нестойко порой, как дым.

После собранья, в субботу,

Вернувшись домой с работы,

Жену он застал однажды целующейся с другим.

 

Нет в мире острее боли.

Умер бы лучше, что ли!

С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд.

Не выслушал объяснений,

Не стал выяснять отношений,

Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад...

 

С неделю кухня гудела;

"Скажите, какой Отелло!

Ну целовалась, ошиблась... немного взыграла кровь!

А он не простил - слыхали?"

Мещане! Они и не знали,

Что, может, такой и бывает истинная любовь!

 

 

СКАЗКА О СТУДЕНТЕ И СТАРИКЕ

 

Неизвестно, в какой стране это было,

Никому не известно, в какие века,

Шел парнишка-студент, напевая слегка,

То ли к другу спешил он, а то ли к милой,

 

Был богат он сегодня, как целый банк!

Ведь на дне кошелька у него звенело

Одиноко, походке веселой в такт,

Может, медная лира, а может, франк,

А быть может, динара - не в этом дело.

 

Вечер шарфом тумана окутал зданья,

Брызнул холодом дождик за воротник.

Вдруг у храма, в цветистых лохмотьях старик

Протянул к нему руку за подаяньем.

 

Был худей он, чем посох его, казалось;

Сыпал дождь на рванье и пустую суму.

Сердце парня тоскливо и остро сжалось.

- Вот, - сказал он и отдал монету ему.

 

Нищий в желтой ладони зажал монету

И сказал, словно тополь прошелестел;

- Ничего в кошельке твоем больше нету,

Ты мне отдал последнее, что имел.

 

Знаю все. И за добрую душу в награду

Я исполню желанье твое одно.

Удивляться, мой мальчик, сейчас не надо.

Так чему твое сердце особенно радо?

Говори же, а то уж совсем темно.

 

Вот чудак! Ну какое еще желанье?

Впрочем, ладно, посмотрим. Согласен... пусть...

- Я хотел бы все мысли на расстоянье

У любого, кто встретится, знать наизусть!

 

- Чтобы дерева стройность любить на земле,

Не смотри на извивы корней под землей.

О, наивный!.. - Старик покачал головой

И, вздохнув, растворился в вечерней мгле.

 

Дождь прошел. Замигали в листве фонари,

Одиноко плывет посреди пруда

Шляпа месяца. Лаком блестит вода.

Парень сел на скамейку и закурил.

 

А забавный старик! И хитер ты, друг!

Вон в окошке, наверное, муж и жена.

Кто ответит, что думают он и она?

Рассмеялся студент. Рассмеялся и вдруг...

 

Муж сказал: - Дорогая, на службе у нас

Масса дел. Может, завтра я задержусь.-

И подумал: "К Люси забегу на час,

Поцелую и чуточку поднапьюсь".

 

У жены же мелькнуло; "Трудись, чудак,

Так и буду я в кухне корпеть над огнем.

У меня есть подружечка как-никак.

Мы отлично с ней знаем, куда пойдем".

 

И ответила громко: - Ужасно жаль!

Я ведь завтра хотела с тобой как раз

Твоей маме купить на базаре шаль.

Ну, да нечего делать. Не в этот раз...

 

Отвернулся студент. Вон напротив дом,

Там невестка над свекором-стариком,

То лекарство больному подаст, то чай,

Все заботится трогательно о нем.

 

- Вот вам грелочка, папа! - А про себя;

"Хоть бы шел поскорее ты к праотцам!" -

Может, плохо вам, папа? - А про себя;

"Вся квартира тогда бы досталась нам".

 

Парень грустно вздохнул. Посмотрел на бульвар.

Вон влюбленные скрылись под сень платана,

Он сказал: - Океан, как планета, стар,

Представляешь: аквариум формой в шар.

Ты слыхала про жизнь на дне океана?

 

Сам подумал, погладив девичью прядь;

"Хороша, но наивна и диковата.

Что мне делать: отважно поцеловать?

Или, может быть, чуточку рановато?"

 

А она: "И далась ему глубь морей!

Ну при чем тут морские ежи, признаться?

Впрочем, так: если вдруг начнет целоваться -

Рассержусь и сначала скажу: не смей!

 

Ведь нельзя же все просто, как дважды два.

Славный парень, но робкий такой и странный".

И воскликнула: - Умная голова!

Обожаю слушать про океаны!

 

Мимо шли два приятеля. Первый сказал:

- Дай взаймы до среды. Я надежный малый. -

А второй: - Сам без денег, а то бы дал. -

И подумал: "Еще не отдашь, пожалуй!"

 

Встал студент и пошел, спотыкаясь во мгле,

А в ушах будто звон или ветра вой:

"Чтобы дерева стройность любить на земле,

Не смотри на извивы корней под землей".

 

Но ведь люди не злы! Это ж так... пока!

Он окончится, этот двойной базар.

Шел студент, он спешил, он искал старика,

Чтоб отдать, чтоб вернуть свой ненужный дар.

 

И дорогами шел он и без дорог,

Сквозь леса и селенья по всей земле,

И при солнце искал, и при синей мгле,

Но нигде отыскать старика не мог.

 

Бормотал среди улиц и площадей:

- Я найду тебя, старец, любой ценой! -

Улыбался при виде правдивых людей

И страдал, повстречавшись с двойной душой.

 

Мчат года, а быть может, прошли века,

Но все так же твердит он: - Най-ду... най-ду-у-у... -

Старика же все нет, не найти старика!

Только эхо чуть слышно в ответ: - Ау-у-у...

 

И когда вдруг в лесу, на крутом берегу,

Этот звук отдаленный до вас дойдет,

Вы поймете, что значит это "Ау"!..

Почему так страдает парнишка тот.

 

В нем звучит: "Лицемеры, пожалуйста, не хитрите!

К добрым душам, мерзавец, не лезь в друзья!

Люди, думайте так же, как вы говорите.

А иначе ведь жить на земле нельзя!"

 

 

СТИХИ О МАЛЕНЬКОЙ ЗЕЛЕНЩИЦЕ

 

С утра, в рассветном пожаре,

В грохоте шумной столицы.

Стоит на Тверском бульваре

Маленькая зеленщица.

 

Еще полудетское личико,

Халат, паучок-булавка.

Стоит она на кирпичиках,

Чтоб доставать до прилавка.

 

Слева - лимоны, финики,

Бананы горою круто.

Справа - учебник физики

За первый курс института.

 

Сияют фрукты восточные

Своей пестротою сочной.

Фрукты - покуда - очные,

А институт - заочный.

 

В пальцах мелькает сдача,

В мозгу же закон Ньютона,

А в сердце - солнечный зайчик

Прыгает окрыленно.

 

Кружит слова и лица

Шумный водоворот,

А солнце в груди стучится:

"Придет он! Придет, придет!"

 

Летним зноем поджарен,

С ямками на щеках,

Смешной угловатый парень

В больших роговых очках.

 

Щурясь, нагнется низко,

Щелкнет пальцем арбуз:

- Давайте менять редиску

На мой многодумный картуз?

 

Смеется, словно мальчишка,

Как лупы, очки блестят,

И вечно горой из-под мышки

Толстенные книги торчат.

 

И вряд ли когда-нибудь знал он,

Что, сердцем летя ему вслед,

Она бы весь мир променяла

На взгляд его и привет.

 

Почти что с ним незнакома,

Она, мечтая о нем,

Звала его Астрономом,

Но лишь про себя, тайком.

 

И снились ей звезды ночные

Близко, хоть тронь рукой.

И все они, как живые,

Шептали: "Он твой, он твой..."

 

Все расцветало утром,

И все улыбалось днем,

До той, до горькой минуты,

Ударившей, точно гром!

 

Однажды, когда, темнея,

Город зажег огни,

Явился он, а точнее -

Уже не "он", а "они"...

 

Он - будто сейчас готовый

Разом обнять весь свет,

Какой-то весь яркий, новый

От шляпы и до штиблет,

 

А с ним окрыленно-смелая,

Глаза - огоньки углей,

Девушка загорелая

С крылатым взлетом бровей,

 

От горя столбы качались,

Проваливались во тьму!

А эти двое смеялись,

Смеялись... невесть чему!

 

Друг друга, шутя, дразнили

И, очень довольны собой,

Дать ананас попросили,

И самый притом большой!

 

Великий закон Ньютона!

Где же он был сейчас?

Наверно, не меньше тонны

Весил тот ананас!

 

Навстречу целому миру

Открыты сейчас их лица.

Им нынче приснится квартира,

И парк за окном приснится,

 

Приснятся им океаны,

Перроны и поезда,

Приснятся дальние страны

И пестрые города.

 

Калькутта, Багдад, Тулуза...

И только одно не приснятся -

Как плачет, припав к арбузу,

Маленькая зеленщица...

 

 

"САТАНА"

 

Ей было двенадцать, тринадцать - ему,

Им бы дружить всегда.

Но люди понять не могли, почему

Такая у них вражда?!

 

Он звал ее "бомбою" и весной

Обстреливал снегом талым.

Она в ответ его "сатаной",

"Скелетом" и "зубоскалом".

 

Когда он стекло мячом разбивал,

Она его уличала.

А он ей на косы жуков сажал,

Совал ей лягушек и хохотал,

Когда она верещала.

 

Ей было пятнадцать, шестнадцать - ему,

Но он не менялся никак.

И все уже знали давно, почему

Он ей не сосед, а враг.

 

Он "бомбой" ее по-прежнему звал,

Вгонял насмешками в дрожь.

И только снегом уже не швырял,

И диких не корчил рож.

 

Выйдет порой из подъезда она,

Привычно глянет на крышу,

Где свист, где турманов кружит волна,

И даже сморщится: - У, сатана!

Как я тебя ненавижу!

 

А если праздник приходит в дом,

Она нет-нет и шепнет за столом:

- Ах, как это славно, право, что он

К нам в гости не приглашен!

 

И мама, ставя иа стол пироги,

Скажет дочке своей:

- Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,

Зачем нам твои враги!

 

Ей - девятнадцать. Двадцать - ему.

Они студенты уже.

Но тот же холод на их этаже,

Недругам мир ни к чему.

 

Теперь он "бомбой" ее не звал,

Не корчил, как в детстве, рожи.

А "тетей Химией" величал

И "тетей Колбою" тоже.

 

Она же, гневом своим полна,

Привычкам не изменяла:

И так же сердилась: - У, сатана! -

И так же его презирала.

 

Был вечер, и пахло в садах весной.

Дрожала звезда, мигая...

Шел паренек с девчонкой одной,

Домой ее провожая.

 

Он не был с ней даже знаком почти,

Просто шумел карнавал,

Просто было им по пути,

Девчонка боялась домой идти,

И он ее провожал.

 

Потом, когда в полночь взошла луна,

Свистя, возвращался назад.

И вдруг возле дома:- Стой, сатана!

Стой, тебе говорят!

 

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?!

Значит, встречаешься с ней?!

С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!

Не смей! Ты слышишь? Не смей!

 

Даже не спрашивай почему! -

Сердито шагнула ближе

И вдруг, заплакав, прижалась к нему:

- Мой! Не отдам, не отдам никому!

Как я тебя ненавижу!

 

 

СТУДЕНТЫ

 

Проехав все моря и континенты,

Пускай этнограф в книгу занесет,

Что есть такая нация - студенты,

Веселый и особенный народ!

 

Понять и изучить их очень сложно.

Ну что, к примеру, скажете, когда

Все то, что прочим людям невозможно,

Студенту - наплевать и ерунда!

 

Вот сколько в силах человек не спать?

Ну день, ну два... и кончено! Ломается!

Студент же может сессию сдавать,

Не спать неделю, шахмат не бросать

Да плюс еще влюбиться ухитряется.

 

А сколько спать способен человек

Ну, пусть проспит он сутки на боку,

Потом, взглянув из-под опухших век,

Вздохнет и скажет: - Больше не могу!

 

А вот студента, если нет зачета,

В субботу положите на кровать,

И он проспит до следующей субботы,

А встав, еще и упрекнет кого-то:

- Ну что за черти! Не дали поспать!

 

А сколько может человек не есть?

Ну день, ну два... и тело ослабело..

И вот уже ни встать ему, ни сесть,

И он не вспомнит, сколько шестью шесть,

А вот студент - совсем другое дело.

 

Коли случилось "на мели" остаться,

Студент не поникает головой.

Он будет храбро воздухом питаться

И плюс водопроводною водой!

 

Что был хвостатым в прошлом человек -

Научный факт, а вовсе не поверье.

Но, хвост давно оставя на деревьях,

Живет он на земле за веком век.

 

И, гордо брея кожу на щеках,

Он пращура ни в чем не повторяет.

А вот студент, он и с "хвостом" бывает,

И даже есть при двух и трех "хвостах"!

 

Что значит дружба твердая, мужская?

На это мы ответим без труда:

Есть у студентов дружба и такая,

А есть еще иная иногда.

 

Все у ребят отлично разделяется,

И друга друг вовек не подведет.

Пока один с любимою встречается,

Другой идет сдавать его зачет...

 

Мечтая о туманностях галактик

И глядя в море сквозь прицелы призм,

Студент всегда отчаянный романтик!

Хоть может сдать на двойку "романтизм"...

 

Да, он живет задиристо и сложно,

Почти не унывая никогда.

И то, что прочим людям невозможно,

Студенту - наплевать и ерунда!

 

И, споря о стихах, о красоте,

Живет судьбой особенной своею.

Вот в горе лишь страдает, как и все,

А может, даже чуточку острее...

 

Так пусть же, обойдя все континенты,

Сухарь этнограф в труд свой занесет,

Что есть такая нация - студенты,

Живой и замечательный народ!

 

 

ПЕСНЬ О БЕССЛОВЕСНЫХ ДРУЗЬЯХ

 

ДИКИЕ ГУСИ

 

(Лирическая быль)

 

С утра, покинув приозерный луг,

Летели гуси дикие на юг.

А позади за ниткою гусиной

Спешил на юг косяк перепелиный.

 

Все позади: простуженный ночлег,

И ржавый лист, и первый мокрый снег...

А там, на Юге, пальмы и ракушки

И в теплом Ниле теплые лягушки..,

 

Вперед! Вперед! - Дорога далека,

Все крепче холод, гуще облака,

Меняется погода, ветер злей,

И что ни взмах, то крылья тяжелей...

 

Смеркается... Все резче ветер в грудь.

Слабеют силы, нет, не дотянуть!

И тут протяжно крикнул головной:

- Под нами море! Следуйте за мной!

 

Скорее вниз! Скорей, внизу вода!

А это значит - отдых и еда! -

Но следом вдруг пошли перепела.

- А вы куда? Вода для вас - беда!

 

Да, видно, на миру и смерть красна.

Жить можно разно. Смерть - всегда одна!..

Нет больше сил... И шли перепела

Туда, где волны, где покой и мгла,

 

К рассвету все замолкло... тишина...

Медлительная, важная луна,

Опутав звезды сетью золотой,

Загадочно повисла над водой.

 

А в это время из далеких вод

Домой, к Одессе, к гавани своей,

Бесшумно шел красавец турбоход,

Блестя глазами бортовых огней.

 

Вдруг вахтенный, стоявший с рулевым,

Взглянул за борт и замер, недвижим.

Потом присвистнул: - Шут меня дери!

Вот чудеса! Ты только посмотри!

 

В лучах зари, забыв привычный страх,

Качались гуси молча на волнах.

У каждого в усталой тишине

По спящей перепелке на спине...

 

Сводило горло... так хотелось есть...

А рыб вокруг - вовек не перечесть!

Но ни один за рыбой не нырнул

И друга в глубину не окунул.

 

Вставал над морем искрометный круг,

Летели гуси дикие на юг.

А позади за ниткою гусиной

Спешил на юг косяк перепелиный.

 

Летели гуси в огненный рассвет.

А с корабля смотрели им вослед, -

Как на смотру - ладонь у козырька, -

Два вахтенных - бывалых моряка!

 

 

ДЖУМБО

 

Джумбо - слон. Но только не простой.

Он в морской фарфоровой тельняшке,

С красною попоной, при фуражке

И с ужасно мудрою душой.

 

Джумбо - настоящий амулет:

Если Джумбо посмотреть на свет,

То проступит надпись на боку:

"Я морское счастье берегу!"

 

В долгом рейсе Джумбо развлечет,

Хвост покрутишь - и, сощуря взгляд,

Джумбо важно в танце поплывет

Пять шагов вперед и пять назад.

 

А душа подернется тоской -

Руку на попону положи,

Слон смешно закрутит головой -

Дескать, брось, хозяин, не тужи!

 

А хозяин у него отныне

Ленинградец - русский капитан.

Тот, что спас из воющей пучины

Тринидадский сейнер "Алькоран".

 

И хозяин, сгорбленный, как вяз,

Утром в бухте, огненной от зноя,

Долго руку капитану тряс

И кивал седою головою:

 

- Я сдаю... Отплавался... Ну что ж!

Не обидь. Прими от старика,

Ты ведь русский, денег не возьмешь.

Вот мой друг... Ты с ним не пропадешь.

Джумбо - верный спутник моряка!

 

Вправду, что ли, дед наворожил?

Но когда попали у Курил

Прямо на пути тайфуна "Бетси",

Некуда, казалось, было деться,

Но корабль вдруг чудом проскочил!

 

И с тех пор ненастье иль туман -

Капитан, слоненка взяв в ладони,

Важно спросит: - Ну, беду прогоним? -

Тот кивнет: - Прогоним, капитан!

 

Но сегодня к черту ураганы!

Нынче не в буране, не во мгле,

Джумбо с капитаном на земле

В ленинградском доме капитана.

 

И когда под мелодичный звон

Джумбо танцы выполнил сполна,

Восхищенно ахнула жена:

Это ж - просто сказка, а не слон!

 

Знаешь, пусть он дома остается.

В море качка - смотришь, разобьется,

Если он и вправду амулет,

Для него ведь расстояний нет!

 

Моряки почти не видят жен.

Тверд моряк, а ведь не камень тоже...

Кто его осудит, если он

Милой отказать ни в чем не может?!

 

И теперь на полке у окна

Слон все так же счастье бережет,

А хозяйка больше не одна,

Джумбо тоже терпеливо ждет...

 

Годы, годы... Встречи и разлуки...

Но однажды грянула беда.

Люди - странны. Люди иногда

Делают нелепые поступки!

 

То ли муха злая укусила,

То ль от скуки, то ли от тоски,

Только раз хозяйка пригласила

Гостя на коньяк и пироги...

 

В звоне рюмок по квартире плыл

Запах незнакомых сигарет,

Гость с хозяйкой весело шутил,

А глаза играли в "да" и "нет"...

 

Вот, отставив загремевший стул,

Гость к ней мягко двинулся навстречу,

Вот ей руки положил на плечи,

Вот к себе безмолвно потянул...

 

Где-то в море, не смыкая глаз,

Пишет письма капитан в тоске,

Пишет и не знает, что сейчас

Все, чем жил он всякий день и час,

Может быть, висит на волоске...

 

И уже не в капитанской власти

Нынче абсолютно ничего.

Видно, вся надежда на него,

На слона, что сберегает счастье!

 

Никогда перед бедой грозящей

Верный друг нигде не отступал!

Слон не дрогнет! Даже если мал,

Даже если он не настоящий...

 

Гость уже с хозяйкой не смеются.

Он тепло к плечу ее приник.

Губы... Вот сейчас они сольются!

Вот сейчас, сейчас... И в этот миг

 

Ветер, что ли, в форточку подул,

В механизме ль прятался секрет?

Только Джумбо словно бы вздохнул,

Только Джумбо медленно шагнул

И, как бомба, грохнул о паркет!

 

Женщина, отпрянув от мужчины,

Ахнула и молча, не дыша,

Вслушивалась, как гудят пружины,

Точно Джумбо гневная душа.

 

Медленно осколок подняла

С надписью свинцовой на боку:

"Я морское счастье берегу!"

Лбом к окну. И точно замерла.

 

Где-то плыли, плыли, как во сне,

Пальмы, рифы, мачты, будто нити...

Руки - холод, голова - в огне...

Но спокойно гостю, в тишине,

Медленно и глухо: - Уходите!

 

В Желтом море, не смыкая глаз,

В ночь плывет хозяин амулета.

Только, видно кончился рассказ,

Если больше амулета нету.

 

Нет. Как нет ни шагу без разлук.

Есть лишь горсть фарфора и свинца.

Правда ль, сказка... Но замкнулся круг.

Хорошо, когда бывает друг,

Верный до осколка, до конца!

 

 

ПЕЛИКАН

 

Смешная птица пеликан!

Он грузный, неуклюжий,

Громадный клюв, как ятаган,

И зоб - тугой, как барабан,

Набитый впрок на ужин...

 

Гнездо в кустах на островке,

В гнезде птенцы галдят

Ныряет мама в озерке,

А он стоит невдалеке,

Как сторож и солдат.

 

Потом он, голову пригнув,

Распахивает клюв.

И, сунув шейки, как в трубу,

Птенцы в его зобу

Хватают жадно, кто быстрей,

Хрустящих окуней.

 

А степь с утра и до утра

Все суше и мрачнее.

Стоит безбожная жара,

И даже кончики пера

Черны от суховея.

 

Трещат сухие камыши...

Жара - хоть не дыши!

Как хищный беркут над землей,

Парит тяжелый зной.

 

И вот на месте озерка -

Один засохший ил.

Воды ни капли, ни глотка,

Ну хоть бы лужица пока!

Ну хоть бы дождь полил!

 

Птенцы затихли. Не кричат.

Они как будто тают...

Чуть только лапами дрожат

Да клювы раскрывают.

 

Сказали ветры: "Ливню быть.

Но позже, не сейчас".

Птенцы ж глазами просят: "Пить!"

Им не дождаться, не дожить!

Ведь дорог каждый час!

 

Но стой, беда! Спасенье есть,

Как радость, настоящее.

Оно в груди отца, вот здесь!

Живое и горящее.

 

Он их спасет любой ценой,

Великою любовью.

Не чудом, не водой живой,

А выше, чем живой водой,-_

Своей живою кровью.

 

Привстал на лапах пеликан,

Глазами мир обвел

И клювом грудь себе вспорол,

А клюв как ятаган!

 

Сложились крылья-паруса,

Доплыв до высшей цели,

Светлели детские глаза,

Отцовские - тускнели...

 

Смешная птица пеликан:

Он грузный, неуклюжий,

Громадный клюв, как ятаган,

И зоб - тугой, как барабан,

Набитый впрок на ужин.

 

Пусть так. Но я скажу иным

Гогочущим болванам:

- Снимите шапки перед ним,

Перед зобастым и смешным,

Нескладным пеликаном!

 

 

"ЭФЕМЕРА ВУЛЬГАРИС"

 

Серебристый огонь под сачком дрожит,

Только друг мой добыче той рад не очень:

Эфемера Вульгарис... Обычный вид.

Однодневная бабочка... Мелочь, в общем...

 

Что ж, пускай для коллекции в строгой раме

Не такая уж это находка. Пусть!

Только я к Эфемере вот этой самой

Как-то очень по-теплому отношусь.

 

Мы порой с осужденьем привыкли звать

Несерьезных людей и иные отсевки

Нарицательно: "бабочки-однодневки!"

Я б иную тут все-таки клал печать.

 

Мотылек с ноготок? Отрицать не будем.

И, однако, неплохо бы взять пример

С этих самых вот маленьких Эфемер

Многим крупным, но мелким душою людям...

 

Сколько времени тянется день на земле?

Скажем, десять часов, ну двенадцать всего-то.

Но какая борьба и какая работа

Ради этого света кипит во мгле!

 

Где-то в речке, на дне, среди вечной ночи,

Где о крыльях пока и мечтать забудь!

Эфемера, личинка-чернорабочий,

Начинает свой трудный и долгий путь.

 

Грязь и холод... Ни радости, ни покоя,

Рак ли, рыба - проглотят, того и жди!

А питанье - почти что и никакое!

Только надобно выжить любой ценою,

Ради цели, которая впереди!

 

Как бы зло ни сложилась твоя судьба

И какие б ни ждали тебя напасти,

Не напрасны лишения и борьба,

Если все испытания - ради счастья!

 

И оно впереди, этот луч свободы!

А покуда лишь холод да гниль корней.

И такого упрямства почти три года,

Ровно тысяча черных и злых ночей!

 

Ровно тысяча! Каждая как ступень.

Ровно тысяча. Выдержать все сполна.

Словно в сказке, где "тысяча и одна..."

Только здесь они все за один лишь день!

 

И когда вдруг придет он на дно реки,

Мир вдруг вспыхнет, качнется и зазвенит.

К черту! Панцири порваны на куски!

И с поверхности речки, как дым легки,

Серебристые бабочки мчат в зенит!

 

Вот оно-это счастье! А ну, лови!

Золотое, крылатое, необъятное.

Счастье синего неба, цветов, любви

И горячего солнца в глазах, в крови

Семицветно-хмельное, невероятное!

 

- Но позвольте!- мне могут сейчас сказать. -

Кто ж серьезно такую теорию строит?

Это что же: бороться, терзаться, ждать

И за краткое счастье вдруг все отдать?

Разве стоит так жить?! - А по-моему, стоит!

 

Если к цели упрямо стремился ты,

И сумел, и достиг, одолев ненастья,

Встать в лучах на вершине своей мечты,

Задыхаясь от солнца и высоты,

От любви и почти сумасшедшего счастья.

 

Пусть потом унесут тебя ветры вдаль

В синем, искристом облаке звездной пыли,

За такое и жизни порой не жаль!

Что б там разные трусы ни говорили!

 

 

МЕДВЕЖОНОК

 

Беспощадный выстрел был и меткий.

Мать осела, зарычав негромко,

Боль, веревки, скрип телеги, клетка...

Все как страшный сон для медвежонка...

 

Город суетливый, непонятный,

Зоопарк - зеленая тюрьма,

Публика снует туда-обратно,

За оградой высятся дома...

 

Солнца блеск, смеющиеся губы,

Возгласы, катанье на лошадке,

Сбросить бы свою медвежью шубу

И бежать в тайгу во все лопатки!

 

Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,

И заныло сердце медвежонка,

Носом, словно мокрая клеенка,

Он, сопя, обнюхивал углы.

 

Если в клетку из тайги попасть,

Как тесна и как противна клетка!

Медвежонок грыз стальную сетку

И до крови расцарапал пасть.

 

Боль, обида - все смешалось в сердце.

Он, рыча, корябал доски пола,

Бил с размаху лапой в стены, дверцу

Под нестройный гул толпы веселой.

 

Кто-то произнес: - Глядите в оба!

Надо стать подальше, полукругом.

Невелик еще, а сколько злобы!

Ишь, какая лютая зверюга!

 

Силищи да ярости в нем сколько,

Попадись-ка в лапы - разорвет! -

А "зверюге" надо было только

С плачем ткнуться матери в живот.

 

 

КОМАРЫ

 

(Шутка)

 

Человек - это царь природы.

С самых древних еще веков

Покорил он леса, и воды,

И мышей, и могучих львов.

 

Но, "ракетным" став и "машинным",

Царь, с великим своим умом,

Оказался, увы, бессильным

Перед крохотным комаром.

 

Комары ж с бесшабашным риском,

Не задумавшись ни на миг,

С разудалым разбойным писком

Истязают своих владык!

 

Впрочем, есть и у этой "братии"

Две особенно злых поры:

На рассвете и на закате

Сквозь любые плащи и платья

Людоедствуют комары.

 

Люди вешают сеток стенки,

Люди жмутся спиной к кострам,

Люди бьют себя по коленкам

И по всем остальным местам.

 

Нет спасенья от тех налетов

И в ночные, увы, часы:

Воют хищные "самолеты"

И пикируют с разворота

На расчесанные носы.

 

Людям просто порой хоть вешаться,

И, впустую ведя борьбу,

Люди воют, скребутся, чешутся,

Проклиная свою судьбу.

 

А полки наглецов крылатых

Налетают за будь здоров

И на темени кандидатов,

И на лысины докторов.

 

Жрут без всяческих аргументов,

Без почтенья, увы, хоть плачь.

Даже члены-корреспонденты

Удирают порою с дач!

 

И какие уж там красоты,

Если где-нибудь, горбя стан,

Человек, этот "царь природы",

Вдруг скребется, как павиан!

 

Впрочем, надо признаться, к счастью,

Что разбойничий тот "народ",

Нас не полным составом жрет,

А лишь хищной своею частью.

 

Сам комар - травоядно-тихий.

От рождения он не зол.

А кусают нас зло и лихо

Только "женщины" - комарихи,

Ну, как водится, - "слабый пол"!

 

Ах, ученые энтомологи!

Вам самим же пощады нет.

Вылезайте же из-под пологов,

Из-под сеток на божий свет.

 

Если хочет сама природа,

Чтоб комар на планете жил,

Дайте ж средство такого рода,

Чтобы "зверь" этот год за годом

Вроде с пользой бы послужил,

 

Измените вы в нем наследственность,

Озарите лучами мглу

И пустите "кусачью" деятельность

По направленному руслу.

 

Чтоб не смели они касаться

Всех добрейших людских голов,

А кусали бы лишь мерзавцев,

Негодяев и подлецов.

 

Вот тогда-то, чего же проще,

Все раскрылись бы, как один:

Раз ты цел, - значит, ты хороший,

Ну а тот, кто искусан в роще,

Сразу ясно, что сукин сын.

 

И чтоб стали предельно дороги

Людям реки и тишь лесов,

Подзаймитесь же, энтомологи,

Воспитанием комаров!

 

Пусть с душой комары поют

Для хороших людей все лето.

А мерзавцев пускай сожрут.

Полагаю, друзья, что тут

Никаких возражений нету!

 

 

БУРУНДУЧОК

 

Блеск любопытства в глазишках черных,

Стойка, пробежка, тугой прыжок.

Мчится к вершине ствола задорно

Веселый и шустрый бурундучок.

 

Бегает так он не для потехи -

Трудяга за совесть, а не за страх.

В защечных мешочках, как в двух рюкзачках,

Он носит и носит к зиме орехи.

 

А дом под корнями - сплошное чудо!

Это и спальня, и сундучок.

Орехов нередко порой до пуда

Хранит в нем дотошный бурундучок.

 

Но жадность сжигает людей иных

Раньше, чем им довелось родиться.

И люди порою "друзей меньших"

Не бьют, а "гуманно" лишь грабят их,

Грабеж - это все-таки не убийство!

 

И, если матерому браконьеру

Встретится норка бурундучка,

Разбой совершится наверняка

Самою подлою, злою мерой!

 

И разве легко рассказать о том,

Каким на закате сидит убитым

"Хозяин", что видит вконец разрытым

И в прах разоренным родимый дом.

 

Охотники старые говорят

(А старым охотникам как не верить!),

Что слезы блестят на мордашке зверя,

И это не столько от злой потери,

Сколько обида туманит взгляд.

 

Влезет на ветку бурундучок,

Теперь его больше ничто не ранит,

Ни есть и ни пить он уже не станет,

Лишь стихнет, сгорбясь, как старичок.

 

Тоска - будто льдинка: не жжет, не гложет,

Охотники старые говорят,

Что так на сучке просидеть он может

Порой до пятнадцати дней подряд.

 

От слабости шею не удержать,

Стук сердца едва ощутим и редок...

Он голову тихо в скрещенье веток

Устроит и веки смежит опять...

 

Мордашка забавная, полосатая

Лежит на развилке без всяких сил...

А жизнь в двух шагах с чебрецом и мятою,

Да в горе порою никто не мил...

 

А ветер предгрозья, тугой, колючий,

Вдруг резко ударит, тряхнет сучок,

И закачается бурундучок,

Повиснув навек меж землей и тучей...

 

Случалось, сова или хорь встревожит,

Он храбро умел себя защитить.

А подлость вот черную пережить

Не каждое сердце, как видно, может...

 

 

ОРЕЛ

 

Царем пернатых мир его зовет.

И он как будто это понимает:

Всех смелостью и силой поражает

И выше туч вздымает свой полет.

 

О, сколько раз пыталось воронье,

Усевшись на приличном отдаленье,

Бросать с ревнивой ненавистью тени

На гордое орлиное житье.

 

За что он славу издавна имеет?

С чего ему почтение и честь?

Ни тайной долголетья не владеет,

Ни каркать по-вороньи не умеет,

Ни даже просто падали не ест!

 

И пусть он как угодно прозывается,

Но если поразмыслить похитрей,

То чем он от вороны отличается?

Ну разве что крупнее да сильней!

 

И как понять тупому воронью,

Что сердце у орла, не зная страха,

Сражается до гибели, до праха

С любым врагом в родном своем краю,

 

И разве может походить на них

Тот, кто, зенит крылами разрезая,

Способен в мире среди всех живых

Один смотреть на солнце не мигая!

 

 

ЗАРЯНКА

 

С вершины громадной сосны спозаранку

Ударил горячий, веселый свист.

То, вскинувши клюв, как трубу горнист,

Над спящей тайгою поет заряика.

 

Зарянкой зовется она не зря:

Как два огонька и зимой и летом

На лбу и груди у нее заря

Горит, не сгорая, багряным цветом.

 

Над чащей, где нежится тишина,

Стеклянные трели рассыпав градом,

- Вставайте, вставайте! - звенит она. -

Прекрасное - вот оно, с вами рядом!

 

В розовой сини - ни бурь, ни туч,

Воздух, как радость, хмельной и зыбкий.

Взгляните, как первый веселый луч

Бьется в ручье золотою рыбкой...

 

А слева в нарядах своих зеленых

Цветы, осыпанные росой.

Застыли, держа на тугих бутонах

Алмазно блещущие короны

И чуть смущаясь своей красой!

 

А вон, посмотрите, как свежим утром

Речка, всплеснув, как большой налим,

Смеется и бьет в глаза перламутром

То красным, то синим, то золотым!

 

И тотчас над спящим могучим бором,

Как по команде со всех концов,

Мир отозвался стозвонным хором

Птичьих радостных голосов.

 

Ветер притих у тропы лесной,

И кедры, глаза протерев ветвями,

Кивнули ласково головами:

- Пой же, заряночка! Пей же, пой!

 

Птицы в восторге. Да что там птицы!

Старый медведь и ворчун барсук,

Волки, олени, хорьки, лисицы

Стали, не в силах пошевелиться,

И пораженно глядят вокруг.

 

А голос звенит горячо и смело,

Зовя к пробужденью, любви, мечте.

Даже заря на пенек присела,

Заслушавшись песней о красоте.

 

Небо застыло над головой,

Забыты все битвы и перебранки,

И только лишь слышится: - Пой же, пой!

Пой, удивительная зарянка!

 

Но в час вдохновенного озаренья

В жизни художника и певца

Бывает такое порой мгновенье,

Такое ярчайшее напряженье,

Где сердце сжигается до конца.

 

И вот, как в кипящем водовороте,

Где песня и счастье в одно слились,

Зарянка вдруг разом на высшей ноте

Умолкла. И, точно в крутом полете,

Как маленький факел, упала вниз.

 

А лес щебетал и звенел, ликуя,

И, может, не помнил уже никто

О сердце, сгоревшем дотла за то,

Чтоб миру открыть красоту земную...

 

Сгоревшем. Но разве кому известно,

Какая у счастья порой цена?

А все-таки жить и погибнуть с песней -

Не многим такая судьба дана!

 

 

"РЫБЬЕ СЧАСТЬЕ"

 

(Сказка-шутка)

 

В вышине, отпылав, как гигантский мак,

Осыпался закат над речушкой зыбкой.

Дернул удочку резко с подсечкой рыбак

И швырнул на поляну тугую рыбку.

 

Вынул флягу, отпил, затуманя взгляд,

И вздохнул, огурец посыпая солью:

- Отчего это рыбы всегда молчат?

Ну мычать научились хотя бы, что ли!

 

И тогда, будто ветер промчал над ним,

Потемнела вода, зашумев тревожно,

И громадный, усатый, как боцман, налим

Появился и басом сказал: - Это можно!

 

Я тут вроде царя. Да не трусь, чудак!

Влей-ка в пасть мне из фляги. Вот так... Спасибо!

Нынче зябко... А речка - не печка. Итак,

Почему, говоришь, бессловесны рыбы?

 

Стар я, видно, да ладно, поговорим.

Рыбы тоже могли бы, поверь, судачить.

Только мы от обиды своей молчим,

Не хотим - и шабаш! Бойкотируем, значит!

 

Мать-природа, когда все вокруг творила,

Не забыла ни львов, ни паршивых стрекоз,

Всех буквально щедротами одарила

И лишь рыбам коленом, пардон, под хвост!

 

Всем на свете: от неба до рощ тенистых,

Травы, солнышко... Пользуйтесь! Благодать!

А вот нам ни ветров, ни цветов душистых,

Ни носов, чтоб хоть что-то уж там вдыхать!

 

Кто зимою в меху, кто еще в чем-либо

Греют спины в берлоге, в дупле - везде!

Только ты, как дурак, в ледяной воде

Под корягу залез - и скажи спасибо!

 

Мокро, скверно... Короче - одна беда!

Ну а пища? Ведь дрянь же едим сплошную!

Плюс к тому и в ушах и во рту вода.

Клоп и тот не польстится на жизнь такую!

 

А любовь? Ты взгляни, как делила любовь

Мать-природа на всех и умно и складно:

Всем буквально - хорошую, теплую кровь.

Нам - холодную. Дескать, не сдохнут, ладно!

 

В общем, попросту мачеха, а не мать!

Вот под вечер с подругой заплыл в протоку,

Тут бы надо не мямлить и не зевать,

Тут обнять бы, конечно! А чем обнять?

Даже нет языка, чтоб лизнуть хоть в щеку!

 

А вдобавок скажу тебе, не тая,

Что в красавицу нашу влюбиться сложно -

Ничего, чем эмоции вызвать можно:

Плавники да колючая чешуя...

 

Скажешь, мелочи... плюньте, да и каюк!

Нет, постой, не спеши хохотать так лихо!

Как бы ты, интересно, смеялся, друг,

Если б, скажем, жена твоя чудом вдруг

Превратилась в холодную судачиху?

 

А взгляни-ка на жен наших в роли мам.

Вот развесят икру перед носом папы,

И прощай! А икру собирай хоть в шляпу

И выращивай, папочка милый, сам!

 

Ну а рыбьи мальки, только срок придет -

Сразу ринутся тучей! И смех и драма:

Все похожи. И черт их не разберет,

Чьи детишки, кто папа и кто там мама!

 

Так вот мы и живем средь морей и рек.

Впрочем, разве живем? Не живем, а маемся.

Потому-то сидим и молчим весь век

Или с горя на ваши крючки цепляемся!

 

Э, да что... Поневоле слеза пробьет...

Ну, давай на прощанье глотнем из фляги.-

Он со вздохом поскреб плавником живот,

Выпил, тихо икнул и ушел под коряги...

 

 

БЕНГАЛЬСКИЙ ТИГР

 

Весь жар отдавая бегу,

В залитый солнцем мир

Прыжками мчался по снегу

Громадный бенгальский тигр.

 

Сзади - пальба, погоня,

Шум станционных путей,

Сбитая дверь вагона,

Паника сторожей...

 

Клыки обнажились грозно,

Сужен колючий взгляд.

Поздно, слышите, поздно!

Не будет пути назад!

 

Жгла память его, как угли,

И часто ночами, в плену,

Он видел родные джунгли,

Аистов и луну.

 

Стада антилоп осторожных,

Важных слонов у реки,-

И было дышать невозможно

От горечи и тоски!

 

Так месяцы шли и годы.

Но вышла оплошность - и вот,

Едва почуяв свободу,

Он тело метнул вперед!

 

Промчал полосатой птицей

Сквозь крики, пальбу и страх.

И вот только снег дымится

Да ветер свистит в ушах!

 

В сердце восторг, не злоба!

Сосны, кусты, завал...

Проваливаясь в сугробы,

Он все бежал, бежал...

 

Бежал, хоть уже по жилам

Холодный катил озноб,

Все крепче лапы сводило,

И все тяжелее было

Брать каждый новый сугроб.

 

Чувствовал: коченеет.

А может, назад, где ждут?

Там встретят его, согреют,

Согреют и вновь запрут...

 

Все дальше следы уходят

В морозную тишину.

Видно, смерть на свободе

Лучше, чем жизнь в плену?!

 

Следы через все преграды

Упрямо идут вперед.

Не ждите его. Не надо.

Обратно он не придет.

 

 

ДАЧНИКИ

 

I

 

Брызгая лужами у ворот,

Ветер мчит босиком по улице.

Пригорок, как выгнувший спину кот,

Под солнцем в сонной дремоте щурится.

 

Радость взрослых и детворы!

Долой все задачи и все задачники!

Да здравствуют лодки, грибы, костры!

И вот из города, из жары

С шумом и грохотом едут дачники!

 

Родители любят своих ребят.

И, чтобы глаза малышей блестели,

Дарят им кошек, птенцов, щенят,

Пускай заботятся и растят.

Хорошему учатся с колыбели!

 

И тащат щенята с ранней зари

С хозяев маленьких одеяла.

Весь день раздается: - Служи! Замри! -

Нет, право же, что там ни говори,

А добрых людей на земле немало!

 

II

 

Ветер колючий листву сечет

И, по-разбойничьи воя, кружит.

Хлопья седые швыряет в лужи

И превращает их в ломкий лед.

 

Сады, нахохлившись, засыпают,

В тучи закутался небосклон.

С грохотом дачники уезжают,

Машины, простудно сопя, чихают

И рвутся выбраться на бетон.

 

И слышат только седые тучи

Да с крыш галдящее воронье,

Как жалобно воет, скулит, мяучит

На дачах брошенное зверье...

 

Откуда им, кинутым, нынче знать,

Что в час, когда месяц блеснет в окошке

(Должны же ведь дети спокойно спать!),

Родители будут бесстыдно лгать

О славной судьбе их щенка иль кошки...

 

Что ж, поиграли - и с глаз долой!

Кончилось лето, и, кончились чувства.

Бездумно меняться вот так душой -

Непостижимейшее искусство!

 

А впрочем, "звери" и не поймут.

Сердца их все с тою же верой бьются.

Они на крылечках сидят и ждут,

И верят, глупые, что дождутся...

 

И падает, падает до зари,

Как саван, снежное покрывало...

Конечно же, что там ни говори,

А "добрых" людей на земле немало!..

 

 

БАЛЛАДА О БУЛАНОМ ПЕНСИОНЕРЕ

 

Среди пахучей луговой травы

Недвижный он стоит, как изваянье,

Стоит, не подымая головы,

Сквозь дрему слыша птичье щебетанье,

 

Цветы, ручьи... Ему-то что за дело!

Он слишком стар, чтоб радоваться им:

Облезла грива, морда поседела,

Губа отвисла, взгляд подернул дым...

 

Трудился он, покуда были силы,

Пока однажды, посреди дороги,

Не подкачали старческие жилы,

Не подвели натруженные ноги.

 

Тогда решили люди: - "Хватит, милый!

Ты хлеб возил и веялки крутил.

Теперь ты - конь без лошадиной силы,

Но ты свой отдых честно заслужил!"

 

Он был на фронте боевым конем,

Конем рабочим слыл для всех примером,

Теперь каким-то добрым шутником

Он прозван был в селе - Пенсионером,

 

Пускай зовут! Ему-то что за дело?!

Он чуток только к недугам своим:

Облезла грива, морда поседела,

Губа отвисла, взгляд подернул дым...

 

Стоит и дремлет конь среди ромашек.

А сны плывут и рвутся без конца...

Быть может, под седлом сейчас он пляшет

Под грохот мин на берегу Донца.

 

"Марш! Марш!" - сквозь дым доваторский бросок!

Но чует конь, пластаясь на скаку,

Как старшина схватился за луку,

С коротким стоном выронив клинок...

 

И верный конь не выдал старшины,

Он друга спас, он в ночь ушел карьером!

Теперь он стар... Он часто видит сны.

Его зовут в селе Пенсионером...

 

Дни что возы: они ползут во мгле...

Вкус притупился, клевер - как бумага.

И, кажется, ничто уж на земле

Не оживит и не встряхнет конягу.

 

Но как-то раз, округу пробуждая,

В рассветный час раздался стук и звон.

То по шоссе, маневры совершая,

Входил в деревню конный эскадрон.

 

И над садами, над уснувшим плесом,

Где в камышах бормочет коростель,

Рассыпалась трубы медноголосой

Горячая раскатистая трель.

 

Как от удара, вздрогнул старый конь!

Он разом встрепенулся, задрожал,

По сонным жилам пробежал огонь,

И он вдруг, вскинув голову, заржал!

 

Потом пошел. Нет, нет, он поскакал!

Нет, полетел! Под ним земля качалась,

Подковами он пламень высекал!

По крайней мере, так ему казалось...

 

Взглянул и вскинул брови эскадронный:

Стараясь строго соблюдать равненье,

Шел конь без седока и снаряженья,

Пристроившись в хвосте его колонны.

 

И молвил он: - А толк ведь есть в коне!

Как видно, он знаком с военным строем! -

И, старика похлопав по спине,

Он весело сказал: - Привет героям!

 

Четыре дня в селе стоял отряд.

Пенсионер то навещал обозы,

То с важным видом обходил наряд,

То шел на стрельбы, то на рубку лозы.

 

Он сразу словно весь помолодел:

Стоял ровнее, шел - не спотыкался,

Как будто шкуру новую надел,

В живой воде как будто искупался!

 

В вечерний час, когда закат вставал,

Трубы пронесся серебристый звон:

То навсегда деревню покидал,

Пыля проселком, конный эскадрон.

 

"Марш! Марш!" И только холодок в груди,

Да ветра свист, да бешеный карьер!

И разом все осталось позади:

Дома, сады и конь Пенсионер.

 

Горел камыш, закатом обагренный,

Упругий шлях подковами звенел.

Взглянул назад веселый эскадронный,

Взглянул назад - и тотчас потемнел!

 

С холма, следя за бешеным аллюром,

На фоне догорающего дня

Темнела одинокая фигура

Вдруг снова постаревшего коня...

 

 

ВЕЧНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

За кровь, за тягчайшие преступления

Во многих странах с древнейших пор

Осужденным выносится приговор:

"Пожизненно. Вечное заключение!"

 

Рассудком многие соглашаются;

- Конечно, убийца - не человек! -

А сердцем все-таки ужасаются:

- Ведь жуткое дело: тюрьма - навек!

 

Проснулся и видишь: черно и четко

На фоне неба без чувств и слов

Неколебимо стоит решетка -

И так до последних твоих часов!

 

Все верно. Но где наши все сомненья,

Когда вдруг нарядную детвору

Ведем мы в ближайшее воскресенье

В зверинец на шумное развлеченье,

Плотно заправившись поутру?!

 

Как славно веселой шагать походкой,

Дорожки знакомы, не в первый раз!

А слева и справа - одни решетки,

Дорожки опять и опять решетки

И сотни безмолвных зверячьих глаз...

 

И, если лукавство отбросить прочь,

Нетрудно сказать, расставляя точки:

Что клетки - такие же одиночки,

Вот именно - камеры-одиночки,

Где мучатся звери и день и ночь.

 

А нам зачастую и невдомек,

Что вот оно - "вечное заключение".

Причем без малейшего преступления,

Откуда дорога лишь под "бугорок".

 

Нет, люди! Чтоб мир был не так суров

И стали сердечней у нас наследники,

Да здравствуют добрые заповедники,

Без всяких решеток и без замков!

 

А душам, где холод не так и редок,

Пускай же приснятся во сне не раз

Десятки безмолвных зверячьих глаз,

Глядящих с укором сквозь прутья клеток.

 

 

ЯШКА

 

Учебно-егерский пункт в Мытищах,

В еловой роще, не виден глазу.

И все же долго его не ищут.

Едва лишь спросишь - покажут сразу.

 

Еще бы! Ведь там не тихие пташки,

Тут место веселое, даже слишком.

Здесь травят собак на косматого мишку

И на лису - глазастого Яшку.

 

Их кормят и держат отнюдь не зря,

На них тренируют охотничьих псов,

Они, как здесь острят егеря,

"Учебные шкуры" для их зубов!

 

Ночь для Яшки всего дороже:

В сарае тихо, покой и жизнь...

Он может вздремнуть, подкрепиться может,

Он знает, что ночью не потревожат,

А солнце встанет - тогда держись!

 

Егерь лапищей Яшку сгребет

И вынесет на заре из сарая,

Туда, где толпа возбужденно ждет

И рвутся собаки, визжа и лая.

 

Брошенный в нору, Яшка сжимается,

Слыша, как рядом, у двух ракит,

Лайки, рыча, на медведя кидаются,

А он, сопя, от них отбивается

И только цепью своей гремит.

 

И все же, все же ему, косолапому,

Полегче. Ведь - силища... Отмахнется...

Яшка в глину уперся лапами

И весь подобрался: сейчас начнется.

 

И впрямь: уж галдят, окружая нору,

Мужчины и дамы в плащах и шляпах,

Дети при мамах, дети при папах,

А с ними, лисий учуя запах,

Фоксы и таксы - рычащей сворой.

 

Лихие "охотники" и "охотницы",

Ружья-то в руках не державшие даже,

О песьем дипломе сейчас заботятся,

Орут и азартно зонтами машут.

 

Интеллигентные вроде люди?

Ну где же облик ваш человечий?

- Поставят "четверку",- слышатся речи,-

Если пес лису покалечит.

- А если задушит, "пятерка" будет!

 

Двадцать собак и хозяев двадцать

Рвутся в азарте и дышат тяжко.

И все они, все они - двадцать и двадцать -

На одного небольшого Яшку!

 

Собаки? Собаки не виноваты!

Здесь люди... А впрочем, какие люди?!

И Яшка стоит, как стоят солдаты,

Он знает, пощады не жди. Не будет!

 

Одна за другой вползают собаки,

Одна за другой, одна за другой...

И Яшка катается с ними в драке,

Израненный, вновь встречает атаки

И бьется отчаянно, как герой!

 

А сверху, через стеклянную крышу, -

Десятки пылающих лиц и глаз,

Как в Древнем Риме, страстями дышат:

- Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!

 

Ну, кажется, все... Доконали вроде!..

И тут звенящий мальчиший крик:

- Не смейте! Хватит! Назад, уроды! -

И хохот: - Видать, сробел ученик!

 

Егерь Яшкину шею потрогал,

Смыл кровь...- Вроде дышит еще... молодец!

Предшественник твой протянул немного.

Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!

 

День помутневший в овраг сползает,

Небо зажглось светляками ночными,

Они надо всеми равно сияют,

Над добрыми душами и над злыми...

 

Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда,

Где в старом сарае, при егерском доме,

Маленький Яшка спит на соломе,

Весь в шрамах от носа и до хвоста.

 

Ночь для Яшки всего дороже:

Он может двигаться, есть, дремать,

Он знает, что ночью не потревожат,

А утро придет, не прийти не может,

Но лучше про утро не вспоминать!

 

Все будет снова - и лай и топот,

И деться некуда - стой! Дерись!

Пока однажды под свист и гогот

Не оборвется Яшкина жизнь.

 

Сейчас он дремлет, глуша тоску...

Он - зверь. А звери не просят пощады...

Я знаю: браниться нельзя, не надо,

Но тут, хоть режьте меня, не могу!

 

И тем, кто забыл гуманность людей,

Кричу я, исполненный острой горечи:

- Довольно калечить души детей!

Не смейте мучить животных, сволочи!

 

 

СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ

 

Хозяин погладил рукою

Лохматую рыжую спину

- Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,

Но все же тебя я покину.

 

Швырнул под скамейку ошейник

И скрылся под гулким навесом,

Где пестрый людской муравейник

Вливался в вагоны экспресса.

 

Собака не взвыла ни разу,

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.

 

Старик у вокзального входа

Сказал: - Что? Оставлен, бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы...

А то ведь простая дворняга!

 

Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть мочи,

На месте, как бык, потоптался

И ринулся в непогодь ночи.

 

В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали...

Тут, видно, о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали,

 

Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим светом

Собака бежит, задыхаясь!

 

Споткнувшись, кидается снова,

В кровь лапы о камни разбиты,

Что выпрыгнуть сердце готово

Наружу из пасти раскрытой!

 

Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело

И, стукнувшись лбом о перила,

Собака под мост полетела...

 

Труп волны снесли под коряги...

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело дворняги,

А сердце - чистейшей породы!

 

 

ПОЭМЫ

 

ПОЭМА О ПЕРВОЙ НЕЖНОСТИ

 

1

 

Когда мне имя твое назвали,

Я даже подумал, что это шутка.

Но вскоре мы все уже в классе знали,

Что имя твое и впрямь - Незабудка.

 

Войдя в наш бурный, грохочущий класс,

Ты даже застыла в дверях удивленно -

Такой я тебя и увидел в тот раз,

Светлою, тоненькой и смущенной.

 

Была ль ты красивою? Я не знаю.

Глаза - голубых цветов голубей...

Теперь я, кажется, понимаю

Причину фантазии мамы твоей!

 

О, время - далекий розовый дым!

Когда ты мечтаешь, дерзишь, смеешься!

И что там по жилам течет твоим -

Детство ли, юность? Не разберешься!

 

Ну много ль, пятнадцать-шестнадцать лет?

Прилично и все же ужасно мало:

У сердца уже комсомольский билет,

А сердце взрослым еще не стало!

 

И нету бури еще в крови,

А есть только жест напускной небрежности.

И это не строки о первой любви.

А это строки о первой нежности,

 

Мне вспоминаются снова и снова

Записки - голуби первых тревог.

Сначала в них нет ничего "такого",

Просто рисунок, просто смешок.

 

На физике шарик летит от окошка,

В записке - согнувшийся от тоски

Какой-то уродец на тонких ножках.

И подпись: "Вот это ты у доски!"

 

Потом другие, коротких короче,

Но глубже глубоких. И я не шучу!

К примеру, такая: "Конфету хочешь?"

"Спасибо. Не маленький. Не хочу!"

 

А вот и "те самые"... Рано иль поздно,

Но радость должна же плеснуть через край!

"Ты хочешь дружить? Но подумай серьезно!"

"Сто раз уже думал. Хочу. Давай!"

 

Ах, как все вдруг вспыхнуло, засверкало!

Ты так хороша с прямотою своей!

Ведь если бы ты мне не написала.

То я б не отважился, хоть убей!

 

Мальчишки намного девчат озорнее,

Так почему ж они тут робки?

Девчонки, наверно, чуть-чуть взрослее

И, может быть, капельку посмелее,

Чем мы - герои и смельчаки!

 

И все же. наверно, гордился по праву я,

Ведь лишь для меня, для меня зажжены

Твои, по-польски чуть-чуть лукавые

Глаза редчайшей голубизны!

 

2

 

Был вечер. Большой новогодний вечер.

В толпе не пройти! Никого не найти!

Музыка, хохот, взрывы картечи,

Серпантина и конфетти!

 

И мы кружились, как опьяненные,

Всех жарче, всех радостней, всех быстрей!

Глаза твои были почти зеленые -

От елки, от смеха ли, от огней?

 

Когда же, оттертые в угол зала,

На миг мы остались с тобой вдвоем,

Ты вдруг, посмотрев озорно, сказала;

- Давай удерем?

- Давай удерем!

 

На улице ветер, буран, темно...

Гремит позади новогодний вечер...

И пусть мы знакомы с тобой давно,

Вот она, первая наша встреча!

 

От вальса морозные стекла гудели,

Били снежинки в щеки и лоб,

А мы закружились под свист метели

И с хохотом бухнулись вдруг в сугроб.

 

Потом мы дурачились. А потом

Ты подошла ко мне, замолчала

И вдруг, зажмурясь, поцеловала!

Как будто на миг обожгла огнем!

 

Метель пораженно остановилась.

Смущенной волной залилась душа.

Школьное здание закружилось

И встало на место, едва дыша.

 

Ни в чем мы друг другу не признавались,

Да мы бы и слов-то таких не нашли.

Мы просто стояли и целовались,

Как умели и как могли!..

 

Химичка прошла! Хорошо, не видала!

Не то бы, сощурившись сквозь очки.

Она б раздельно и сухо сказала:

- Давайте немедленно дневники!

 

Она скрывается в дальней улице,

И ей даже мысль не придет о том,

Что два старшеклассника за углом

Стрят и крамольно вовсю целуются...

 

А так все и было: твоя рука,

Фигурка, во тьме различимая еле,

И два голубых-голубых огонька

В клубящейся, белой стене метели...

 

Что нас поссорило? И почему?

Какая глупая ерунда?

Сейчас я и сам уже не пойму.

Но это сейчас не пойму. А тогда?..

 

Тогда мне были почти ненавистны

Сомнения старших, страданья от бед,

Молодость в чувствах бескомпромиссна!

"За" или "против" - среднего нет!

 

И для меня тоже среднего не было!

Обида горела, терзала, жгла:

Куда-то на вечер с ребятами бегала,

Меня же, видишь ли, не нашла!

 

Простить? Никогда! Я не пал так низко!

И я тебе это сейчас докажу!

И вот на уроке летит записка:

"Запомни! Больше я не дружу!"

 

И все. И уже ни шагу навстречу!

Бессмысленны всякие оправданья.

Тогда была наша первая встреча,

И вот наше первое расставанье...

 

3

 

Дворец переполнен. Куда б провалиться?

Да я же и рта не сумею разжать!

И как только мог я, несчастный, решиться

В спектакле заглавную роль играть?!

 

Смотрю на ребят, чтоб набраться мужества.

Увы, ненамного-то легче им:

Физиономии, полные ужаса,

Да пот, проступающий через грим...

 

Но мы играли. И как играли!

И вдруг, на радость иль на беду,

В антракте сквозь щелку - в гудящем зале

Увидел тебя я в шестом ряду.

 

Холодными стали на миг ладони,

И я словно как-то теряться стал.

Но тут вдруг обиду свою припомнил -

И обозлился... и заиграл!

 

Конечно, хвалиться не очень пристало,

Играл я не то чтобы там ничего,

Не так, как Мочалов, не так, как Качалов,

Но, думаю, что-нибудь вроде того...

 

Пускай это шутка. А все же, а все же

Такой был в спектакле у нас накал,

Что, честное слово же, целый зал

До боли отбил на ладонях кожу!

 

А после, среди веселого гула,

В густой и радостной толкотне,

Ты пробралась, подошла ко мне:

- Ну, здравствуй! - И руку мне протянула.

 

И были глаза твои просветленные,

Словно бы горных озер вода;

Чуть голубые и чуть зеленые,

Такие красивые, как никогда!

 

Как славно, забыв обо всем о прочем,

Смеяться и чувствовать без конца,

Как что-то хорошее, нежное очень

Морозцем покалывает сердца.

 

Вот так бы идти нам, вот так улыбаться,

Шагать сквозь февральскую звездную тьму

И к ссоре той глупой не возвращаться,

А мы возвратились. Зачем, не пойму?

 

Я сам точно рану себе бередил,

Как будто размолвки нам было мало.

Я снова о вечере том спросил,

Я сам же спросил. И ты рассказала.

 

- Я там танцевала всего только раз,

Хотя абсолютно никак не хотела... -

А сердце мое уже снова горело,

Горело, кипело до боли из глаз!

 

И вот ты сказала, почти с укоризной

- Пустяк ведь. Ты больше не сердишься? Да?-

И мне бы ответить, что все ерунда.

Но юность страдает бескомпромиссно!

 

И, пряча дрожащие губы от света,

Я в переулке сурово сказал:

- Прости. Мне до этого дела нету.

Я занят. Мне некогда! - И удрал...

 

Но сердце есть сердце. Пусть время проходит,

Но кто и когда его мог обмануть?

И как там рассудок ни колобродит,

Сердце вернется на главный путь!

 

Ты здесь. Хоть дотронься рукой! Так близко...

Обида? Ведь это и впрямь смешно!

И вот "примирительная" записка:

"Давай, если хочешь, пойдем в кино?"

 

Ответ прилетает без промедленья.

Слова будто гвоздики. Вот они:

"Безумно растрогана приглашеньем.

Но очень некогда. Извини!"

 

4

 

Бьет ветер дорожный в лицо и ворот.

Иная судьба. Иные края.

Прощай, мой красивый уральский город,

Детство мое и песня моя!

 

Снежинки, как в медленном танце, кружатся,

Горит светофора зеленый глаз.

И вот мы идем по знакомой улице

Уже, вероятно, в последний раз...

 

Сегодня не надо бездумных слов,

Сегодня каждая фраза значительна.

С гранита чугунный товарищ Свердлов

Глядит на нас строго, но одобрительно.

 

Сегодня хочется нам с тобой

Сказать что-то главное, нужное самое!

Но как-то выходит само собой,

Как будто назло, не про то, не про главное...

 

А впрочем, зачем нам сейчас слова?!

Ты видишь, как город нам улыбается,

И первая встреча у нас жива,

И все хорошее продолжается...

 

Ну вот перекресток и твой поворот.

Снежинки печально летят навстречу...

Конечно, хорошее все живет,

И все-таки это последний вечер...

 

Небо от снега белым-бело...

Кружится в воздухе канитель...

Что это мимо сейчас прошло:

Детство ли? Юность? Или метель?

 

Помню проулок с тремя фонарями

И фразу: - Прощай же... пора... пойду... -

Припала дрогнувшими губами

И бросилась в снежную темноту.

 

Потом задержалась вдруг на минутку:

- Прощай же еще раз. Счастливый путь!

Не зря же имя мое - Незабудка.

Смотри, уедешь - не позабудь!

 

Все помню: в прощальном жесте рука,

Фигурка твоя, различимая еле,

И два голубых-голубых огонька,

Горящих сквозь белую мглу метели...

 

И разве беда, что пожар крови

Не жег нас средь белой, пушистой снежности?

Ведь это не строки о первой любви,

А строки о первой мальчишьей нежности...

 

5

 

Катится время! Недели, недели...

То снегом, то градом стучат в окно.

Первая встреча... Наши метели...

Когда это было: вчера? Давно?

 

Тут словно бы настежь раскрыты шторы,

От впечатлений гудит голова:

Новые встречи, друзья и споры,

Вечерняя в пестрых огнях Москва.

 

Но разве первая нежность сгорает?

Недаром же сердце иглой кольнет,

Коль где-то в метро или в давке трамвая

Вдруг глаз голубой огонек мелькнет...

 

А что я как память привез оттуда?

Запас сувениров не сверхбольшой:

Пара записок, оставшихся чудом,

Да фото, любительский опыт мой.

 

Записки... быть может, смешно немножко,

Но мне, будто люди, они близки.

Даже вон та: уродец на ножках

И подпись: "Вот это ты у доски!"

 

Где ты сейчас? Велики расстоянья,

Три тысячи верст между мной и тобой.

И все же не знал я при расставанье.

Что снова встретимся мы с тобой!

 

Но так и случилось, сбылись чудеса,

Хоть времени было - всего ничего...

Проездом на сутки. На сутки всего!

А впрочем, и сутки не полчаса!

 

И вот я иду по местам знакомым:

Улица Ленина, мединститут,

Здравствуй, мой город, я снова дома!

Пускай хоть сутки, а снова тут!

 

Сегодня я вновь по-мальчишьи нежный!

Все то же, все так же, как той зимой.

И только вместо метели снежной -

Снег тополей да июльский зной.

 

Трамвай, прозвенев, завернул полукругом,

А вон у подъезда, худа, как лоза,

Твоя закадычнейшая подруга

Стоит, изумленно раскрыв глаза.

 

- Приехал? - Приехал. - Постой, когда?

Ну рад, конечно? - Само собой.

- Вот это встреча! А ты куда?

А впрочем, знаю... И я с тобой!

 

Пойми, дружище, по-человечьи;

Ну как этот миг без меня пройдет?

Такая встреча, такая встреча!

Да тут рассказов на целый год!

 

Постой-ка, постой-ка, а как это было?

Что-то мурлыча перед окном,

Ты мыла не стекла, а солнце мыла,

В ситцевом платье и босиком.

 

А я, прикрывая смущенье шуткой,

С порога басом проговорил:

- Здравствуй, садовая Незабудка!

Вот видишь, приехал, не позабыл!

 

Ты обернулась... на миг застыла,

Радостной синью плеснув из глаз,

Застенчиво ворот рукой прикрыла

И кинулась в дверь: - Я сейчас, сейчас!

 

И вот, нарядная, чуть загорелая,

Стоишь ты, смешинки тая в глазах,

В цветистой юбочке, кофте белой

И белых туфельках на каблучках... -

 

- Ты знаешь, - сказала, - когда-то в школе...

Ах, нет... даже, видишь, слова растерял...

Такой повзрослевшей, красивой, что ли,

Тебя я ну просто не представлял...

 

Ты просто опасная! Я серьезно..,

Честное слово, искры из глаз!

- Ну что ж, - рассмеялась ты, - в добрый час!

Тогда влюбляйся, пока не поздно...

 

Внизу, за бульваром, в трамвайном звоне

Знойного марева сизый дым.

А мы стоим на твоем балконе

И все друг на друга глядим... глядим...

 

Кто знает, возможно, что ты или я

Решились бы что-то поведать вдруг,

Но тут подруга вошла твоя.

Зачем только бог создает подруг?!

 

Как часто бывает, что двое порой

Вот-вот что-то скажут сейчас друг другу.

Но тут будто черт принесет подругу -

И все! И конец! Хоть ступай домой!

 

А впрочем, я, кажется, не про то.

Как странно: мы взрослые, нам по семнадцать!

Теперь мы, наверное, ни за что,

Как встарь, не решились бы поцеловаться,

 

Пух тополиный летит за плечи...

Темнеет. Бежит в огоньках трамвай.

Вот она, наша вторая встреча...

А будет ли третья? Поди узнай...

 

Не то чтоб друзья и не то чтоб влюбленные.

Так кто же, по сути-то, мы с тобой?

Глаза твои снова почти зеленые

С какою-то новою глубиной...

 

Глаза эти смотрят чуть-чуть пытливо

С веселой нежностью на меня.

Ты вправду ужасно сейчас красива

В багровых, тающих бликах дня...

 

А где-то о рельсы колеса стучатся,

Гудят беспокойные поезда...

Ну вот и настало время прощаться... -

Кто знает, увидимся ли когда?

 

Знакомая, милая остановка!

Давно ли все сложности были - пустяк!

А тут вот вздыхаю, смотрю неловко:

Прощаться за руку или как?

 

Неужто вот эти светлые волосы,

И та вон мигнувшая нам звезда,

И мягкие нотки грудного голоса

Уйдут и забудутся навсегда?

 

Помню, как были глаза грустны,

Хоть губы приветливо улыбались.

Эх, как бы те губы поцеловались,

Не будь их хозяева так умны!..

 

Споют ли когда-нибудь нам соловьи?

Не знаю. Не ставлю заранее точек.

Без нежности нет на земле любви,

Как нет и листвы без весенних почек...

 

Пусть все будет мериться новой мерой,

Новые встречи, любовь, друзья...

Но радости этой, наивной, первой,

Не встретим уж больше ни ты, ни я...

 

- Прощай! - И вот уже ты далека,

Фигурка твоя различима еле,

И только два голубых огонька

В густой тополиной ночной метели...

 

Они все дальше, во мраке тая...

Эх, знать бы тогда о твоей судьбе!

Я, верно бы, выпрыгнул из трамвая,

Я б кинулся снова назад, к тебе!..

 

Но старый вагон поскрипывал тяжкь,

Мирно позванивал и бежал.

А я все стоял и махал фуражкой

И ничего, ничего не знал...

 

6

 

Сколько уже пробежало лет,

Что, право же, даже считать не хочется.

Больше побед или больше бед?

Пусть лучше другими итог подводится.

 

Юность. Какою была она?

Ей мало, признаться, беспечно пелось.

Военным громом опалена,

Она, переплавясь, шагнула в зрелость.

 

Не ведаю, так ли, не так я жил.

Где худо, где правильно поступая?

Но то, что билет комсомольский носил

Недаром, вот это я твердо знаю!

 

Так и не встретились мы с тобой!

Я знал: ты шагаешь с наукой в ногу,

С любовью, друзьями, иной судьбой.

А я, возвратившись с войны домой,

Едва начинал лишь свою дорогу.

 

Но нет за тобой никакой вины.

И сам ведь когда-то не все приметил:

Письмо от тебя получил до войны,

Собрался ответить и... не ответил...

 

Успею! Мелькали тысячи дел,

Потом сирены надрыв протяжный!

И не успел, ничего не успел.

А впрочем, теперь уже все не важно!

 

Рассвет надо мной полыхал огнем,

И мне улыбнулись глаза иные,

Совсем непохожие, не такие...

Но песня сейчас о детстве моем!

 

Не знаю, найдутся ли в мире средства,

Чтоб выразить бьющий из сердца свет,

Когда ты идешь по улицам детства,

Где не жил и не был ты столько лет!

 

Под солнцем витрины новые щурятся,

Мой город, ну кто бы тебя узнал?!

Новые площади, новые улицы,

Новый, горящий стеклом вокзал!

 

Душа - как шумливая именинница,

Ей тесно сегодня в груди моей!

Сейчас только лоск наведу в гостинице

И буду обзванивать всех друзей!

 

А впрочем, не надо, не так... не сразу...

Сначала - к тебе. Это первый путь.

Вот только придумать какую-то фразу,

Чтоб скованность разом как ветром сдуть.

 

Но вести, как видно, летят стрелой.

И вот уже в полдень, почти без стука,

Врывается радостно в номер мой

Твоя закадычнейшая подруга.

 

- Приехал? - Приехал. - Постой, когда? -

Вопросы сыплются вперебой.

Но не спросила: -Сейчас куда? -

И не добавила: - Я с тобой!

 

Сколько же, сколько промчалось лет!

Я слушаю, слушаю напряженно:

Тот - техник, а этот уже ученый,

Кто ранен, кого уж и вовсе нет...

 

Голос звучит то светло, то печально.

Но отчего, отчего, отчего

В этом рассказе, таком пространном,

Нету имени твоего?!

 

Случайность ли? Женское ли предательство?

Иль попросту ссора меж двух подруг?

Я так напрямик и спросил. И вдруг

Какое-то странное замешательство...

 

Сунулась в сумочку за платком,

Спрятала снова и снова вынула...

- Эх, знаешь, беда-то какая! - и всхлипнула.

- Постой, ты про что это? Ты о ком?!

 

Фразы то рвутся, то бьют, как копыта:

- Сначала шутила все сгоряча...

Нелепо! От глупого аппендицита...

Сама ведь доктор... и дочь врача...

 

Слетая с деревьев, остатки лета

Кружатся, кружатся в безутешности.

Ну вот и окончилась повесть эта

О детстве моем и о первой нежности...

 

Все будет: и песня, и новые люди,

И солнце, и мартовская вода.

Но третьей встречи уже не будет,

Ни нынче, ни завтра и никогда...

 

Дома, как гигантские корабли,

Плывут за окошком, горя неярко,

Да ветер чуть слышно из дальней дали

Доносит оркестр из летнего парка...

 

Промчалось детство, ручьем прозвенев...

Но из ручьев рождаются реки.

И первая нежность - это запев

Всего хорошего в человеке.

 

И памятью долго еще сберегаются:

Улыбки, обрывки наивных фраз.

Ведь если песня не продолжается -

Она все равно остается в нас!

 

Нет, не гремели для нас соловьи.

Никто не познал и уколов ревности.

Ведь это не строки о первой любви,

А строки о первой и робкой нежности.

 

Лишь где-то плывут, различимые еле:

В далеком, прощальном жесте рука

Да два голубых-голубых огонька

В белесой, клубящейся мгле метели...

 

 

ШУРКА

 

Вступление

 

Я тебя почти что позабыл,

В спешке дней все реже вспоминаю,

И любил тебя иль не любил -

Даже сам теперь уже не знаю.

 

Но когда за окнами пройдут

С боевою песнею солдаты

Или в праздник прогремит салют,

Отмечая воинские даты,

 

Вот тогда я словно бы с экрана

Вижу взгляд твой серо-голубой,

Портупею, кобуру нагана,

Рыжую ушанку со звездой...

 

Легкая, упрямая фигурка,

Дымные далекие края,

Шурка! Шурка! Тоненькая Шурка -

Фронтовая молодость моя!

 

Где-то взрывы над степями катятся,

Бьют крылами всполохи ракет,

Кажется мне все или не кажется,

Было это в жизни или пет.

 

Впрочем, что там было или не было,

Если вот он, твой безмолвный взгляд,

Если столько молодость изведала,

Если раны полночью болят!

 

 

Глава I

 

ПЕРЕД БОЕМ

 

В сумрачной степи под Перекопом,

По-пластунски к дремлющим бойцам

Подползая, крался по окопам

Лунный свет с тревогой пополам.

 

Смотрит сны усталая пехота.

Каждый, зная, что наутро бой,

Спит в обнимку с собственной судьбой,

Подложив под голову заботы.

 

А у Сиваша, почти что рядом,

Там, где воду вспарывает сушь,

Ждет подразделения "катюш"

Наша знаменитая бригада.

 

Помнишь, Шурка, утренний снежок,

Забелевший в марте незнакомо,

Будто мягкий девичий платок

На плечах трудяги чернозема.

 

Может, снег тот за Онегой где-то

По неделям пляшет у костра.

Здесь же он всего лишь до утра,

До прихода южного рассвета.

 

И сейчас по хрусткой пелене

Ты бежишь легко и окрыленно -

Военфельдшер артдивизиона

С докторского сумкой па ремне.

 

И друзья по боевой судьбе

Все, что на пути тебе встречаются,

До чего же славно улыбаются

И кивают ласково тебе.

 

Все тебе тут неизменно рады,

Ибо и в походе и в бою

Ты была любимицей бригады,

И не за отвагу и награды,

А за жизнь хорошую твою.

 

Сколько раз, рискуя головою,

С неизменной сумкой за спиной

Ты тащила раненых из боя,

Сколько ран, под бомбами порою,

Собственной заштопала рукой.

 

А еще, наверное, за то,

Что, живя со смертью по соседству

(Где не стал бы осуждать никто),

Не терпела женского кокетства.

 

А порой ведь были "чудеса",

Вспомни только повариху Настю,

Ту дуреху из соседней части,

Что смотрела каждому в глаза.

 

Шла на все. А отповедь услышит -

Хохотнет: - Ты это про кого?

Раз война, она, брат, все и спишет! -

Только нет. Не спишет ничего...

 

Ничего не спишет, не пропустит,

Сколько ни хитри и ни греши.

Ни трусливой подлости не спустит,

Ни опустошения души.

 

Может быть, нигде, как на войне,

Все в душе, доселе неприметное,

Проступало словно бы вдвойне,

Разом все: и темное и светлое.

 

Ты с друзьями шутишь, и сейчас

Взгляд твой добрым отсветом лучится.

Сколько женщин, может быть, у нас

Прямоте спокойных этих глаз

И теперь могли бы поучиться.

 

Я бы им без длительных тирад

Так промолвил: - Задержите взгляды!

Вот девчонка - смелый лейтенант,

Бог, в огне спасающий солдат,

Да еще любимица бригады.

 

Но бои бывают не всегда,

И теперь представьте на мгновенье:

Передышка. Шутки или пенье,

Над селом вечерняя звезда.

 

Вы нашли бы правильную меру,

Если б вдруг без всяких громких слов

В вас влюбились, скажем для примера,

Ровно сто четыре офицера

И семьсот отчаянных бойцов?!

 

И вот тут, признайтесь только сами,

Вы смогли бы, пусть без ерунды,

Ну хотя бы не играть глазами,

Никогда не пошутить сердцами,

Никакой не замутить воды?

 

Может быть, с улыбкою сейчас

Вы вздохнете: - Не простое дело

Быть спокойной среди сотен глаз. -

А она умела всякий раз,

И, признаться, как еще умела!

 

И, теплея, изменялись взгляды.

Так девчонка с сумкой на ремне

Стала и в походах и в огне

Навсегда любимицей бригады.

 

Как же улыбались ей. Увы,

Это надо было только видеть!

И попробуй кто ее обидеть -

Черта б с два сносил он головы!

 

Видно, в ней жила такая сила,

Что хитрить не стала б ни на миг.

И когда однажды полюбила,

То ни чувств, ни мыслей не таила,

А пошла как в пламя - напрямик!

 

Глава II

 

1. ПЕРЕКОП

 

Фронт катился за врагом, как лава,

И внезапно, как на стену, - стоп!

Не пройти ни слева и ни справа,

Впереди твердыня: Перекоп!

 

Он рычал, сплошною сталью лязгая,

Полыхая бешеным огнем.

Но ведь брали мы его в гражданскую,

Значит, в эту как-нибудь возьмем!

 

И однажды, нарубив ступеньки

И врезаясь с ходу, как кинжал,

Дьявольские хлопцы Кириченко

Прорвались через Турецкий вал.

 

Что же, фриц, не вышла остановочка?!

Дальше жди покрепче чудеса!

Хороша гвардейская сноровочка?

То-то, немец-перец-колбаса!

 

И хоть дали мы врагу острастку.

Но, пока тылов не подвели,

Прорвались на километр к Армянску

И шабаш! Зарылись, залегли.

 

И туда, где залегла пехота,

Прижимаясь кузовом к земле,

Шли машины медленно во мгле

Сквозь одни разбитые ворота.

 

Каждой миной огрызался враг.

Весь белел от пулеметной дрожи,

Да и был он вовсе не дурак

И про те ворота ведал тоже.

 

И из дальнобойки по воротам

Клал снаряды, будто сахар в чай,

Через три минуты, как по нотам,

Хоть часы по взрывам проверяй.

 

Выход был тяжелый, но простой:

Взрыв! И мчишься в дым без промедленья,

Проскочил - и грохот за спиной,

Не успел - остался без движенья...

 

2. МУЖЕСТВО

 

Залп наш - в семь пятнадцать, на рассвете,

Все в работе. Звякают ключи,

Сняты маскировочные сети,

И снаряды бережно, как дети,

С "газика" сгружаются в ночи.

 

- Что случилось? Почему затор?

Где четвертый? В чем у вас причина? -

Не пришла последняя машина.

Где-то призамешкался шофер.

 

И, послав его сначала к черту,

А затем по дальним адресам,

Кинулся назад комвзвод четвертой:

- Если цел - получит по мозгам!

 

Добежал до взорванных ворот,

Да забыл о пушке у залива.

Надо б выждать, высчитать разрывы.

А комвзвода ринулся вперед.

 

И когда над шпалами взметнулся

Огненно-грохочущий цветок,

Лейтенант вдруг словно бы споткнулся,

Уронил ушанку, повернулся

И скатился с насыпи в песок.

 

Не успел опомниться народ,

Как уже к дымящимся воротам

Пулей мчался напрямую кто-то

По воронкам, к насыпи, вперед!

 

Старшина присвистнул, холодея:

- Метров сто осталось... Молодец!

Только нет, ей-богу, не успеет...

Вот сейчас накроет - и конец!

 

Шурка, Шурка! Светлая девчонка,

Как успела, даже не понять.

Затащила взводного в воронку,

Но от взрыва некуда бежать!

 

Торопилась, сумку открывая,

Только вот он, леденящий вой,

И тогда, почти не рассуждая,

Кинулась, комвзвода заслоняя

От осколков собственной спиной!

 

В грохоте сначала показалось,

Что навеки наступила мгла,

Только смерть, наверно, просчиталась,

Лишь горячим дымом обожгла.

 

Ах, как время тянется порой!..

Но секунды на краю у смерти

Мчат с непостижимой быстротой,

Словно пули в пулеметной ленте.

 

Может, и минута не прошла,

Как взвалила взводного на плечи.

И пошла, пошла, пошла, пошла

К тем, кто мчал на выручку навстречу.

 

Через час, спеленатый бинтами,

Чтобы как-то боль угомонить,

Шевеля бескровными губами,

Взводный уже пробовал шутить.

 

- Ты, Шурок, наверно, понимала,

Что за птицу тащишь из огня.

Ты, конечно, верно рассуждала:

Вот, мол, выйдет парень в генералы

И тотчас посватает меня.

 

И она, укладывая в таз

Иглы и пинцет для кипяченья,

Бледная еще от напряженья,

Улыбнулась искорками глаз.

 

- Ладно уж, помалкивай, герой,

Униженье рода человечьего!

Просто нынче делать было нечего,

Вот я и сходила за тобой.

 

А сейчас вот села, пошабашила.

Ну а замуж если и пойду,

Ты уж это поимей в виду,

То никак не меньше чем за маршала.

 

Глава III

 

ПРАЗДНИЧНЫЙ ДЕНЬ В МОСКВЕ

 

Что за день сегодня, что за день!

Снег под солнцем розовато-белый,

Он душистый нынче, как сирень,

И, как плод, хрустяще-загорелый!

 

Солнечные зайчики сидят

На ажурных жердочках балконов,

А под ними царственно горят

Клены в звонко-ледяных коронах.

 

Мастер-ветер, празднично-хмельной,

Пробежит то крышами, то низом,

Белою, пушистою рукой

Полируя стены и карнизы.

 

Будут пушки вечером слышны,

Прошагает с песнею пехота,

Только нету никакой войны,

Нынче мирный день моей страны -

Гордый праздник Армии и Флота!

 

Сколько раз поздравит телефон

С праздником поэта и солдата.

Сколько прилетит со всех сторон

Телеграмм взволнованно-крылатых,

 

Сколько писем, сердце теребя,

Что-то стародавнее разбудят

Только знаю точно: от тебя

Ни звонка, ни весточки не будет...

 

2. ПЕРЕДЫШКА

 

Степь спала в предчувствии весны,

В зябкой дымке сумрака ночного.

Только не бывает у войны

Нн цветов, ни трепета хмельного.

 

Нету здесь улыбчивых зарниц,

Есть лишь брызги всполохов ракетных

Да взамен звонкоголосых птиц -

Перебранка пушек предрассветных.

 

Все живое словно бы во тьму

Тут в дыму сражений погружается.

Лишь сердца наперекор всему

Даже здесь порою улыбаются.

 

* * *

 

За селом артиллерийский склад.

Впрочем, склад - скорей одно название,

Просто в яме, вырытой заранее,

Штабелями ящики лежат.

 

Я - комбат, дежурный по бригаде,

Обошел вечерние посты.

Солнце рыжегривое в леваде,

Словно конь, ни на кого не глядя,

Мирно щиплет чахлые кусты.

 

И вокруг такая тишина,

Что не знаешь, да война ли это?!

Что ж, устала, видно, и война:

Ни дымка, ни взрыва, ни ракеты.

 

Можно сесть, пока в низине тьма,

Вынуть письма, что пришли из дома.

Мне сегодня целых три письма

Из Москвы, от мамы и знакомых.

 

Чьи-то руки на плечи легли.

Легкая, знакомая фигурка,

Русый локон в солнечной пыли...

- Ишь забрался, аж на край земли,

Здравствуй, что ли?!

- Ты откуда, Шурка?

 

- Что ж мне, только склянки да бинты?

Нынче вот решила между делом

Просто подышать без суеты.

Впрочем, что там прятаться в кусты,

Вот тебя увидеть захотела.

 

Господи, какая тишина!

А закат, ну как у нас в Лопасне...

Вот сейчас бы кончилась война...

Э, да что трезвонить понапрасну!

 

Слушай, только ты не отрицай,

Ну, насчет стихов... Ведь я же знаю.

Вот прошу, ну просто умоляю:

Сделай одолженье, почитай!

 

Шурка, Шурка, помнишь этот час:

Степь, затишье... В золоте закатном

Мы сидим на ящике снарядном

Как-то близко-близко в первый раз.

 

Впереди - минута тишины.

Позади же - месяцы и годы

Грохота, лишений и походов -

Всех "веселых прелестей" войны.

 

Вот мы к силуэту силуэт,

Два ремня, погоны с алым кантом,

Два лихих, бывалых лейтенанта,

А обоим вместе - сорок лет!

 

Тени, как десантники по склону,

Лезли вверх, бесстрастны и тихи,

А затем вдруг замерли смущенно,

Слыша, как почти что отрешенно

Я читал солдатские стихи.

 

Ей же богу, может быть, в стихах

Есть и вправду "взрывчатая" сила,

Коль сидишь на ящиках тротила,

На сплошных снарядных штабелях!

 

Шутка шуткой, а невольно где-то

Верую, волненья не тая,

Что и впрямь горела, как ракета,

Фронтовая молодость моя!

 

И читал я о боях, о громе,

О ветрах и гибели друзей,

А потом о нежности, о доме.

О солдатской матери моей.

 

Ты смотрела в поле, не мигая,

И сказала тихо, как во сне:

- Я в стихах не очень понимаю,

Только вечер нынешний, я знаю,

Навсегда останется во мне...

 

Может, вправду быть тебе поэтом?!

Нет, не смейся. Кончится война,

И представь, что августовским летом

Позвонит вам девушка одна.

 

Ну, вот так же, на исходе дня,

"Извините, если помешала!

Я стихи в газете прочитала...

Это Шура. Помните меня?"

 

Ты ответишь холодно и хмуро,

А в глазах презрительный прищур:

"Шура, Шура, что еще за Шура?

Мало ли звонит мне всяких дур!"

 

Искра смеха - будто лучик света!

Редкая минута тишины

Посреди грохочущей войны.

Мир... звонки... Да сбудется ли это?!

 

Все казалось призрачно-забавным.

И обоим было невдомек,

Что случись и вправду твой звонок -

Там, в далеком мире, в должный срок,

Как все было б здорово и славно!

 

Увидала письма. Улыбнулась:

- Девушки?

- Допустим, что и так.

- Что же ты нахмурился, чудак?

Мне-то что! - И с хрустом потянулась.

 

А затем с лукавинками глаз:

- Извини, что так спроста и сразу,

Любопытство исстари у нас.

Ты сказал кому-нибудь хоть раз

О любви?

- Да нет еще. Ни разу.

 

- Вот и славно. Честное же слово,

Болтунов... ведь их не сосчитать!

Не успеют "здравствуйте" сказать -

И "люблю", пожалуйста, готово!

 

- А вот это, - тронула письмо, -

Мамино. Я верно угадала?

Если б мне когда-нибудь само

Вдруг пришло такое вот письмо,

Я б луну от радости достала!

 

Что застыл безмолвно, как вопрос?

Нет, с рожденьем у меня в порядке:

Дед меня нашел в капустной грядке,

Говорят, скворец меня принес.

 

Что ж, я впрямь невесело росла,

Золушка и та того не ведала:

Тиф, невзгоды... Мама умерла...

Мне и четырех-то даже не было.

 

Вечно хмурый пьяница отец.

Мачеха - еще вторая рюмка.

Это в сказке: туфельки, дворец...

Жизнь суровей: девушка-боец,

Сапоги и докторская сумка.

 

Впрочем, жизнь всегда за что-то бой!

Все настанет: и цветы и платья.

Будем живы, мы еще с тобой

Побываем где-нибудь во МХАТе!

 

Ну, пора. Смеркается. Пойду! -

Протянула руку. Быстро встала

И легко тропинкою сбежала,

Помахав ушанкой на ходу.

 

Глава IV

 

ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В МОСКВЕ

 

В ледяную топая броню,

Пляшет вьюга над Москвой-рекою,

Заметая белою крупою

Голубую тонкую лыжню.

 

Нынче день капризен, как судьба:

Утром солнце звякало капелью,

А затем прихлынула с метелью

Белая сплошная ворожба.

 

Я сижу, не зажигая света,

И включать приемник не хочу.

Нынче время, памятью согрето,

Шлет сигнал из дальнего рассвета

Кодом по сердечному ключу.

 

Тот рассвет у неба в изголовье

Был крутым от просоленных слов,

Красно-белым от бинтов и крови,

Черным от воронок и дымов.

 

Тяжкий грохот, прокатясь по крышам,

Прогремел за праздничным окном.

Только сердце почему-то слышит

Тот, другой артиллерийский гром!

 

Тот, другой, что, силы не жалея,

Был тараном схваток боевых.

Помнишь, Шурка, наши батареи?

Помнишь хлопцев, павших и живых?!

 

Помнишь жмыхи, что порою лопали?

Помнишь шутки, раны, ордена?

Помнишь, как катилась к Севастополю

Фронтовая грозная весна!

 

ИШУНЬСКИЕ ПОЗИЦИИ

 

1

 

В линзах солнце дымное дробится,

Степь - как скатерть с блюдцами озер.

Мы берем Ишуньские позиции.

Впереди, как в сводке говорится,

"Полный стратегический простор".

 

Ни куста, ни крыши, ни забора,

Широта, простор и благодать.

Только лупят из того "простора"

Так, что от свинцового напора

Головы порою не поднять.

 

Ну а мы, однако, поднимали.

Как смогли? У господа спроси!

Но таким огнем прогромыхали,

Что земля качнулась на оси!

 

Их окяпы, танки, минометы,

Разом - огнедышащий погост.

И рванулась матушка-пехота,

И пошла, как говорится, в рост!

 

Хорошо ли обогрелись, фрицы?

Жарьтесь, за огнем не постоим!

Мы берем Ишуньские позиции,

Мы идем, освобождая Крым!

 

2

 

В полдень зуммер, топкий, как заноза:

- Вал пехоты выдохся, ослаб.

Враг застрял в траншеях, у совхоза,

Через час, не позже, новый залп!

 

Турченко не любит разговоров.

Развернул планшетку:

- Вот смотри:

Здесь совхоз, А там, у косогора,

Мы им зад прихлопнем ровно в три!

 

Вдруг застыв, прислушался всей кожей

И в окоп. - А ну, давай сюда! -

Я снарядный вой услышал тоже,

Но решил: минует, ерунда!

 

Взрыв раздался рядом, за спиной,

Вскинув кверху ящики и глину!

Оглушил, ударил, опрокинул,

Резкий и грохочуще-тугой!

 

Как в живых случилось мне остаться,

И теперь не ведаю о том.

Пролетев, как щепка, кувырком,

Чуть успел за бруствер задержаться

И, нарушив все субординации,

Придавил начальство животом!

 

Турченко неторопливо сел,

Осмотрел меня тревожным взглядом

И, довольный, крякнул: - Уцелел!

Повезло, брат, лучше и не надо!

 

Подал флягу. - На-ка, укрепись.

Все равно паружу не соваться.

Вон как начал минами плеваться.

Ничего. Потом не прогневись!

 

Взрывы, гарь... И вдруг песок на шею,

Сумка вниз из дымной темноты,

Кто-то следом прыгает в траншею.

- Покажите, что с ним?!

- Шура, ты?

 

- Жив! А я... А мне-то показалось...

Вижу вдруг - разрыв, и ты пропал...

Господи, ну как же напугал! -

И к плечу беспомощно прижалась.

 

Турченко ей сунул было флягу.

Отстранила: - Не люблю. Учти. -

А сама как белая бумага,

Как металл медали "3а отвагу",

Что сияла на ее груди.

 

Закурила, шапку подняла.

- Ну, пойду я... Хватит прохлаждаться! -

Улыбнулась: - У меня дела.

Ну а вам счастливо оставаться.

 

Ладно, знаю: смелые солдаты.

Кстати, и стрельбы почти уж нет.

Помогите выбраться, ребята! -

И за нами зашагала вслед.

 

Ласково похлопав по спине,

Турченко шепнул мне, улыбаясь!

- Если я хоть в чем-то разбираюсь,

Ты везуч, по-моему, вдвойне!

 

3

 

Ax, как нас встречали, как встречали

Горем опаленные сердца!

Женщины навстречу выбегали,

Плакали, смеялись, обнимали

И кричали что-то без конца.

 

Руки загорелые раскинув,

Встав толпою посреди пути,

Так, что ни проехать, ни пройти,

Окружали каждую машину.

 

Возле хаток расстилали скатерти

С молоком и горками еды

Русские, украинские матери,

Всем нам, всем нам дорогие матери,

Вдовы и столетние деды.

 

И, в толпе разноголосой стоя,

Хлопцы, улыбаясь широко,

Часто не остывшие от боя,

С уваженьем пили молоко.

 

С уваженьем? Нет, с благоговеньем!

Ибо каждый точно понимал

Все их муки, беды, униженья,

И ржаное, темное печенье

Было повесомей, чем металл.

 

И везде о самых долгожданных

Вопрошали мать или сестра:

- Вы не знали Мухина Ивана?

Или, может, бачили случайно

Пехотинца Марченко Петра?

 

Только где он, Мухин этот самый,

Как его отыщешь па войне?

Может, бьется за рекою Ламой,

Может, сгинул в Западной Двине?

 

Тот, кто любит, неотступно ждет.

У любви терпение найдется.

- Не волнуйтесь, мама, он вернется,

Вот побьет фашистов и придет!

 

Если ж не пришел, простите, милые,

Светлые пророчества бойцов,

Что дрались с любой бедой постылою,

С черной злобой пулеметнорылою,

Только вот не обладали силою

Воскрешать ни братьев, ни отцов.

 

Да и нас отнюдь не воскрешали.

Скажем без бодряческих речей,

Что не все мы снова увидали

Те края, где верно ожидали

Нас глаза сестер и матерей.

 

Глава V

 

В СОВХОЗЕ

 

Фронтовая крымская весна,

Гарью припорошенные розы

(Хоть не время, все-таки война)

Пряно пахнут в садиках совхоза.

 

О, как дорог незнакомый дом,

Где ты мог с удобствами побриться,

Не спеша до пояса умыться

И поесть ватрушек с творогом,

 

Где хозяек щедрые сердца

Так приветить воина стараются,

Что тот дом и люди вспоминаются

Иногда до самого конца!

 

Над совхозом полная луна,

Как медаль на гимнастерке неба.

Пахнет свежевыпеченным хлебом,

И плывет в проулки тишина...

 

И в дому, и на крылечке хаты,

Ощутив тот истинный уют,

Разомлев, усталые солдаты

Пишут письма, чистят автоматы

И порой вполголоса поют.

 

Постучалась, отворила дверь

И сказала строго и печально:

- Я не лгу ведь никогда, поверь,

Не скажу лукаво и теперь,

Что зашла как будто бы случайно.

 

Ничего, не думай, не стряслось.

Просто я сегодня размышляю

И хочу задать тебе вопрос,

Только дай сперва мне чашку чаю.

 

- Но ведь ваш дивизион сейчас

У высот, отнюдь не замолчавших!

Три версты, не больше. И как раз

Ты могла нарваться в этот час

На любых: на наших и не наших!

 

- Опоздал, брат. Наша высота.

Впрочем, и не в этом даже дело.

Враг не тот, да и война не та.

Он ночами не такой уж смелый.

 

А пугаться при ночной поре -

Это новобранцу только можно.

Да и спутник у меня надежный. -

И - рукой себя по кобуре.

 

Люди мирных и далеких лет,

Вам, наверно, даже непонятно,

Как же это дьявольски приятно -

Сесть под лампу с парою газег!

 

И какое светлое открытие -

Вдруг изведать досыта и всласть

Радости простого чаепития,

На скрипучем стуле развалясь!

 

Не в траншее на хвосте у гибели,

Не в пути под снегом и дождем,

Не согнувшись где-то в три погибели,

А под крышей, в доме за столом!

 

Ставнями закрытое окошко,

Самовар, ватрушки, тишина...

А за дверью, крадучись как кошка,

Ходит прокопченная в бомбежках,

Злобою набитая война.

 

- Может, глупо душу открывать,

Только вот я не могу иначе,

Нет, ты должен правильно понять,

Я пришла... Мне хочется узнать,

Что такое для тебя я значу?

 

Не сочти горячность неуместною,

Если глупо, так и говори.

Дай мне руку честную-пречестную

И в глаза мне прямо посмотри!

 

Взгляды, встретясь, вдруг заулыбались,

И не помню, как произошло,

Только мы с тобой поцеловались.

Да, впервые вдруг поцеловались

Бурно и доверчиво-светло!

 

И война, что разъяренно билась

В грохоте, походах и дымах,

Вдруг на миг как будто растворилась

В серых запрокинутых морях!

 

Крымская военная весна.

Свет дробит колодезную воду.

И большая белая луна

Медленно плывет по небосводу.

 

Да, не тот, как говорится, враг.

Где былая точность канонады?

Шелестят над крышами снаряды

И все время бухают в овраг.

 

- Вот ты ценишь твердые сердца.

Ну так помни: войны ли, не войны -

За меня ты можешь быть спокойным,

Я честна во всем и до конца.

 

Может статься, цельная натура.

Только, знаешь, без высоких слов,

Вот сейчас с тобой я просто Шура,

Тихая, счастливая, как дура,

В мире повстречавшая любовь.

 

Пусть я буду твердой, хоть стальною,

Но теперь мне хочется с тобой,

Только ты не смейся надо мною,

Стать на миг какою-то иною,

Беззащитной, ласково-простой,

 

Мягкою, до глупости застенчивой,

Может быть, капризной, наконец,

Девочкою, девушкою, женщиной,

Ведь не век оружием увешанной

Мне шагать, как парень и боец!

 

Я к тебе ну словно бы припаяна.

Знаю твердо, без красивых фраз,

Что люблю без памяти, отчаянно,

Может, в первый и в последний раз!

 

Распахнула ставни, постояла

Перед шумом веток на ветру.

- Я тебе не все еще сказала,

Погоди, вот мысли соберу...

 

Нет, не надо, посиди спокойно.

Ах, как все красиво под луной!

Ничего не списывают войны,

Но вот счет здесь времени иной.

 

И людей быстрее постигаешь.

Ведь, когда б нас буря не рвала,

Я б с тобою встретясь, понимаешь,

Может быть, молчала и ждала...

 

Но скажи: ты веруешь в предчувствие?

У меня вот, знаешь, день за днем,

Ну, почти реальное присутствие

Словно бы несчастья за плечом.

 

Не подумай, что накличу беды,

Но боюсь, и ты меня прости,

Что вдвоем нам вместе до победы

Не дано, наверное, дойти...

 

Ты не первый день со мной общаешься.

Не за шкуру бренную трясусь!

Страшно, что до счастья не дотянешься:

Либо ты под взрывом где-то свалишься,

Либо я из боя не вернусь...

 

Знаю, скажешь, мнительная дура. -

Быстро прядь отбросила с лица.

- Ну к чему такие мысли, Шура!

- Нет, постой. Дослушай до конца!

 

Я хочу, чтоб ведал ты заране,

Как я этой встречей дорожу,

Почему пришла без колебаний

И зачем назад не ухожу.

 

Знаешь сам, что никакой войной

Никогда не оправдаю связи,

И сейчас, не ведавшая грязи,

Я как снег чиста перед тобой!

 

Повторяю без красивых фраз,

Что душой навек с тобою спаяна

И люблю без памяти, отчаянно,

Может, в первый и в последний раз!

 

Бросила на скатерть портупею,

Обернулась вспыхнувшим лицом!

- Да, люблю. И вправе быть твоею.

Ни о чем потом не пожалею!

Ни о чем, ты слышишь! Ни о чем!

 

Ночь клубилась черно-золотая.

Бился ветер в шорохе ветвей,

И кружились звезды, осыпая

Крышу хаты брызгами лучей.

 

Сухарям же с душами пустыми

Я б сказал из той далекой тьмы:

Дай вам бог быть нежными такими

И такими честными, как мы!

 

Глава VI

 

СЕВАСТОПОЛЬ

 

Может, помоложе, чем Акрополь,

Но стройней и тверже во сто крат

Ты звенишь, как песня, Севастополь,-

Ленинграда черноморский брат.

 

В День Победы, на исходе дня,

Вижу я, как по твоим ступеням

Тихо всходят три знакомых тени

Постоять у Вечного огня.

 

И, глазами корабли окинув,

Застывают, золотом горя,

Три героя, три богатыря -

Ушаков, Корнилов и Нахимов.

 

Севастополь - синяя волна!

Сколько раз, шипя девятым валом,

На тебя со злобой налетала

Под любыми стягами война?!

 

И всегда, хоть любо, хоть не любо,

Та война, не ведая побед,

О тебя обламывала зубы

И катилась к черту на обед!

 

Потому что, позабыв о ранах,

Шли в огонь, не ведая преград,

Тысячи героев безымянных -

Стриженых "братишек" и солдат.

 

И горжусь я больше, чем наградой,

Тем, что в страдной, боевой судьбе,

Сняв с друзьями черную блокаду,

Словно петлю, с шеи Ленинграда,

Мы пришли на выручку к тебе!

 

И, прижав нас радостно к груди,

Ты кулак с усилием расправил

И врага по челюсти ударил,

Так что и следов-то не найти!

 

Мчится время, на чехлы орудий

Падает цветочная пыльца...

Только разве позабудут люди

Подвиги матроса и бойца?!

 

И над чашей негасимый пламень

Потому все жарче и красней,

Что любой твой холмик или камень

Тепл от крови павших сыновей!

 

Шелестит над обелиском тополь,

Алый флаг пылает над волной,

Севастополь, гордый Севастополь -

Город нашей славы боевой!

 

И недаром в звании героя

Ты стоишь, как воин, впереди

Часовым над кромкою прибоя

С Золотой Звездою на груди!

 

ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ

 

1

 

Сколько верст проехали, протопали

По воронкам выжженной земли,

И сегодня наконец дошли

До морского сердца - Севастополя.

 

Наша радость - для фашиста горе.

Как в падучей бесновался враг.

Но, не в силах вырваться никак,

Вновь сползал и окунался в море.

 

Превосходный оборот событий:

Никакого выхода нигде!

Получалось так, что, извините,

Нос сухой, а задница в воде.

 

Под Бельбеком жарко и бессонно.

Севастополь - вот он, посмотри!

Снова резкий зуммер телефона.

Генерал Стрельбицкий возбужденно:

- Поднажмите, шут вас подери!

 

Дать, братва, гвардейскую работу!

Приготовьтесь к новому огню!

Жмите, шпарьте до седьмого пота!

Если ночью не пройдет пехота,

Залп с рассветом. Я вам позвоню.

 

Вот он, наш "артиллерийский бог"! -

В генеральских полевых погонах

И, хоть был он и суров и строг,

Все-таки в лихих дивизионах.

В пересвисте пуль на огневой.

 

В громе залпов на переднем крае,

Всюду по-суворовски простой,

С честною и храброю душой,

Был он и любим и почитаем.

 

Враг плевался тоннами тротила,

Только врешь, не выдержишь, отдашь!

Три-четыре дня еще от силы

И - конец! И Севастополь наш!

 

Три-четыре... Ну совсем немного...

Да была загвоздочка одна

В том, что многотрудная дорога

Под конец особенно трудна.

 

Ведь тому, кто вышел из огня

Сотен битв, где и конца не видно..

Как-то до нелепого обидно

Пасть вот в эти три-четыре дня.

 

Впрочем, что с судьбою препираться?!

Фронтовик бессменно на посту.

Здесь война. И надобно сражаться

И кому-то солнцу улыбаться,

А кому-то падать в темноту...

 

2

 

Ax, как буйно яблони цвели

Той военной, майскою весною,

Будто вновь рванулись от земли

Парашюты в небо голубое!

 

Или будто, забывая страх,

В трех шагах от грохота и горя

Сотни чаек, прямо из-за моря

Прилетев, расселись на ветвях.

 

Словно снегом ветви осыпали

Все вокруг на целую версту.

Только хлопцы вряд ли замечали

Неземную эту красоту.

 

Мать-земля, не сетуй на ребят,

Ибо сад в жестокой обстановке

Мог ли быть хоть чем-то для солдат,

Кроме белопенной маскировки?!

 

Будет время, и настанет час,

И ребята где-нибудь у дома

Белым жаром яблонь и черемух

Встретят свет привороженных глаз.

 

Ну а тех, кто не придет домой,

Ты, как мать, и примешь и укроешь,

Соловьиной песней успокоишь

И осыплешь белою пургой...

 

Память, память. Нелегко, не скрою,

Возвращать исчезнувшую тень.

Что ж, давай же вспомним этот день

Перед тем, перед последним боем...

 

Быстро цифры множа в голове

И значки условные рисуя,

Я сижу под яблоней, в траве,

Нанося на карту огневую.

 

Муравей по карте пробежал,

Сел и пузо лапками погладил.

Ну ни дать ни взять солидный дядя.

Что там дядя - целый генерал!

 

Обошел сердито огневую,

Ус потрогал: дескать, молодец!

А потом, отчаянно рискуя,

Дунул прямо на "передовую",

Наплевав на вражеский свинец.

 

Не спеша у немцев покрутился.

Вдруг насторожился и затих,

И затем обратно припустился...

То-то, брат, не бегай от своих}

 

Вот и нам бы действовать так юрко!

Кто-то веткой хрустнул за спиной,

Почему-то сразу, всей душой,

И не обернувшись понял: Шурка!

 

Села, быстро за руку взяла.

- Извини... Не помешаю? Можно?

До чего же рада, что нашла.

Я ведь нынче даже не спала,

Вот тревожно как-то и тревожно.

 

Словно сыч уставилась во тьму

И не сплю. Себя не укоряю,

Но причину так и не пойму.

- А теперь-то знаешь почему?

- А теперь как будто понимаю.

 

Завтра ты идешь на огневую?

- Нет, наверно, не пойдет никто.

- Не шути. Я знаю.

- Ну и что?

Ведь не с прошлой пятницы воюю!

 

С ревом пролетев над головами,

Грохнул за оврагами снаряд.

И, тряхнув испуганно плечами,

Сад рассыпал белый снегопад.

 

- Можешь ехать. Ну и шут с тобой!

- Тоже мне веселое напутствие.

- Нет, прости. Я глупая... Постой...

Но сейчас прошу вот всей душой,

Я ведь не шутила о предчувствии.

 

Понимаю, чушь и ерунда.

Я сама ругать себя готова,

Ничего не будет никогда!

Но послать ведь можно же туда

Ну хоть раз кого-нибудь другого?!

 

Вроде улыбнуться попыталась,

А потом упала на плечо

И впервые горько разрыдалась

Как-то вдруг по-детски, горячо.

 

Ни от торя, ни от резкой фразы,

Ни от злых обид или похвал,

Никогда нигде еще ни разу

Я тебя в слезах не заставал.

 

Замолчала, руку отвела:

- Погоди, не утешай, не надо. -

Улыбнулась повлажневшим взглядом.

- Видишь, вот и Шура не скала.

 

От пригорка к морю - две дороги.

На поселок издали взгляни -

Словно путник, вытянувший ноги,

Сунул в воду голые ступни.

 

Две дороги - разные пороги,

За спиной двадцатая весна,

Две дороги у войны в залоге,

И бог весть какая суждена...

 

Но какие б ни гремели грозы,

Шурка, Шурка, светлая душа,

С этою улыбкою сквозь слезы

До чего ж была ты хороша!

 

- Ты скажи мне честно, как бывало!

Даже жизнь до ярости любя,

Ты б в огонь когда-нибудь послала

Ну хоть раз кого-то за себя?

 

Я спросил. И ты молчала хмуро.

Ах, как долго мучился ответ.

- Хорошо... Ну, вероятно, нет...

Но пойми!

- Я понимаю, Шура.

 

Ты мой самый задушевный штаб.

Только что нам краешек передний!

А к тому же ведь последний залп.

Понимаешь, самый распоследний!..

 

Годы, годы... Рыжий листопад,

Голубые зимние метели,

Где сейчас тот яблоневый сад

В шрамах от пожаров и шрапнели?

 

Может, сгинул в душный суховей

Или стал ворчливее и гуще,

Только вечно в памяти моей

Он все тот же: юный и цветущий!

 

Вот и нас с тобою, вот и нас

Вижу вдруг взволнованно и четко:

Эту грусть тревожно-серых глаз

И слезинку возле подбородка.

 

Вижу пальцев легкую печаль,

Гладящих мне голову и руку,

И морскую, ветровую даль,

Словно предвещавшую разлуку.

 

Встала. Взглядом обежала сад.

- Ох и яблок тут, наверно, зреет!

Жаль, нельзя вот так: цветы белеют,

А под ними яблоки висят...

 

Ну пора. Но поимей в виду,

Завтра я приду на огневую.

Что смеешься? Думаешь, впустую?

Да хоть в ад упрячешься - найду!

 

Я смотрю, как ты мне улыбаешься,

И отнюдь не ведаю сейчас,

Что в душе ты навсегда останешься

Вот такой, как в этот самый час,

 

Как стоишь ты, глаз не опуская,

Словно бы задумалась о чем,

Тоненькая, светлая, прямая,

С яблоневой веткой за плечом...

 

Я смотрю и даже не предвижу,

Что ни глаз, ни этого лица

Никогда уж больше не увижу,

Никогда... До самого конца...

 

Надо бы листок перевернуть,

Но сейчас, в последнюю минуту,

Я не в силах, кажется, шагнуть

И все медлю, медлю почему-то...

 

На душе щемящая печаль,

Был иль нет я в юности счастливым,

Только нынче, вглядываясь в даль,

Мне до боли расставаться жаль

С этим днем весенним и красивым.

 

И пока не опустилась тень,

Тщусь запомнить все его приметы.

Ибо это мой последний день,

Полный красок, облаков и света...

 

Жизнь не ждет. Она торопит в путь.

Ах, как было б славно, вероятно,

Если б каждый почему-нибудь

Мог хоть раз свой день перевернуть,

Словно лист тетрадочный, обратно...

 

Ну да раз нельзя, так и нельзя!

Было все обычным: огневая,

Рев машин, хорошие друзья

И в дыму дорога фронтовая.

 

Враг, пока не наступил рассвет,

Бил всю ночь, снарядов не жалея,

И разгрохал нашу батарею,

А у друга, у соседа - нет.

 

Значит, было до зарезу надо,

Чтоб напор пехоты не ослаб,

Передать товарищу снаряды

И рвануть наш знаменитый залп.

 

Сделать быстро, точно по часам,

И расстаться с краешком передним.

Но комбат, как в море капитан,

Пусть хоть смертью пахнет ураган,

Все же сходит с мостика последним.

 

И уж вспоминать так вспоминать:

О дороге в огненной завесе,

О пехоте, что не может ждать,

И о том и о последнем рейсе...

 

Как с шофером в грузовой машине

Сквозь разрывы мчались напролом

Вверх по склону в стонущей кабине

По воронкам, по разбитой глине...

 

И еще, наверное, о том,

Как упал пред самой огневой...

Только дважды вспомнить-слишком больно.

Есть моя поэма "Снова в строй",

Там про это сказано довольно...

 

Шурка, Шурка! Подожди, не плачь!

Понимаю, трудно примириться,

Только в сердце, как весенний грач,

Может, снова что-то постучится?

 

Может, радость и подымет стяг.

Но когда и у какого дома?

Ведь теперь уже не будет так

Все, как встарь: и ясно и знакомо.

 

Из-за срочных врачевальных дел

К нам ты на рассвете припоздала.

И когда ты на гору взбежала -

Залп уже раскатисто гремел.

 

Впрочем, может, даже лучше все же,

Что ты малость позже подошла.

Ведь спасти б меня ты не спасла,

Только вся б перетряслась от дрожи.

 

И потом, куда себя ни день,

Сердце б это вынесло едва ли.

Позже мне и так порассказали,

Что с тобою было в этот день.

 

Но хоть боль не схлынет никогда,

Я хочу, чтоб знала ты и ведала:

Да, стряслась тяжелая беда,

Было горько, даже страшно, да,

Было все, но вот ошибки не было!

 

Ложь ни разу не была меж нами,

Так поверь, что в трудные часы

Сколько раз бессонными ночами

Все былое клал я на весы.

 

Зло стряслось, и самое-пресамое...

Но, весь путь в сознанье повтори,

Говорю открыто и упрямо я:

Ничего не получилось зря!

 

Разве груз, сквозь пламя пробивая,

Я доставить к сроку не сумел?

Разве, доты к небу подымая,

Наш последний залп не прогремел?

 

Разве следом не пошла работа

Остальных армейских батарей?

И сквозь дым не ринулась пехота

Штурмовать остатки рубежей?

 

Не разбили разве, не расхлопали

Каждый метр, где огрызался враг?

Разве кровью полыхнувший стяг

Не забился в небе Севастополя?!

 

Люди гибли, падали во тьму,

Хоть, конечно, горько умиралось,

Но когда на свете и кому

Без потери счастье доставалось?!

 

И за тех, кто не дошел до цели,

Говорю я мирным этим днем:

Пусть не все мы увидать сумели

Стяг победы, взмывший над Кремлем.

 

Каждый, кто упал на поле боя,

Твердо знал заранее, поверь,

Хоть непросто жертвовать собою.

Только мир и счастье над страною

Стоят этих тягот и потерь!

 

Глава VII

 

ПРАЗДНИЧНАЯ НОЧЬ В МОСКВЕ

 

Ветер, будто выжав тормоза,

Взвыл и стих устало под балконом.

У витрин слипаются глаза,

Фонари мигают полусонно.

 

И под каждым дремлющим окном

Вдоль домов, подобно темным рекам,

Льется ночь, разбавленная снегом,

Будто черный кофе с молоком.

 

Спят деревья в лунных балахонах,

Синий свет качается в окне,

И солдаты в дальних гарнизонах

Смотрят нынче фильмы о войне.

 

Сталь от жара на экранах плавится,

Бьют "катюши" в зареве огней,

Мне ж сегодня почему-то кажется,

Что сквозь полночь движется и катится

Тихо-тихо множество людей...

 

Те, с кем шли в походе и в бою,

С кем шутили под налетом шквальным,

Поименно, лично, персонально

Я их всех сегодня узнаю.

 

Узнаю и говорю ребятам

Обо всем до нынешнего дня,

Кто назад вернулся в сорок пятом,

А про тех, кто не пришел когда-то,

Им и так известно без меня.

 

Время, будто штору опуская,

Делит мир бесстрастно пополам.

И, былое нынче вспоминая,

Шурка, Шурка, так я и не знаю,

Здесь ты в этот вечер или "там"?

 

Если ходишь, думаешь и дышишь,

Если так же искренен твой взор,

Я уверен, ты меня услышишь

И простишь наш горький разговор.

 

Тот последний, августовским летом...

Помнишь, ты пыталась предсказать?..

Впрочем, если начал вспоминать,

Что ж, давай же вспомним и об этом,

 

ВСТРЕЧА

 

1

 

Летний вечер, госпиталь, палата.

Тумбочки, лекарства, тишина.

Где-то бьются в пламени солдаты.

Здесь же скальпель вместо автомата,

Здесь бинты и белые халаты

И своя нелегкая война.

 

И боец, спеленатый бинтом,

Пусть кому-то это будет странно,

Говорил с соседом обо всем:

О простом, о мудром, о смешном,

Обо всем, но только не о ранах.

 

Кто впервые приходил сюда,

Может, даже и решал подспудно,

Что не так ребятам уж и трудно,

Вон ведь как смеются иногда!

 

Да, смеялись, как это ни странно!

И никто почти что не стонал.

Только тот, кто был здесь постоянно,

Это все, пожалуй, понимал.

 

Пусть непросто было воевать,

Но куда, наверное, сложней,

Потеряв, не дрогнув, осознать

И затем упрямо привыкать

К ней, к дороге будущей своей.

 

Делать снова первые шаги,

Веря в то, что песнь не отзвенела,

Без руки, без глаз или ноги, -

Не совсем простое это дело...

 

Пусть дорога будет неплохой,

Пусть с любою радостью-удачей,

Только быть ей все-таки иной,

Потрудней, погорше, не такой,

И не надо говорить иначе!

 

И чтоб в сердце не тревожить раны,

Хлопцы, истомленные жарой,

Так шутили солоно порой,

Что валились с тумбочек стаканы!

 

Лишь когда во тьме за тополями

Город тихо забывался сном,

Кто-нибудь бессонными ночами

Долго-долго думал о своем,

 

Думал молча, сердца не жалея.

Сколько чувств металось и рвалось!..

Мне, пожалуй, было посложнее,

Потому всех чаще не спалось.

 

Горем я делиться не любил.

И лишь с Борей - другом по палате,

Что сидел бессонно у кровати,

Молча сердце надвое делил.

 

Шурка, Шурка! Милый человек,

Где сейчас лежит твоя дорога?

За окном торжественно и строго

Падает, покачиваясь, снег...

 

2

 

Ах, как я сегодня дорожу

Нашим прошлым, песнею согретым!

Но пора. И вот я подхожу,

Только дай мне руку, я прошу,

К нашей встрече августовским летом.

 

Будни. Тихий госпитальный вечер.

Кто-то струны щиплет в тишине,

Нет, ничто не подсказало мне,

Что сейчас случится эта встреча.

 

Как добилась, вырвалась, смогла -

Никому того не объясняла.

Может, это сердце помогало,

Но меня ты все-таки нашла.

 

Увидав, не дрогнула, не вскрикнула,

Подлетела тоненькой стрелой,

Крепко-крепко пальцы мои стиснула

И к бинтам припала головой.

 

Первые бессвязные слова,

Под рукою дрогнувшие плечи,

Скомканные, сбивчивые речи

И в сплошном угаре голова...

 

- Я же знала, знала, что найду! -

Улыбнулась. Нервно закурила.-

- Ты же помнишь... Я же говорила:

Разыщу хоть в чертовом аду!

 

Сожалеть бессмысленно и поздно.

Это так, но выслушай, постой,

Как бы это ни было серьезно,

Все равно я рядом и с тобой!

 

А ребята, знаешь как страдали,

Все тобой отчаянно горды.

Говорят, что, если бы не ты,

Никакого залпа бы не дали!

 

А начмед мне только что сказал,

И в глазах - торжественная радость,

Что тебе недавно благодарность

Маршал Жуков в госпиталь прислал.

 

Господи, да что я говорю!

Слава, благодарности, приветы...

Не об этом надо, не об этом!

Ты прости, что глупости порю!

 

Смолкла и вздохнула глубоко.

- Шурка, Шурка, посидим-ка рядом,

Только ты не нервничай, не надо...

Мне и вправду очень нелегко...

 

Как мне дальше жить и для чего?

Сам себя же сутками терзаю.

Только ничего еще не знаю,

Ничего, ну просто ничего.

 

- Нет, неправда. Превосходно знаешь!

Знаешь с самых босоногих лет,

Ты же от рождения поэт.

Как же ты такое отметаешь?!

 

Вечер красноперою жар-птицей

Мягко сел на ветку под окном.

То ли ветер в форточку стучится,

То ли птица радужным крылом?

 

- Знаешь, Шура, улыбнись-ка, что ли!

Что нам вправду разговор вести

Обо всех там сложностях и болях,

Их и так довольно впереди!

 

- Да, конечно, милый человече.

Ну давай о чем-нибудь другом.

Знаешь, там, в приемной, перед встречей

Можно все услышать обо всем.

 

Ждешь халата в строгой тишине,

Ну а сестры... Им же все известно...

- Вот так штука. Это интересно...

Что ж тебе сказали обо мне?

 

- Да сказали, очень было плохо,

Раз решили даже, что конец...

Только ты не дрогнул и не охнул,

В общем, был взаправду молодец.

 

- А еще о чем порассказали?

- А еще, пожалуй, о друзьях,

Что на фронт всегда тебе писали

И сидят тут у тебя едва ли

Менее, чем в собственных домах.

 

Видно, что отличные друзья.

Кто они? - Да большей частью школьные,

- И при этом скажем, не тая,

Что средь них есть даже и влюбленные...

 

Прибегут в наглаженной красе

С теплотой и ласковым приветом.

- Кто тебе рассказывал об этом? -

Улыбнулась: - Да буквально все.

 

От врача и до швейцара дедушки!

Говорят, не помнят никогда,

Чтобы одному четыре девушки

Предложили сердце навсегда!

 

А какая я, уж и не знаю. -

Замолчала, за руку взяла.

- Шурка, Шурка, что ты за дурная!

Да сейчас я просто отметаю

Все эти сердечные дела.

 

Может, и наделаю ошибок,

Но в бинтах, в сомненьях и крови

Мне сейчас не очень до улыбок

И, прости, совсем не до любви!

 

Что мне шепот и уста влюбленные,

Если столько раз еще шагать

В дверь с табличкой "Операционная",

Э, да что там долго объяснять!

 

Закурили. Оба помолчали.

- Да, конечно, - выдавила ты, -

Я пойму, наверное, едва ли,

Что такое раны и бинты.

 

Это страшно, если хочешь, жутко,

Даже я как в пламени горю.

Только я же вырвалась на сутки,

Потому вот так и говорю!

 

Может быть, я в чем-то ошибаюсь,

Только знаю, знаю все равно:

Одному, сквозь ветер пробиваясь,

Тяжело. А я не пригибаюсь,

Наплевать, светло или темно!

 

Если б знать мне, если б только знать,

Что вернусь из пламени обратно,-

Никому на свете, вероятно,

У меня тебя бы не отнять!

 

Нет, ты веришь, я же не боюсь,

Только сам ведь знаешь, как предчувствую,

И теперь вот, ну, как будто чувствую,

Что легко обратно не вернусь...

 

Ты не спорь, но поимей в виду:

Хоть безвестна буду, хоть прославлена,

Только, если крепко буду ранена,

Я к тебе такою не приду.

 

Если уж сражаться, то сражаться

За любовь, которая б смогла

Дать тебе действительное счастье,

А не грусть от шкафа до стола!

 

Помню, как, поднявшись на постели,

Я сказал в звенящей тишине:

- Ну чего ты, Шурка, в самом деле,

Мучишь душу и себе и мне!

 

- Это верно. И давай забудем!

Я и вправду нервов не щажу.

А писать-то хоть друг другу будем?

- Как же без письма хорошим людям?! -

Я махнул рукой! - Да напишу!

 

Шура, Шура, через много лет

Ты сними с души моей каменья

И прости за это раздраженье

И за тот бесчувственный ответ.

 

Если можешь, вычеркни, прошу.

Мне сказать бы мягко и сердечно:

- Что ты, Шурка, напишу, конечно! -

Я же как отбрил: - Да напишу!

 

Был я весь как бьющийся костер.

Встреться мы хоть чуточку попозже -

Может быть, сердечнее и проще

Получился б этот разговор.

 

Долго-долго словно бы во сне

Мы сидели рядом и молчали.

Вдруг в какой-то тягостной печали

Ты прильнула бережно ко мне.

 

- Завтра я уеду. И не знаю

Ничего о собственной судьбе.

Но тебе, ты слышишь, но тебе

Я. как жизни, светлого желаю!

 

Я хочу, чтоб было впереди

Что-то удивительно большое

И душа, звенящая в груди,

Вечно знала, что бороться стоит!

 

Пусть тебе сейчас не до любви,

Но в бинтах не вечно же солдаты!

И зови ее иль не зови,

А любовь придет к тебе когда-то!

 

И тебе я от души желаю,

Впрочем, нет... Прости меня... Постой...

Я ведь тех, кто ждет тебя, не знаю,

Кроме, кроме, может быть, одной.

 

Той, что мне халат свой отдала.

Сразу ведь меня не пропустили.

Но потом, когда она сошла,

Мы с ней на ходу поговорили.

 

Кажется, она-то вот и главная... -

Вдруг на сердце набежала тень.

- Ничего... Молоденькая. Славная,

А приходит часто? - Каждый день.

 

- Что же, это трогает, признаться! -

Потонула в папиросной мгле.

- Мне, конечно, трудно разбираться,

Но не знаю, много ли в семнадцать

Можно знать о жизни на земле?

 

Быть женой поэта и бойца -

Значит сквозь любые испытанья

Верить до последнего дыханья

И любить до самого конца!

 

Вот и все. Прости, коль взволновала.

Просто недомолвок не терплю.

Всякого я в жизни повидала,

Потому так прямо и рублю.

 

Да, вот если знать бы, если б знать,

Что живой притопаю обратно,

Никому на свете, вероятно,

У меня бы счастья не отнять!

 

Ну прощай, мой светлый человек...

До чего же трудно расставаться!

Ты прости, но только может статься,

Что сейчас прощаемся навек...

 

Нет, не бойся, рук не заломлю.

Нам, бойцам, ведь и нельзя иначе.

Ну а то, что вот стою и плачу,

Так ведь это я тебя люблю...

 

И пускай ты о невзгоды бьешься,

Ты обязан. Слышишь? Ты такой,

Все равно ты встанешь и добьешься,

И до звезд дотянешься рукой!

 

Нет дороже для меня награды,

Чем твоя улыбка. Ну, прощай!

И прошу, пожалуйста, не надо,

Никогда меня не забывай!

 

Крепко-крепко пальцы мои сжала

И почти с тоскою пополам

Вдруг с каким-то трепетом припала

К пересохшим, дрогнувшим губам,

 

- Повторяю без высоких фраз,

Что душой навек к тебе припаяна

И люблю без памяти, отчаянно

В самый первый и в последний раз!

 

Ну а если вдруг судьба мне хмуро

Где-то влепит порцию свинца,

Помни, что жила на свете Шура,

Что была твоею до конца!

 

 

Глава VIII

 

РАННЕЕ УТРО В МОСКВЕ

 

Тихо ночь редеет над Москвою,

За окошком розовеет снег.

Так мы и не встретились с тобою,

Шурка, Шурка, славный человек!

 

Так и не увиделись ни разу.

И теперь сквозь ветры и года

Ничего-ни жеста и ни фразы -

Не вернуть обратно никогда.

 

И друзей, что вместе воевали,

Дальние дороги развели:

Те - на Волге, эти - на Урале,

Ну а те, что адресов не дали,

Просто из сражений не пришли.

 

Впрочем, мир не так уж и широк,

И при всех работах и заботах,

Смотришь, вдруг и объявился кто-то,

Забежав порой на огонек.

 

Ну а чьи-то души постоянно

Где-то рядом, полные тепла,

Помнишь, Шурка, Гурченко Ивана -

Нашего веселого хохла?!

 

Что в походе, в радости, в печали,

Наплевать, устал иль не устал,

Требуя, чтоб хлопцы поддержали,

Удалые песни запевал!

 

И теперь, взволнованные встречей

И забросив будни, иногда

Мы садимся рядышком под вечер

И уходим в давние года.

 

Мы уходим в дымные рассветы,

В мокрый ветер, в хмурый листопад,

Проверяя мощные ракеты

И встречаясь с сотнями ребят.

 

Вспомним всех, с кем тяготы и радости

Мы несли сквозь дали и года.

Лишь тебя из высшей деликатности

Он не вспоминает никогда.

 

Лишь в столе однажды обнаружив

Твой портрет в шинели фронтовой,

Он, поежась словно бы от стужи,

Все стоял, стоял перед тобой.

 

А затем с растроганною силой

Тихо молвил, глядя на портрет:

- Ну и сердце золотое было!

До чего ж она тебя любила...

Только знал ты это или нет?!

 

Впрочем, если молвить откровенно,

Хоть и узок дружбы старой круг,

Есть еще большой и светлый друг

У меня с той замяти военной.

 

Сам Иван Семенович Стрельбицкий,

Наш любимый, грозный генерал

(Вот чего уж я не ожидал!),

Не забыл, запомнил, отыскал,

Вдруг звонит мне с площади Никитской.

 

Повстречались, обнялись, и снова

Встречи, разговоры без конца,

И теперь я, честное же слово,

Словно сын, дождавшийся отца!

 

Утро, красно-бурою лисицей

Развалясь на мягких облаках,

Потянулось сладко над столицей

И лизнуло снег на фонарях.

 

Снова прячась в давнее былое,

Вслед за тенью уплывает тень.

И шагает шумною Москвою

Энергичный и веселый день.

 

Отразись улыбкой молодой

Даже в самом крохотном оконце,

Поднялось огромнейшее солнце

Над моей огромною страной.

 

И сияет в животворной силе

Вплоть до рубежей моей земли

Все, что мы когда-то защитили,

Все, что от пожаров сберегли!

 

И не зря над крышами, над тополем,

Над Сапун-горою поутру

Жаркий стяг над гордым Севастополем

Алой птицей бьется на ветру!

 

 

Эпилог

 

Вот и спета песнь, как говорится!

Кончена финальная глава,

Пережита каждая страница,

Сказаны последние слова.

 

Голубеют горные отроги,

К рекам реки радостно бегут,

Только нас, наверное, дороги

Никогда уж больше не сведут.

 

Ну так что же, сожалеть не будем!

Ведь, пожалуй, главное сейчас,

Что, горя, мы отдавали людям

Все, что было лучшего у нас!

 

Если даже нет тебя на свете,

Разве можно погасить мечту?!

Я б хотел, чтоб каждый на планете

Повстречал такую чистоту!

 

Мчится время. Уплывают лица,

Как в реке осенняя листва.

Кончена последняя страница,

Сказаны последние слова,

 

О, как часто трудно оглядеться

В спешке дел! И все же иногда

Что-то остро вдруг уколет сердце

И напомнит давние года.

 

И тогда вдруг словно из тумана

Вижу взгляд твой строгий и прямой,

Портупею, кобуру нагана,

Рыжую ушанку со звездой...

 

Легкая, знакомая фигурка,

Дымные, далекие края,

Где ж ты нынче, тоненькая Шурка -

Фронтовая молодость моя?!

 

 

 

ГАЛИНА

 

(Лирическая повесть в стихах)

 

ЧАСТЬ I

 

Глава 1

 

В ТЕПЛОМ ПЕРЕУЛКЕ

 

1

 

Крик влетел пронзительный, звенящий

В каждый двор, окошко и чердак.

Он, как вспышка молнии слепящей,

Разорвал вечерний полумрак...

 

Крик влетел и лопнул, как струна.

Воздух стал вдруг непривычно гулок.

И в настороженный переулок

Вороном упала тишина...

 

Что случилось? Женщина кричала.

Надо встать и выйти. Робость прочь!

Может быть, в беду она попала,

Нужно выйти, выйти и помочь!

 

Мужество! Ну где ж ты затаилось?

В Теплом переулке тишина.

Ни одно окно не растворилось.

Дверь не распахнулась ни одна...

 

Трусость, что ли, в душах колобродит?

Равнодушье ли к чужой судьбе?

Что же: всякий для себя, выходит?

Каждый, значит, только о себе?

 

Нет, не так! От крепкого удара

Дверь подъезда настежь: - Кто там? Эй! -

Вот уже бегут вдоль тротуара,

Голоса все ближе, все слышней.

 

Пусть не видно милиционера.

Раз беда - они помочь готовы,

Нет, не все укрылись за портьеры,

Нет, не все задвинули засовы!

 

2

 

А случилось так: у Рыбаковых

Праздновался Варин день рожденья.

И хозяйка, рдея от смущенья,

В красном платье, в туфельках вишневых

В доме принимала поздравленья.

 

Тридцать семь - не так уж это мало.

Женщина тут вправе и слукавить,

Года три убавить для начала -

Пусть не три, пусть год, а все ж убавить...

 

Но какой ей год перечеркнуть?

Ведь не тот, что в руки дал букварь,

Год, когда дохнул морозом в грудь

Черно-белый памятный январь.

 

Скорбный зал... Крутой знакомый лоб...

Алые полотна кумача.

И плывущий над рядами гроб

Близкого ребятам Ильича...

 

Этот год не позабудешь, нет!

Горестный, торжественный и строгий.

Ну а тот, что вырос на пороге,

Когда было Варьке десять лет?

 

Может, этот год прошел как тень?

Взять - и зачеркнуть его, к примеру.

Только выйдет так, что в майский день

Варька не вступала в пионеры...

 

И какой бы счет годам ни шел,

Нет такого, чтобы крался тихо!

Этот год - вступленье в комсомол.

А другой - на фабрике ткачиха.

 

Это юность. Но ведь были годы,

О которых тяжко вспоминать?!

Вот война... дымы до небосвода,

У порога плачущая мать...

 

Тяжкий след оставила война.

Только как ей сбросить годы эти?,

Выйдет ведь тогда, что не она

В полковом служила лазарете,

 

Выйдет, не она под свист и гром,

Прикрывая раненых собою,

Бинтовала под любым огнем

И несла их, стонущих, из боя.

 

Кто ж, как не она, порой ночной

Через топь болота ледяного

Вынесла с раздробленной ногой

Старшину Максима Рыбакова.

 

Рыбаков в санбате стал грустить

И однажды молвил ей, вздыхая:

- Без ноги, как видишь, можно жить,

А вот без тебя как жить, не знаю...

 

И сейчас вот рядом за столом.

Он, прошедший вместе с ней войну,

Наполняет свой бокал вином

И глядит с улыбкой на жену.

 

Пусть не легкий за спиною путь

И у глаз прибавилось морщин,

Только разве можно зачеркнуть

Что там год-хотя бы день один!

 

Тридцать семь - не тридцать. Верно. Да.

Тридцать семь - не звонких двадцать пять.

Но, коль с толком прожиты года,

Право, их не стоит убавлять!

 

Веселились гости за столом,

Возглашали гости тосты разные.

И звенели рюмки хрусталем,

Вспыхивая искрами алмазными...

 

* * *

 

Крик влетел пронзительный, звенящий,

Заглушив застольный звон и гул,

Он как будто стужей леденящей

Прямо в душу каждому дохнул.

 

Сразу наступила тишина...

- Грабят, - кто-то произнес несмело, -

Только наше дело сторона.

Никому ведь жить не надоело...

 

Но хозяин, встав, ответил строго:

- Что мы, люди иль какие звери?

Лезь, мол, в норку, если где тревога... -

И пошел, скрипя протезом, к двери.

 

Но, уже его опередив,

Кинулась Варвара в коридор.

Вся - один стремительный порыв,

Вниз... скорей! По лестнице во двор...

 

В ночь метнулись две плечистых тени...

И Варвара тотчас увидала

Женщину, что, подогнув колени,

Как-то странно наземь оседала...

 

Сжав лицо обеими руками,

Женщина стонала глухо, редко,

А сквозь пальцы темными ручьями

Кровь лилась на белую жакетку.

 

И, когда сознание теряла,

Сотрясая Варю зябкой дрожью,

Все к груди зачем-то прижимала

Сумочку из светло-синей кожи.

 

Раны, кровь Варваре не в новинку.

Нет бинтов - и так бывало тоже.

С плеч долой пунцовую косынку!

- Милая... крепись... сейчас поможем...

 

Стали быстро собираться люди:

Слесарь, бабка, дворник, два солдата.

Рыбаков шагнул из автомата:

- Я звонил. Сейчас машина будет.

 

В это время появился тот,

Кто обязан первым появляться.

Строгий взгляд, фуражка, грудь вперед...

- Граждане, прошу не собираться!

 

Позабыв давно о платье новом,

Кровь на нем (да разве тут до бала!)

Варя, сев на камень перед домом,

Раненую за плечи держала.

 

Вот гудок, носилки, санитары...

- Где она? Прошу посторониться! -

Раненая вскинула ресницы

И на миг поймала взгляд Варвары.

 

Словно что-то вымолвить хотела,

Но опять поникла в забытьи.

Врач спросила Варю: - Вы свои?

Вы подруги? Как здесь было дело?

 

Впрочем, можно говорить в пути.

Вы могли бы ехать? Дайте свету!

Да, все ясно... тише... не трясти...

На носилки... так... теперь в карету!

 

Варя быстро обернулась к мужу:

- Знаешь, нужно что-то предпринять! -

Я поеду. Вдруг ей станет хуже,

Может, дома дети или мать...

 

Улыбнулась: - Не сердись, мужчина,

Ты ступай к гостям, а я потом, -

Резко просигналила машина

И, взревев, исчезла за углом.

 

3

 

Врач вошла с чеканностью бойца

И сказала, руки вытирая:

- Под лопаткой рана ножевая,

И вторая - поперек лица.

 

Но сейчас ей легче, и она

После операции уснула. -

Варю угнетала тишина,

Варя быстро поднялась со стула:

 

- Надо как-то близких отыскать -

Брови, дрогнув, сдвинулись слегка. -

И какая поднялась рука

Так девчонку располосовать!

 

Доктор чуть качнула головой:

- Странно, вы чужая ей... а впрочем,

Вы правы, и скверно то, что прочим

Это странным кажется порой.

 

- Эта сумка, - молвила Варвара, -

Локтем крепко стиснута была,

Несмотря на два таких удара,

Женщина все сумку берегла.

 

Видно, там не шпильки и не ленты.

Вот возьмите, надо бы прочесть.

Верно, здесь бумаги, документы,

Имя, адрес в них, наверно, есть.

 

- Сумка? - Доктор сумочку взяла,

Быстро наклонилась, открывая,

И сейчас же посреди стола

Лента развернулась голубая...

 

Вслед за нею, как птенцы из клетки,

Выпорхнули дружно распашонки,

Чепчик, две батистовых пеленки

 И смешные детские баретки...

 

И глаза у докторши суровой

Как-то вдруг заметно потеплели:

- Целый гардеробчик малышовый!

Только как же быть нам в самом деле?

 

Это мать. И молодая явно.

Подождите, вот и паспорт здесь:

Громова Галина Николавна...

Теплый переулок. Двадцать шесть.

 

Вы помочь нам, кажется, готовы?

Хорошо вы знаете Москву?

- Теплый переулок? Доктор, что вы,

Я же в переулке том живу!

 

Только что нам делать с малышом? -

Доктор улыбнулась: - Погодите,

Все сперва узнайте, а потом

Нам сюда немедля позвоните,

 

Едет беспокойная душа.

Мчит, считает каждый поворот!

Только пусть уж едет не спеша,

Ибо никакого малыша

В той квартире Варя не найдет...

 

4

 

Над Москвою полог черно-синий,

В нем мигают звезды иногда.

Нынче плохо Громовой Галине,

У Галины Громовой беда.

 

А пришла беда совсем нежданно,

Наглою ухмылкой скаля рот,

В образе тупого хулигана

В переулке, около ворот.

 

Друг читатель! О судьбе Галины

Мы на миг прервем с тобою речь.

Нет беды на свете без причины.

Так неужто зла нельзя пресечь?

 

Может статься, где-то рядом с нами,

Может быть, у чьих-нибудь дверей

Бродят люди с черными сердцами,

Водкой накачавшись "до бровей".

 

Да, сегодня горе у Галины.

И, читатель, ты хотел бы знать:

Правда ли, что не нашлось мужчины

Руку хулигана удержать?

 

Многие кивнули б головою

И сказали: мы не знали, нет.

Многие б сказали так... Но трое

Лишь глаза бы спрятали в ответ.

 

Взгляд отвел бы инженер, тот самый,

Что домой в тот вечер шел с работы.

Да, он видел, как у поворота

К женщине пристали хулиганы.

 

Увидав, он очень возмутился

(Про себя, конечно, а не вслух).

И, проворством посрамляя мух,

В дверь подъезда, будто в щель, забился.

 

А бухгалтер Николай Иваныч,

Что живет на первом этаже,

Он любил, окно раскрывши на ночь,

Покурить, листая Беранже.

 

Как же он? Забил ли он тревогу,

Видя, как два хмурых хулигана.

Сквернословя мерзостно и пьяно,

Преградили женщине дорогу?

 

Николай Иваныч, что ж вы, милый!

Вы ли в этот вечер испугались?

Вы ж частенько похвалялись силой,

Вы ведь даже боксом занимались!

 

Если ж страх шептал нам, что без толку

Рисковать вот этак головой,

Ну сорвали б со стены двустволку!

Ну пальнули б в небо раз-другой!

 

Ну хоть закричали б, в самом деле,

Прямо из окна! - Не троньте! Прочь! -

Только вы и крикнуть не посмели,

Видно, страх непросто превозмочь...

 

Вы спустили штору не спеша

И тихонько в щелку наблюдали...

Славная, геройская душа,

Доблестней отыщется едва ли!

 

Впрочем, был и третий ротозей -

Ротозей с душонкою улитки:

Рыжий дворник, дядя Елисей.

Он взглянул и затворил калитку.

 

- Ну их всех в болото! - он сказал. -

Свяжешься, потом не расквитаться. -

Постоял, затылок почесал

И пошел с женой посовещаться...

 

Друг читатель! Что нам эти трое?!

Пусть они исчезнут без следа!

Это так... Да только мы с тобою

С ними чем-то схожи иногда...

 

Вот, к примеру, ловкою рукою

Жулик тянет чей-то кошелек.

Разве мы вмешаемся с тобою?

Чаще нет. Мы смотрим - и молчок...

 

Разве так порою не бывает,

Что какой-то полупьяный скот

К незнакомой девушке в трамвае,

Ухмыляясь, грубо пристает?

 

Он шумит, грозится, сквернословит,

Сотрясает хохотом вагон.

И никто его не остановит,

И никто не скажет: - Выйди вон!

 

Никому, как видно, дела нету.

Тот глядит на крыши из окна,

Этот быстро развернул газету:

Тут, мол, наше дело-сторона.

 

Не встречая никогда отпора

Самой гнусной выходке своей,

Смотришь - этот парень у забора

Уж ночных дежурит "голубей".

 

"Голубями" он зовет прохожих.

В самом деле, "голуби", не люди!

Если постовой не потревожит.

Грабь спокойно, ничего не будет!

 

Наши люди не цветы с окошка.

Воздвигали города в лесах,

Знали голод, видели бомбежку,

Рвали скалы, бились на фронтах.

 

Почему ж порой у перекрестка

Эти люди пятятся, дрожа

Перед слабым лезвием ножа

В пятерне безусого подростка?!

 

Мы тут часто оправданье ищем:

Всякое, мол, в лоб ему взбредет,

Вот возьмет и двинет кулачищем:

Или даже бритвой полоснет...

 

Только нe затем ли он грозится,

Не затем ли храбро бритвой машет,

Что отлично видит робость нашу.

Ну а робких, кто же их боится?

 

Вот и лезет хулиган из кожи,

Вот и бьет кого-то, обнаглев...

И когда молчим мы, присмирев,

Это ж на предательство похоже!

 

Нынче плохо Громовой Галине.

У Галины Громовой беда.

Мой товарищ! Не пора ли ныне

С той бедой покончить навсегда?!

 

Глава II

 

ОТЪЕЗД

 

1

 

Громов ходит быстро вдоль вагона,

Нервно щиплет жесткие усы

И все чаще смотрит на часы,

Что сияют в глубине перрона.

 

Как нескладно все выходит, право,

Стрелки так стремительно бегут..

Вот до отправления состава

Остается только семь минут.

 

Он понять не может: в чем причина?

Что случилось? Ведь не может быть,

Чтоб Галина, верная Галина,

Не примчалась мужа проводить!

 

До сих пор все складывалось славно:

Он. Андрей, окончил институт.

- Ну, жена, Галина Николавна,

Вот диплом, а вот уж и маршрут.

 

Я геолог! Неплохое званье!

Ну не хмурься... Я ж приеду скоро.

Значит, Лешка, я и Бойко Таня

Едем под командой Христофора.

 

Христофор Иваныч! Сказка прямо!

Автор добрых тридцати трудов

Нас берет на поиски вольфрама.

"Самых, - говорит, - беру орлов".

 

Есть речушка со смешным названьем...

Вспомнил: "Каква"... Знаешь: лес... Урал...

Наших трое: Лешка, я и Таня.

Впрочем, это я уже сказал...

 

Нам на вс„ три месяца даны.

- Эх, Андрюша, мне ли привыкать!

Тот, кто ждал любимого с войны,

Уж, поверь мне, научился ждать.

 

У Галины крыльями ресницы,

А глаза - два темных василька.

Улыбнется Галя - и река,

Улицы, деревья, облака -

Все в глазах смеется и дробится...

 

Вышло так: вдруг кем-то почему-то

Был маршрут "проверен", "уточнен",

И отъезд в последнюю минуту

На день раньше был перенесен.

 

Как тут быть? Галинки нету дома,

А сегодня ехать... Вот задача!

Он поспешно позвонил знакомым,

На работу - всюду неудача!

 

Вещи все уложены давно

Нежными стараниями Гали.

Он письмо оставит. Решено.

И жену дождется на вокзале.

 

И сейчас вот быстро вдоль вагона

Он шагает, теребя усы,

То и дело глядя на часы,

Что сияют в глубине перрона.

 

Пять минут... Ведь это очень мало...

А Галины до сих пор все нет.

Может быть, письма не прочитала?

Где-то задержалась? В чем секрет?

 

- Эй, Андрюша, погоди немножко! -

И с площадки, прожевав галету,

Быстро спрыгнул веснушчатый Лешка -

Знаешь, есть счастливая примета:

 

Эта вот платформа - номер три.

И вагон наш третий... Нет, серьезно...

Место третье у тебя, смотри!

Поезд тоже третий... Грандиозно!

 

Стой! И три минуты до отхода!

Ты счастливец! Вот взгляни, сейчас

Из гудящей сутолки народа

Вспыхнет пара темно-синих глаз...

 

Я ведь знаю, будет все в порядке.

Галя - это ж золотник урана! -

В это время вышла на площадку

Статная, высокая Татьяна.

 

На друзей спокойно поглядела

И сказала: - Граждане, в вагон!

Христофор Иваныч возмущен.

Был свисток, и тут стоять не дело.

 

Взгляд похож нередко на людей:

Тот в улыбке доброй расплывется,

Этот строг и важен, как музей,

Тот сердит, а этот вон смеется...

 

Танин взгляд был чем-то вроде лорда:

Не смеялся он и не страдал,

А при встрече холодно и гордо

Словно б вам два пальца подавал.

 

2

 

Мчит состав, по стеклам бьют дождинки,

Канул в ночь вокзала яркий свет...

Эх, Галинка, милая Галинка!

Прибежит, а поезда уж нет...

 

Впрочем, ладно. И не так случалось -

Был состав, и с Галей был Андрей.

Но хотя прощанье состоялось,

А на сердце было тяжелей.

 

* * *

 

Сорок первый. Грохот эшелонов.

В новенькой пилотке, в сапогах,

В толкотне стоял Андрюша Громов,

Ветку липы теребя в руках.

 

Видел он, как старшина кого-то

Распекал за смятый котелок,

Как супруга командира роты

Все совала мужу узелок.

 

Тот не брал: - Оставь, снеси ребятам...

Ну не плачь, Маруся... ничего... -

И смущался, видя, что солдаты

Из вагонов смотрят на него.

 

Десять лет Андрей учился с Галей.

Галя - друг. Да мало ли друзей?

Почему же нынче на вокзале

Он с тоскою думает о ней?

 

Как вчера он с Галей попрощался?

"Не забудь... Пиши мне..." Эх, дубина!

Лжешь, что дружба, лжешь, а не признался,

Испугался синих глаз Галины.

 

"Нe забудь, пиши мне..." Ну и пусть!

Так тебе и надо, жалкий трус!

Забирай теперь в дорогу грусть,

Увози неразделенный груз!

 

Но когда Андрей шагнул к вагону,

Каблуком притопнув по окурку,

То увидел вдруг в конце перрона

Легкую знакомую фигурку.

 

Галя шла, бежала все быстрее,

Словно что-то потерять боясь,

И, когда увидела Андрея,

Вдруг густым румянцем залилась.

 

Грудь ее порывисто вздымалась,

Руки были холодны как лед.

- Знаешь, я как раз не собиралась..,

Впрочем, нет... Совсем наоборот...

 

Был таким рубиновым закат,

Что хоть кисть макни в него, и вот

На стене бы запылал плакат:

"Комсомольцы, дружно все на фронт!"

 

Лязгал штык, команды раздавались,

Где-то под гармошку напевали...

Возле эшелона на вокзале

В первый раз они поцеловались.

 

И увез он марш военных труб,

Полный горя синий взгляд Галинки,

Вкус ее сухих горячих губ

И солоноватый вкус слезинки...

 

Про любовь Галина не сказала.

Взгляд на все ответил откровенно.

Ну а писем разве было мало?

Два письма в неделю непременно.

 

Что письмо?! Но если приглядеться,

Это ж ведь и есть любовь сама.

Ровно триста сорок два письма.

Триста сорок две частицы сердца!..

 

* * *

 

Это было десять лет назад...

И сдается, что совсем недавно...

Эх, жена, Галина Николавна,

Где же нынче был твой синий взгляд?

 

Что могло с тобою приключиться?

За окошком полночь. Холодок...

Сел Андрей. Не хочется, не спится!

- Лешка, брось мне спичек коробок.

 

Таня спички со стола взяла,

Кинула Андрею, усмехнулась:

- Что, геолог, нелегки дела? -

И, локтями хрустнув, потянулась.

 

Хороша Татьяна, что скрывать:

Строгий профиль, как из-под резця,

Мягкая каштановая прядь,

Блеск зубов и матовость лица.

 

Только это ни к чему Андрею,

Он спокойно на нее глядит.

Таня - это статуя в музее.

Хороша, а сердце не болит...

 

За окошком черною лисицей

Ночь несется, к травам припадая.

Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!

Надо спать. Да вот никак не спится.

 

- Это скверно: ждать и не дождаться, -

Таня вдруг сурово изрекла. -

Я вот тоже как-то раз, признаться,

Милого напрасно прождала.

 

Первый курс... девчонка... дура дурой.

И взбрело ж мне в голову тогда,

Что с моим лицом, с моей фигурой

Покорю я парня без труда.

 

Он был славный, добрый, беззаботный,

С полуслова друга понимал.

А со мной хоть и шутил охотно,

Но любви моей не замечал,

 

Да, любви, но мне открылось это

Слишком поздно. Так-то, побратимы.

В этом нет уже теперь секрета,

Все ушло и пролетело мимо...

 

Но тогда мне, помню, показалось,

Что вздыхать, робея, ни к чему

И что, коль со счастьем повстречалась,

Взять его должна я и возьму.

 

По каким неписаным законам

С давних пор уж так заведено,

Что о чувствах девушкам влюбленным

Первым говорить запрещено?!

 

Любит парень - парню все возможно!

Признавайся, смотришь - и поймут...

А девчонка - лютик придорожный:

Жди, когда отыщут и сорвут.

 

Только я не робкого десятка.

Что мне было понапрасну ждать?

Для чего играть со счастьем в прятки?

Он молчит, так я должна сказать!

 

Помню шумный институтский вечер.

Хриплые раскаты радиолы.

Я решила: нынче эта встреча

Будет не бездумной и веселой.

 

Пусть она не в парке состоится,

А вот здесь, под меди завыванья.

Что ж, так даже легче объясниться;

Хоть не будет тяжкого молчанья.

 

Тот пришел с подружкой, тот с женою,

Танцы, смех, веселый тарарам...

Я ж застыла, будто перед боем,

Взгляд и душу устремив к дверям.

 

Лешка приподнялся моментально

И спросил нетерпеливо: - Ну?

Что же дальше? - Дальше все печально,

Дальше мой фрегат пошел ко дну.

 

Мой герой явился, только рядом,

Рядом с ним, сияя, шла другая,

Щурилась подслеповатым взглядом...

Рыжая, толстенная, косая...

 

- Ну а как же он? - воскликнул Лешка.

- Он? - Татьяна зло скривила губы, -

Он блестел, как новая гармошка,

А в душе небось гремели трубы!

 

Он смотрел ей в очи, ей же богу,

Как дворняга, преданно и верно.

Ну а я, я двинулась к порогу.

Что скрывать, мне очень было скверно.

 

Сразу стал ничтожным, как букашка,

Разговор наш. Он влюблен. Он с нею!

Да, Андрюша, не дождаться - тяжко,

Потерять же - вдвое тяжелее...

 

- Таня, брось! - вздохнув, промолвил Лешка. -

Что прошло, того уж не вернешь.

Грусть ли, снег - все тает понемножку.

А виски вот ты напрасно трешь.

 

Есть примета - постареешь рано.

А для женщин это ж - сущий ад! -

И, поймав его беспечный взгляд,

Улыбнулась строгая Татьяна.

 

- Слушай, Лешка,- вдруг сказал Андрей. -

Ты приметы сыплешь, будто дождик.

Впрямь ты, что ли, веруешь в чертей?

Ты же комсомолец и безбожник.

 

Лешка прыснул: - Вот ведь чудачина!

Не во мне таится корень зла.

Просто моя бабка Акулина

Без примет минуты не жила.

 

И, от бед оберегая внука,

Без сомнений и без долгих дум

Бабка той мудреною наукой

Набивала мой зеленый ум.

 

Мне плевать на бога и чертей!

Стану ли я глупости страшиться!

Только надо ж как-то разгрузиться

Мне от ноши бабушки моей!

 

Вдруг профессор приоткрыл ресницы

И сквозь сон сердито пробурчал:

- Что вам, полуночники, не спится?

Ночь давно. Кончайте свой кагал!

 

Он еще побормотал немножко,

Сонно потянулся и зевнул.

Щелкнул выключатель у окошка,

И вагон во мраке потонул.

 

- Есть примета, Христофор Иваныч, -

Улыбнулся Лешка. - Верьте мне:

Никогда нельзя сердиться на ночь -

Домовой пригрезится во сне...

 

 

Глава III

 

НОВЫЙ ДРУГ

 

- А все же это хорошо, Варвара,

Что мы с тобой так славно подружились!

Опять бренчит соседская гитара.

Смотри, смотри-ка, флоксы распустились!

 

Все эти дни возбуждена Галина.

Едва домой вернувшись из больницы,

Она то вдруг заплачет без причины,

А то, вскочив, со смехом закружится...

 

Трюмо теперь ей враг: неся печали,

Оно напоминает без конца

Про голову остриженную Гали

И шрам пунцовый поперек лица.

 

Зло - это зло. А все ж, коли угодно,

Теперь ей души новые открылись.

- Да, да, Варюша, это превосходно,

Что мы с тобой так славно подружились!

 

Ты знаешь, там, в больнице, мне казалось,

Что все твои визиты лишь рисовка.

Увидела - почувствовала жалость,

Ну и приходишь гладить по головке.

 

Сердечный взгляд... Букет на одеяло...

Приходишь каждый вечер, как на службу...

Прости, Варюша! Я тогда не знала,

Что доброта есть первый вестник дружбы.

 

Да, между прочим, в сумочке тогда

Наткнулись вы на детские вещицы.

Малыш! И ты приехала сюда

Помочь ему, да не нашла следа:

А он под сердцем у меня стучится.

 

Варвара улыбнулась: - А забавно

Меня в квартире встретили у вас.

Скажи, кто эта Эльза Вячеславна

В такой пижаме цвета "вырви глаз"?

 

- Как кто? Да просто мужняя жена.

Служила где-то в главке, у Арбата.

Но, выйдя замуж, обрела сполна

Все то, о чем мечталось ей когда-то.

 

Борис Ильич, супруг ее, всецело

Научною работой поглощен.

Зато у Эльзы три любимых дела:

Кино, универмаг и стадион.

 

Притом добавлю, что соседку нашу

Не Эльзою, а Лизою зовут.

Но имя Эльза кажется ей краше,

А Лиза - это скучно, как хомут.

 

Варвара усмехнулась: - Понимаю.

Когда в тот вечер я сюда примчалась,

То эта Эльза, двери открывая,

Мне помнится, ужасно испугалась.

 

"Какой ребенок? - ахнула она.-

Что за кошмар? Тут кто-то нас дурачит!

Борис, ты где, я так поражена!

Больница... Галя... Что все это значит?"

 

Прохлада... Сумрак... За Москвой-рекой

Последние лучи уже потухли,

Лишь зябкий вечер ворошил клюкой

Заката дотлевающие угли...

 

- Не надо, Галя, света зажигать!

Так вроде бы уютней и теплее.

Да, кстати, ты хотела рассказать

Немного про себя и про Андрея.

 

Затем о чуде звонком, долгожданном...

Скажи: как назовете вы его?

- Сейчас, Варюша, но сперва о главном:

Андрей пока не знает ничего.

 

Но по порядку: в день, когда Андрюша

Вернулся с фронта, я его встречала

Не школьницей, как прежде провожала,

А педагогом. Веришь ли, Варюша,

 

Ходя четыре года в институт,

Я бредила во сне и наяву

Вот этим днем. Но, понимаешь, тут

Стою пред ним, как дура, и реву.

 

Но нет, постой, я вовсе не об этом.

Я о другом... Ведь знаешь, в этот день

С земли ушла, исчезла злая тень.

Конец войне. Мир залит ярким светом!

 

Какая-то старушка вдруг спросила:

"Кого встречаешь, дочка?" А Андрей,

Обняв меня, вдруг гаркнул что есть силы:

"Супруга, бабка! Муж приехал к ней!"

 

И вдруг, смутясь, в глаза мне заглянул:

"Галннка, правда?" Я кивнула: "Да".

Вокзал в цветах и музыке тонул,

Шумел народ, свистели поезда...

 

С тех пор навеки в памяти моей

Остались этот солнечный перрон

И загорелый радостный Андрей

В пилотке и шинели без погон!

 

Андрей сказал, вернувшись: "Так-то, Галя,

Пока мы шли сквозь пламя в грозный час,

Вы все тут институты покончали

И вроде б даже обогнали нас!

 

Сидишь теперь, плечистый да усатый.

На лекциях с конспектом под рукой,

А рядом ясноглазые девчата

И пареньки без пуха над губой".

 

А я смеюсь: "Молчи, такой удел.

Смиренье ум и душу возвышает.

Христос, вон тетя Шура утверждает,

Похлеще унижения терпел!"

 

Я, Варя, нынче точно в лихорадке,

Все чепуху какую-то плету.

Да мне ль сейчас играть с тобою в прятки!

Я, знаешь, все жалею красоту.

 

Ну ладно, пусть не красоту, но все же

Хоть что-нибудь да было же во мне!

А тут взгляни: гримаса, гадость, рожа,

Кошмар в каком-то непонятном сне!

 

Поникнув, плечи быстро задрожали,

В усталом взгляде - колкая зима.

- Не надо, слышишь? Ну не надо, Галя!

Не так все плохо, ну суди сама:

 

Теперь такие шрамы медицина,

Конечно же, умеет убирать.

Ну, будет, будет... Вспомни-ка про сына,

Тебе нельзя мальчишку волновать.

 

- Кого мы ждем? - Галина просветлела. -

Сережку жду. Наверно, будет славный!

- Ну то-то же, вот так другое дело.

Нельзя хандрить, Галина Николавна.

 

- Да, да, нельзя. Но ты не думай только,

Что я с Андрюшей встретиться боюсь,

Андрей мой не пустышка и не трус,

И шрам его не оттолкнет нисколько.

 

И хоть в нем много мягкого тепла,

Но он, как я, от горя не заплачет.

Любовь же наша сквозь войну прошла,

А это тоже что-нибудь да значит!

 

А главное, тут ждет его сюрприз,

Который буйствует уже, стучится...

Вот дай-ка руку... Чувствуешь? Как птица

В тугом силке, он бьется вверх и вниз.

 

Андрей однажды мне сказал: "Галина,

Что скромничать - мы хорошо живем.

Но если б нам с тобой еще и сына..." -

И он, вздохнув, прищелкнул языком.

 

В работе нашей, в радости, в борьбе

Бывают дни-враги и дни-друзья.

Но день, когда затеплилась в тебе

Иная жизнь, ни с чем сравнить нельзя!

 

Сначала я о радости такой

Хотела сразу рассказать Андрею.

Но тотчас же решила: "Нет, постой!

Сама-то я всегда сказать успею".

 

Так слишком просто: взять вот и сказать.

Но нет, пусть это глупость, пусть каприз,

Однако я решила наблюдать,

Когда он сам заметит мой "сюрприз".

 

Пробушевав, осыпалась весна.

И Громов мой окончил институт.

Пришел и крикнул весело: "Жена!

Вот мой диплом, а вот уж и маршрут!"

 

И, собирая мужу чемодан,

Решила я: теперь скрывать не надо.

Три месяца не сделали мой стан

Покуда примечательным для взгляда.

 

Но о "сюрпризе" глупо говорить!

Вот, Варенька, забавная задача!

"Сюрпризы" полагается дарить,

К тому же и внезапно, не иначе.

 

Ну как тут быть? Смекалка, выручай!

Стоп. Я куплю для малыша приданое

И на вокзале в самый миг прощания

Открою сумку, будто невзначай.

 

Тогда исчезнет сразу грустный взгляд!

Глядишь, глаза Андрея потеплели...

"Галинка! - он воскликнет.- Неужели?

Теперь нас будет трое? Как я рад!"

 

Он бережно возьмет меня за плечи

И, наклонившись, скажет мне, любя:

"Спасибо, моя славная! До встречи!

Теперь нас трое. Береги себя!"

 

Да, так вот я и думала, когда

В тот вечер торопилась на вокзал.

И тут, как гром, нежданная беда,

Глухая брань... Удар... Потом - провал...

 

Запомнились лишь две фигуры в кепках,

Две пары крепко сжатых кулаков,

Две пары глаз, холодных, наглых, цепких.

Из-под нависших низко козырьков.

 

"А ну, постой! - один промолвил хмуро. -

Какой такой под мышкой тащишь клад?"

"Замри, - вторая буркнула фигура. -

Гляди, не вздумай кинуться назад!"

 

Когда большая грубая рука

Схватила сумку, я вдруг моментально

Не столько с целью, сколько машинально

К себе рванула сумочку слегка.

 

Ударили меня сначала в спину.

Потом... А, право, хватит вспоминать!

Как холодно у нас, я просто стыну!

Давай чаи, Варюша, распивать!

 

Мигнул в окошко вечер фонарем

И лучик протянул к душистой булке.

- Как странно, Галя, мы с тобой живем

Вот здесь, в одном и том же переулке.

 

А прежде не встречались никогда.

Хоть, может быть, и видели друг друга.

- Пусть так... Но там, где грянула беда,

Куда надежней и верней подруга.

 

 

ЧАСТЬ II

 

Глава IV

 

ТАНЯ

 

I

 

Хлещет дождь по листьям и по веткам,

Бьет, гудит, упругий и прямой,

Дальний берег скрыт за плотной сеткой,

Дымчатой, холодной, слюдяной.

 

Пляшет дождь веселый, голоногий,

Мутные взбивая пузыри.

Пляшет вдоль проселочной дороги,

Бьет чечетку с утренней зари.

 

Мало стука - он ударит градом.

Лес шумит от ледяной шрапнели...

А они стоят недвижно рядом

Под плащом высокой статной ели.

 

Дождь застал их на глухом проселке,

По дороге к лагерю. И вот

Третий час колючие иголки

Их в лесу спасают от невзгод.

 

С четырех сторон - стена воды...

Кажется, ни людям, ни зверям

Не сыскать их даже по следам.

Впрочем, в дождь какие уж следы?!

 

В рюкзаке мешочек с образцами

Да промокших спичек коробок,

Маленький пакетик с сухарями,

Шесть картошин, соль да котелок.

 

Влажный ветер, рыща по округе,

Холодком колючим донимает

И озябших путников друг к другу

Все тесней и ближе придвигает.

 

Как странны невольные объятья.

Все яснее у груди своей

Грудь девичью под намокшим платьем

Чувствует взволнованный Андрей.

 

Надо б как-то сразу распрямиться.

Пошутить беспечно, отстраниться.

Только он, как раз наоборот,

Не назад подался, а вперед.

 

Что виной тут: тихий посвист птицы?

Ветра ли пьянящего глоток?

Танины ли длинные ресницы?

Он и сам ответить бы не мог.

 

А Татьяна? Что же нынче с нею?

Где ледок ее спокойных глаз?

Почему так ласково к Андрею

Вдруг прильнула девушка сейчас?

 

Кто сумеет разобраться в этом?

Право, глупо спорить и гадать!

Легче звезды в небе сосчитать,

Чем сердечным овладеть секретом!

 

Все сейчас красноречивей слов:

Тихий вздох, пожатие руки...

Что же это: новая любовь

Иль минутной вспышки огоньки?

 

С вышины сквозь толщу серых туч

Вниз скользнул веселый теплый луч.

А за ним, как будто в море хлеба,

Вспыхнул васильком кусочек неба.

 

Он был влажный, он был синий-синий, -

Будто взгляд, знакомый с детских лет,

И казалось, он воскликнул: "Нет!"

Крикнул с болью голосом Галины.

 

Да, конечно, только показалось.

Ну какой там голос в самом деле?!

Только радость словно б вдруг сломалась

И метнулась в гущу старых елей.

 

Что ж потом? Ведь из любимых глаз

Хлынет столько неподдельной муки!

Огонек свернулся и погас...

Сжались губы, и ослабли руки...

 

- Что костер? Нет, нам не до костра. -

Голос сух и непривычно колок.

- Дождь уже кончается. Пора.

Скоро вечер. Поспешим, геолог!

 

- Нам,- сказал Андрей, - идти немного,

Лагерь наш вон там, за тем бугром.

Что ж, пошли, пока видна дорога.

Через час, я думаю, дойдем.

 

Вот и холм. И вмиг застыли двое;

Лагерь словно бурею смело,

А внизу чернело небольшое

Вовсе не знакомое село.

 

- Заблудились! - ахнула Татьяна. -

Ну, геолог, драть тебя и драть.

Так всегда бывает, как ни странно,

Если карт и компаса не брать.

 

Где же нам искать теперь ночлега?

- Здесь, - ответил Громов, - решено. -

Позади вдруг скрипнула телега

И раздался зычный голос: - Но-о-о!

 

На подводе высилась старуха,

В сапогах, в большом дождевике,

В заячьем залатанном треухе

И с кнутом в морщинистой руке.

 

- Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?

И какое там внизу село?

- Это вон Аркашино, сыночек...

- Ишь куда нас, Громов, занесло!

 

- А до Кочек сколько?

- Верст двенадцать. -

Бабкин голос - ерихонский бас.

- Бабушка, а вы домой сейчас?

- Да куда же мне еще деваться?

 

Медсестру вон отвезла в район.

Вымокла и все кляла дорогу.

А по мне, что взмокла, слава богу!

Жить в деревне был ей весь резон.

 

А она, прожив здесь три недели,

Застонала: "Скука, тошнота...

Доктор строг... Все книжки надоели,

Так-де и завянет красота".

 

Вот и отвезла я стрекозу.

А про вас мне баяли словечко.

Вы тут камни ищете на речке.

Лезьте. Я к себе вас отвезу.

 

Таня тихо: - Может, неудобно?

Может, мы стесним? У вас семья?

- Я семью вам опишу подробно:

Вся семья - мой серый кот да я...

 

Только пусть я бабка, пусть седая,

Но силенки все ж во мне крепки,

Да и должность у меня мужская.

Я колхозный конюх, голубки.

 

Вечереет... Солнце кистью яркой

Прикоснулось к каждому листу

И в большую радужную арку

Вставило всю эту красоту.

 

В маленьком багряном озерке

Алые, в густых лучах заката,

Утка и пунцовые утята

Медленно плывут невдалеке.

 

Вон березка белый стан сгибает

И, стыдливо прячась за кустом,

Свой наряд зеленый отжимает,

Ежась под холодным ветерком,

 

Да, в тот вечер все вокруг сверкало

Тысячами радостных огней.

- Хорошо! - Татьяна прошептала.

- Очень! - тихо вымолвил Андрей.

 

2

 

Все небо к ночи снова занесло,

По стеклам зябко покатились слезы,

Но в хате бабки Аннушки тепло,

Здесь пряный запах меда и березы.

 

Бормочет, остывая, самовар,

С его загаром медным, как ни странно,

Отважно спорит бронзовый загар

Хозяйки дома, моющей стаканы.

 

У печки на протянутом бруске

Висят костюмы мокрые гостей

А их самих, одетых налегке,

Усталых и прозябших до костей,

 

Отправила старуха на лежанку,

Сказавши басом: - Грейтесь-ка пока.

Дорога в дождь, конечно, не сладка.

Ну, ничего, зато уж спозаранку -

 

Куда тебе ненастье иль гроза -

Погода будет ясной, как слеза.

Коль говорю, так вы уж верьте мне,

Ведь мой "баромет" у меня в спине.

 

Приятно после слякотной дороги,

Поужинав, улечься на печи

И чувствовать, как спину, плечи, ноги

Под шубой согревают кирпичи.

 

Посуду всю убрав в пузатый шкаф,

Уселась бабка важно за газету.

Вдруг кто-то, в раму часто застучав,

Протяжно крикнул: - Тетка Анна, где ты?!

 

Хозяйка, перегнувшись через стол,

Взволнованно спросила: - Что ты, Настя?

- Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,

Ей бык на ферме шею распорол!

 

Где ломота в коленях?! Быстро, споро

Метнулась бабка, будто на пожар.

Схватила телогрейку: - Я не скоро...

Вы отдыхайте... Грейте самовар...

 

Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,

И тишина... Они теперь вдвоем...

И сразу же неловкое смущенье

Их молчаливо стиснуло кольцом.

 

- Люблю я сказки страшные, Танюша.

Ты б рассказала? - пошутил Андрей.

- Ну что же, пострашней так пострашней,

Могу, геолог, коли хочешь, слушай.

 

Жила-была принцесса... Впрочем, хватит!

Ты помнишь наш дорожный разговор

О затонувшем парусном фрегате,

Про институтский бал и мой позор?

 

Верней, не про позор, а про обиду

На то, что он не понял ничего,

Пришел с другой... Взглянул и не увидел,

А я ждала, я так ждала его!

 

Потом я часто думала о ней.

О той... Другой... Ну чем приворожила?

Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!

Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.

 

- Но ты сказала, - Громов рассмеялся, -

Что он был с бочкой, рыжею, кривой... -

Однако смех мгновенно оборвался: -

Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!

 

- Эх ты, геолог! - проглотив слезу,

Сказала Таня с невеселым вздохом. -

Ведь я же знаю - нынче там, в лесу,

Ты обо мне небось подумал плохо.

 

Решил, конечно: что ей до того,

Что я женат? Она и крохам рада...

Ты, как всегда, не понял ничего...

Нет, подожди, перебивать не надо.

 

Сейчас поймешь. О ней я солгала.

Однако верь мне: вовсе не со зла,

Так было проще. А она иная:

Не рыжая, увы, и не кривая.

 

Ее глаза (и это уж не ложь)

Большие, темно-синие и чистые.

А волосы, как перед жатвой рожь,

Такие же густые и пушистые.

 

Он ею жил, а я - пустой мечтой.

Ну вот тебе и сказочки конец!

Жила-была принцесса, а герой

Пошел совсем не с нею под венец...

 

Татьяна попыталась улыбнуться,

Но к горлу снова подступил комок.

- Графин с водой... вон там стоит на блюдце...

Сходи, не поленись, налей глоток...

 

Мир как-то сразу спутался, смешался...

- Так, значит, Таня... Значит, ты меня?..

- Уже пять лет. А ты не догадался?

Совсем стемнело. Разыщи огня.

 

- Зачем, Танюша?

- Да уж поздно. Вечер.

В других домах уже давно огни. -

Под легкой кофтой так округлы плечи...

А губы близко, рядом... Вот они!..

 

Он как в чаду. Он все забыл отныне.

И, как бы вечер ни синел сейчас,

В душе Андрея цвет небесной синий

Закрыли тучи темно-серых глаз.

 

Все мутит разум: и слова хмельные,

И тонкий запах девичьих волос,

И губы... губы влажные, тугие,

Слегка солоноватые от слез.

 

Татьяна Бойко, статно-горделивая,

Краса и гордость институтских стен,

Твоя теперь - покорная, счастливая

И ничего не ждущая взамен...

 

3

 

Ночь сползла в овраги. Рассвело.

Во дворах дымятся самовары.

А с плетней гремят на все село

Петухов победные фанфары.

 

Щелкнул за околицей пастух,

Разошлась туманная завеса,

И громадный огненный петух

Медленно взлетел над спящим лесом,

 

Все пока истомою объято...

Но, уже проворны и легки,

Солнечные желтые цыплята

Понеслись к селу вперегонки.

 

Через стекла яркою лавиной

В дом, в уют, в жилую теплоту!

Вот уж двое прыгнули на спину

Серому ленивому коту,

 

Эти трое бродят по буфету,

Те рядком уселись на окне,

А вон тот забрался на газету

И полез беспечно по стене...

 

* * *

 

Дверь открыв, вошла хозяйка в хату,

Полушалок скинула на стол.

- Здравствуйте-ка, с солнышком, ребята!

А "баромет" мой-то не подвел!

 

И, повесив ватник возле печи,

Гулко пробасила: - Ну, дела,

Я всю ночь сегодня не спала.

Бык-то крепко лошадь покалечил.

 

Только что ж вы, милые, молчите?

Может, я не то все говорю?

Или просто вы так крепко спите?

Ну-ка, ну-ка, дай-ка посмотрю!..

 

Так и есть: ладони разметав.

Парень спал, плечистый, смуглолицый,

А она, к плечу его припав,

Крепко сжав пушистые ресницы.

 

Все во сне губами шевелила.

Что шептал с улыбкой этот рот?

Может статься, говорил он: "Милый!.."

Может... Впрочем, кто их разберет!

 

Бабка вдаль задумчиво взглянула,

Видно, что-то вспомнила, вздохнула.

Что ж, и ей когда-то, может быть,

Довелось такое ж пережить...

 

Ласково гостей перекрестила,

Что-то прошептала горячо

И полой тулупчика прикрыла

Девичье открытое плечо...

 

 

Глава V

 

ПИСЬМО

 

- Андрей! Татьяна! Филины лесные!

Как можно трое суток пропадать?

"Колумб" велел уж нынче вас искать.

Ан вон и "выплывают расписные"!

 

И Лешка, сдвинув кепку набекрень,

Весь просиял веснушками своими.

Потом со вздохом Тане: - Каждый день

Я повторял в молитвах ваше имя!

 

Умолк и вдруг воскликнул: - Ну дела!

Да кто ж из вас сегодня именинник?!

Одна, как вишня в поле, расцвела,

Другой блестит, как новенький полтинник?!

 

А впрочем, хватит, прежде о делах.

Иди, Андрей, на взбучку к Христофору.

Потом склонись передо мной во прах,

Или спляши, иль влезь на ту вон гору,

 

Что, догадался? Правильно, герой!

Сегодня почту привезли верхами.

"Вас, - говорят, - в чащобине такой

Не сыщут даже черти с фонарями".

 

Без мала месяц письма пролежали.

- Отдай, Алешка, ну? Не то сейчас...

- Пусти, дракон! Да, вот письмо от Гали!

От той, что ждет и не смыкает глаз!

 

Держи еще, вот третье... Тут, брат, в пору

С тебя сто грамм... Да шут с тобою, пусть!

Ну, вы ступайте, братцы, к Христофору,

А я пойду в речушке окунусь.

 

2

 

Нынче жарко. Сонная река,

Кажется, застыла... Не течет...

Впрочем, нет: вон там, издалека

Движется огромный длинный плот.

 

Проплывает чуть зеленоватый,

Будто щука. А за ним вразброд

Бревна, как веселые щурята,

Крутятся, носами тычась в плот.

 

Таня с Лешкой брызжутся, хохочут,

То ныряют, то плывут к плоту.

Теплый ветер лица им щекочет,

Осушая кожу на лету.

 

- Таня, брось меж бревнами крутиться!

С лесосплавом, знаешь, не шути!

- Ничего, Алешка, не случится,

Я ж как рыба плаваю, учти!

 

У палатки на мохнатой кочке

Он сидит недвижный и немой.

Только писем легкие листочки

Чуть шуршат в руке его порой.

 

Взгляд скользит бесцельно по травинкам,

Мчит сквозь лес в далекие края.

Галя, Галя, милая Галннка,

Звездочка весенняя моя!

 

Значит, в час, когда, в толкучке стоя,

Ждал тебя я, пасмурный и злой,

Тихо дверь больничного покоя

Где-то затворялась за тобой...

 

А сейчас ты ждешь меня, вздыхаешь

И уж вновь заботами полна

(Нет, так можешь только ты одна),

На сюрприз какой-то намекаешь.

 

Что там: шляпа? Трубка? Эх, Галинка!

Все сюрпризы мелочь. В них ли суть?!

Да за взгляд твой, за одну слезинку

Я весь мир готов перевернуть!

 

Впрочем, стоп! Восторги эти прочь!

Ведь и впрямь те слезы недалече...

Он вдруг вспомнил: дождик, хату, ночь...

Вспомнил Танин шепот, губы, плечи...

 

К черту ночь. Ночь позади осталась!

Знаю. Пусть все это не пустяк.

Но ведь и с другими так случалось?!

Ах, да что мне - так или не так?!

 

Вон глаза: они такие чистые!

В них моря, сады и соловьи...

Галка, Галка, волосы пушистые

И ресницы черные твои...

 

Ты слаба. Так этого ль стыдиться?

Пишешь "подурнела" - ерунда!

Раз мы вместе, все нам не беда.

Вот вернусь, и съездим подлечиться.

 

Трудно мне... Ведь я в глуши лесной,

Ах, не то! Не в этом вся причина!

Да, я виноват перед тобой!

Но ведь ты простишь меня, Галина?

 

Только что я? У нее беда,

Я ж примчусь кудахтать, словно квочка:

"Ах, ошибся..." Глупость! Ерунда!

Ничего тут не было, и точка!

 

- Ну, геолог, что сидишь в печали? -

Танин голос будто в сердце нож! -

Отчего купаться не идешь?

Письма, что ли, душу истерзали?

 

Громов вспыхнул, встал и, помолчав,

Произнес, не подымая взгляда:

- Я не знаю, кто и в чем был прав,

Только больше нам нельзя... не надо...

 

Вышло так... Нет, ты не думай, Таня,

Что я трус... Что я не дорожу...

Я не знал... Я не хотел заране,

Погоди... Ты сядь, я расскажу.

 

С Галей плохо. - И пока, сбиваясь,

Говорил он о своей беде,

Танин взор скользил, не отрываясь,

По кустам, по бревнам и воде...

 

Вон пришла к реке купаться ива.

Подошла, склонилась над водой

И струю прохладную пугливо

Трогает зеленою рукой.

 

Что у ивы, например, за боли?

Веточку сломаешь - отрастет...

Громов все рассказывал о школе

И о письмах Галиных на фронт.

 

Руку взял - руки не отняла.

- Таня, ты ведь добрая, я знаю...

- Да, Андрей, ты прав... Я понимаю.

Ну довольно. - Встала и пошла.

 

Обернулась. Посмотрела твердо.

Нет, прощаясь, взгляд не упрекал,

А, как встарь, насмешливо и гордо

Словно бы два пальца подавал.

 

Вряд ли Громов сам себе признался,

Что, стремясь к Галине всей душой,

Он тогда почти залюбовался

Горделивой этой красотой.

 

3

 

Ночь идет, планету убирая,

Звездный ковш наполнила водой,

Отпила и, щеки надувая,

Целый мир обрызгала росой.

 

Из тумана сшила занавеску,

Чтобы рыбам крепче спать в пруду,

Лунный таз начистила до блеска

И, подняв, надела на звезду.

 

И повсюду тишина такая,

Будто звуков в мире больше нет.

Ходит ночь, планету убирая,

Звезды льют свой золотистый свет...

 

Сон, как потревоженная птица.

Что в испуге вьется над гнездом,

Над Андреем мечется, кружится,

То вдруг тихо сядет на ресницы,

То умчится с легким ветерком.

 

На душе небось у Гали скверно...

Что вдохнет ей в сердце теплоту?

Мой приезд! Ведь у нее, наверно,

Каждая минута на счету.

 

Я вернусь - и вмиг отставка горю,

- Галка, все печальное забудь!

Улыбайся, собирайся в путь.

Прямо завтра и поедем к морю!

 

- Извини, Андрей, не помешала? -

Вновь Татьяна. Что за тяжкий рок?! -

Вижу, папироска замерцала

Я и забрела на огонек.

 

Ты небось подумал: "Вот дурная!

Как сказать ей, что в конце концов..."

Нет, геолог, не стонать пришла я

И не штопать рваных парусов.

 

Было б слишком глупо унижаться.

Да и чувств слезами не вернуть.

Просто я пришла, чтоб попрощаться,

Просто, чтоб сказать: "Счастливый путь!"

 

В двадцать пять уже не верят в чудо.

Вот и все, геолог... Поезжай...

Ну а если в жизни станет худо,

Помни: я люблю тебя. Прощай!

 

 

 

ЧАСТЬ III

 

Глада VI

 

В МОСКВЕ

 

Сквозь стайку дач, спеша в Москву,

Состав промчался с грузом хлеба

И, растревожив тишину,

Швырнул гудок, как камень, в небо.

 

А вот курьерский. Он летит,

Он товарняк перегоняет,

Ведь там Галинка ждет, не спит,

Он это знае-ет, знае-ет... знае-ет...

 

Вокзальный свод в лучах сверкает,

Как сказочная стрекоза...

Дома, зевая, протирают

Свои квадратные глаза.

 

Ночь темный спрятала покров

В кусты газона, за скамейку.

Светает... Радугой цветов

Блеснула клумба-тюбетейка.

 

Тюльпан расправил лепестки,

Пион с плеча стряхнул росинку,

Заря в струе Москвы-реки

Полощет алую косынку.

 

И от улыбки той зари

В проулок удирает тень.

Смущенно гаснут фонари -

Приходит день.

 

* * *

 

- Шофер! Такси свободно?

- Да, прошу!

- Мне нужно в Теплый. Знаете дорогу?

- Еще б не знать! Живу там, слава богу!

 

- Вот и отлично. Едем. Я спешу!

 

Шофер машину ловко развернул,

Потом спросил: - А дом у вас который?

- Дом двадцать шесть. - Тот весело кивнул:

- А знаете, есть странные шоферы.

 

Волшебники! Вот хоть бы я сейчас:

Хотите, ваше имя угадаю?

Вы муж Галины Громовой. И вас

Зовут Андреем. Так я понимаю?

 

Андрей воскликнул: - Так! Но кто же вы?

Как вас-то звать? - Максимом Рыбаковым.

- Теперь понятно. Галя из Москвы

Вас часто теплым поминала словом.

 

А Варя ваша просто сущий клад.

Сердечный, настоящий человек!

Спасибо вам... Я очень, очень рад...

Такое не забудется вовек!

 

Максим нахмурил брови: - Ерунда.

С людьми живем, а не в глухом болоте.

Случись с другим такая же беда,

И вы небось ведь мимо не пройдете?!

 

Андрей сказал: - Я, кстати, вот о чем:

У вас нога, а вы.... Я извиняюсь... -

Максим кивнул: - Маресьев за рулем! -

И улыбнулся: - Ничего, справляюсь.

 

- Ну, вот мы и приехали! Пока! -

Галина ждет. В глазах небось огонь.

Счастливо вам! - И сильная рука

Андрею крепко стиснула ладонь.

 

2

 

Как странно все: не вышла на звонок...

Открыла дверь соседка - тетя Шура.

- Андрей? Входи! Ну как дела, сынок?

Ой, что же это я стою, как дура?!

 

Иди, иди, совсем ведь заждалась.

Волнуется, поди-ка, ретивое?!

Все на вокзал звонила... Извелась...

Ах, господи, вот горе-то какое!

 

- Да будет вам! - Но все-таки в тревоге

Рванул он дверь, шутливо прогудев: -

- Встречай, жена! Домой вернулся лев! -

И замер, удивленный, на пороге...

 

Она сидела боком у стола,

Лица не поворачивая к свету.

Вся жизнь в тот миг, казалось, перешла

Лишь в пальцы, теребящие газету.

 

Пред ним была она и не она.

И близкая, и словно бы чужая:

Куда девалась нежно-золотая

Ее волос пушистая волна?

 

Уже не пряди, вешним солнцем сотканы,

Теперь, как странно глазу, у жены,

Как после тифа, крохотные локоны

Из-под косынки были чуть видны.

 

Вдруг обернулась, ко всему готовая,

И тотчас в сердце, как заряд свинца, -

Полоска шрама, тонкая, пунцовая,

От уха к носу поперек лица...

 

Хотела встать, но отказали ноги,

Он подскочил к ней, обнял, зашептал:

- Сиди, сиди... И к черту все тревоги,

Вот я и дома... Ехал... Тосковал...

 

Она к нему прижалась головой.

И он умолк. Какие тут уж речи!

И тотчас ощутил, как под рукой

Вдруг задрожали тоненькие плечи.

 

- Ну, будет, будет... Это ни к чему...

Не так все плохо... Нет, ты не права. -

Ах, что он говорит ей! Почему?

Куда вдруг делись главные слова?

 

Те самые, что, сидя у реки,

С любимой разлученный дальней далью,

Под шум тайги, в минуту злой тоски

Он повторял ей с тихою печалью?

 

Так что ж, он позабыл их? Растерял?

Иль чем-то, может, вдруг разочарован?

Да нет же, нет! Он попросту устал!

И этой встречей горькою взволнован!

 

Она, вдруг смолкнув, тихо руку мужа

Сняла с плеча и опустила вниз,

Туда, где пояс с каждым днем все туже:

- Ну вот тебе, Андрей, и мой "сюрприз"..

 

Рука его как будто испугалась,

Едва заметно дернулась назад...

Но нет, ей это только показалось!

Он крикнул: - Галка, я ужасно рад!

 

Нас будет трое! Превосходно! Славно!

А я-то там никак не мог понять...

Теперь уж вам, Галина Николавна,

Нельзя слезинки даже проливать!

 

Ну, я побреюсь, подзарос в дороге! -

Что рассказал, что скрыл любимый взгляд?

И сердце билось в страхе и тревоге:

Рад или нет он? Рад или не рад?..

 

3

 

Неделя прошла, а за нею другая,

Жизнь словно бы гладко и мирно течет.

Ни горя, ни песен, ни ада, ни рая...

Пусть так. Но чего же еще она ждет?

 

Веселья? Да нет же! Она не про это!

С весельем успеем. Веселье потом.

Иной холодок тут средь теплого лета:

Андрей... Что-то новое прячется в нем.

 

Нет. внешне он тот же: приветливый, ровный,

С рассветом он в главке, к закату - домой.

Порою обнимет, погладит любовно

И слово сердечное скажет порой.

 

А то вдруг пошутит: - А ну-ка, Галина!

Ты знаешь: ведь лжи я терпеть не могу.

Ты в самом ли деле подаришь мне сына?

Смотри, коль девчонку, на полюс сбегу.

 

И все-таки сердце все чаще сжималось:

Порою украдкой он глянет, вздохнет.

И вдруг точно грусть или легкая жалость,

Как тень, в его темных зрачках промелькнет.

 

Мелькнет, будто птица помашет крылом,

И снова все ровно, спокойно и складно.

Но женским, но тайным каким-то чутьем

Она понимала: "Нет, что-то неладно!"

 

Готовилась к школе, над планом сидела,

"Все думы тревожные - глупость, пустяк!"

Но сердце как будто иглой то и дело

Кололо: "Нет, Галка, здесь что-то не так!"

 

Но что же не так? Может, чувства остыли?

Нет, это неправда! Андрей не такой!

А может быть, недруг преследует? Или

Гнетет его скука бумаги и пыли

И сердцем он рвется к работе живой?

 

Что ж, может быть, пусть он встряхнется немножко!

Пускай! Ведь живая работа нужна.

Но я тогда как же? А как же Сережка?

Ведь это уж скоро... А я здесь одна...

 

Но что, если он и не мрачен нисколько

И это лишь глупые нервы шалят?

Что, если все это мне кажется только?

Ах, вздох его грустный! Ах, горестный взгляд!

 

Он сам засмеялся бы: "Сгинь, ураган!

Куда я поеду? Нашла же заботу!

Итак, педагог, доставай-ка свой план!

Поныла, и хватит! Теперь за работу!"

 

4

 

Лунный свет лежит на одеяле...

- Спишь, Галина? - Он слегка привстал. -

Знаешь, мне сегодня приказали

Возвращаться к нашим, на Урал.

 

Только не волнуйся. Я ведь скоро!

Ровно через месяц и назад.

Еду по запросу Христофора.

Что же, он начальство, я солдат.

 

"Так и есть!" Она тоскливо сжалась.

"Вот он, вздох, и вот он, грустный взгляд!

Значит, ничего не показалось...

Но ведь он не сам, ему велят!"

 

Прошептала: - Ну а как же я-то?

Ведь теперь уж скоро я должна...

Знаешь, мне немножко страшновато:

Вдруг случится что, а я одна...

 

- Как одна? Да тут кругом друзья!

Вспомни хоть про Варю Рыбакову.

- Не сердись, Андрей, я просто к слову.

Раз нельзя, ну, значит, и нельзя.

 

И, обняв порывисто его,

Прошептала ласково и тихо:

- Ничего, конечно, ничего...

Просто я ужасная трусиха.

 

Он погладил худенькую шею

И сказал с улыбкою: - Не трусь!

Я же через месяц возвращусь

И ко всем событиям успею.

 

С первым снегом, утренней порошею

Прикачу я. Все сомненья прочь!

Спи, Галинка, спи, моя хорошая...

Спи спокойно... За окном уж ночь...

 

Тьма вокруг все гуще, все плотнее.

Бьют часы - рассвет еще далек.

Скверно нынче на душе Андрея,

Он лежит и смотрит в потолок.

 

Что ж он, сердцем, что ли, измельчился?

Почему он Гале не сказал,

Что "Колумб" ни строчки не писал

И что ехать сам он напросился?

 

Испугался честных глаз Галины?

Да, пожалуй. Видно, в чем-то слаб.

Но зачем же ехать? Где причины?

Сам себе-то объяснил хотя б?

 

Объяснять? Но тут бессильны речи

Погоди, когда ж все началось?

В день приезда. Да, тогда при встрече

Словно б что-то в нем оборвалось.

 

Галка та и больше уж не та!

Что ж, выходит, и любовь пропала?

Что ж, выходит, только красота

В ней всегда Андрея привлекала?

 

Нет, конечно, глупость, ерунда!

Тут не это, тут совсем иное!

Ну а что, Андрюша? Что такое?

Разлюбил? Да нет же, никогда!

 

Шрам? Неужто этакая малость...

Впрочем, нет, пусть это не пустяк,

Только я не поступил бы так.

Просто мне сейчас мешает жалость.

 

Я еще привыкнуть не могу.

Ну, да это, право, и понятно.

А отъезд? Но я же не бегу!

Я ведь через месяц и обратно.

 

Съезжу, поработаю, встряхнусь,

Дело там горячее, живое.

Шум таежный вмиг развеет грусть.

И домой! И снова я с тобою!

 

Надо спать. Часы пробили три.

Скоро ночь огни свои потушит.

И зажгутся факелы зари.

Надо спать... И вдруг чуть слышно в душу

 

Тихий голос... Но зачем? Откуда?

"Да, ты прав, геолог, поезжай.

Ну а коли станет в жизни худо,

Помни: я люблю тебя. Прощай!"

 

К черту! Хватит! Мне не так уж плохо!

Грусть пройдет, развеется, как дым.

Он затих и с еле слышным вздохом

Прошептал: - Ну ладно, поглядим...

 

Лунный свет лежит на одеяле,

По ночному столику скользит...

Нет, сегодня он уснет едва ли.

А Галина спит или не спит?

 

Только нет, видать, и ей не спится.

И хоть мрак еще висит ночной,

Но он ясно чувствует щекой,

Как дрожат Галинины ресницы.

 

 

Глава VII

 

НЕСЧАСТЬЕ

 

1

 

- Ты что же это, друг, лежишь с газетой?

Жена с работы - прямо в магазины,

Тащи, как лошадь, свертки да пакеты,

А он пришел, и нет ему кручины!

 

Ну, хоть бы ужин разогрел, солдат!

Ведь знаешь, что жена вернется злая.

Возьму-ка я сейчас вон тот домкрат

Да косточки твои пересчитаю!

 

Максим накрылся в ужасе газетой:

- Постой, не бей младенца, пощади!

Все разогрел: и кашу и котлеты.

Вон там снимай подушку и гляди!

 

- Ах, господи! - Варвара застонала. -

Ну как тебе хозяйство доверять?

Кастрюлю прямо дном на покрывало...

Помог. Спасибо. Нечего сказать!

 

Потом, надев домашний сарафан

И доставая свертки из корзины,

Частила: - Вот сосиски, вот сазан,

А это вот севрюга для Галины.

 

Смотри какая, правда, хороша?!

А то ведь Галка ну буквально тает.

В чем, право, только держится душа?

Не спит, не ест, все мужа поджидает...

 

А муж хорош: не пишет и не едет.

Копает где-то камни у ручья.

Эх вы, мужчины! Нет у вас, медведи,

Где надо, настоящего чутья!

 

- Но-но! - Максим с улыбкою сказал. -

Давай за стол! К чему шуметь без толку?

А я таких огурчиков достал...

Мечта! Ты любишь пряную засолку?

 

У нас суббота нынче, не страдай...

Ведь тут пустяк... Совсем пустяк в графине...

- Огурчики? Постой, не открывай!

Огурчики я отнесу Галине.

 

- Ну что ж, отлично! - молвил Рыбаков. -

Рюмашка есть - закуска не кручина!

- Для рюмки, милый, кстати, есть причина:

Перехожу теперь на шесть станков!

 

У нас на "Красной Розе" порешили

Такие вскоре выпустить шелка,

Что все другие смежные текстили

От зависти сгорят наверняка!

 

Представь: на синем поле без узора...

Ах, нет. Чтоб ты наглядней представлял

Дай карандаш! - Но тут из коридора

В дверь кто-то еле слышно постучал.

 

Она вошла, шагнув тяжеловато,

Осыпанная снегом и дождем,

И, улыбнувшись как-то виновато,

Вдруг прислонилась к косяку плечом.

 

- Галина! - Варя бросилась к порогу,

Порывисто подругу обняла. -

У нас испорчен лифт, а ты, ей-богу,

Одна на пятый... Ведь с ума сошла!

 

- Постой, Варюша! Я же вся в снегу!

Где вешалка? Мне помнится, в передней? -

Максим шагнул: - Позвольте, помогу,

Я кавалер как будто не последний!

 

Галина взгляд па Варю подняла.

А в нем тоска... безжизненное море...

- Что, Галка? Что? Неважные дела?

Беда случилась? - Нет, Варюша, горе!

 

Прошла... Безмолвно села на диван,

Смотрела в сумрак строго и печально.

Взяла зачем-то поданный стакан

И все крутила ложкой машинально.

 

Потом взглянула в круглое трюмо:

- Что ж, тут любой, наверно, отшатнется...

Мне, Варя, нынче принесли письмо.

Андрей... Он не приедет... Не вернется...

 

Слова звенели холодно, как льдинки.

Казалось, что душе ее сейчас

Чужды все чувства. Ни одной слезинки

Не пролилось из потемневших глаз.

 

- Oн пишет мне... постой-ка, что ж он пишет?

Ах да... О том, что он не может лгать,

Что мой привет в таежном ветре слышит,

А сам в душе не в силах отыскать

 

Ни ласки, ни ответного огня,

В нем, как он пишет, что-то вдруг сломалось.

Нет, он не то чтоб разлюбил меня,

"Но жалость, Галка, понимаешь, жалость!

 

Она, как спрут, мне сердце оплела.

Прости, я знаю: жалость унижает.

Но если сердце с ней не совладает,

Любовь уйдет. И вот она ушла...

 

Нет, даже не ушла, но рядом с нею

Живет вот этот леденящий спрут.

Суди сама: ну разве так живут?

Живут - любя и вместе с тем жалея?

 

Нет, ты ни в чем, ни в чем не виновата!

Но я никак привыкнуть не могу...

И, все былое сохраняя свято,

Я честно ухожу, а не бегу.

 

Прости, Галина, мне ужасно больно.

Ведь я сижу, как Каин, над письмом..."

А дальше он... Но, кажется, довольно!

Хотя постой... Тут вот еще о чем.

 

Еще одна томит его кручина:

Мне будет трудно. Я же скоро мать!

А он отец. Он не забудет сына.

Он нам обоим станет помогать.

 

Вся эта многослойная постройка

Имеет и довольно прочный гвоздь:

В конце он пишет про Татьяну Бойко...

Да, без того, видать, Нб обошлось.

 

Нет, Варя. мне не надо состраданья.

Я думала. А впрочем, что слова?!

Прочти сама "сердечное" посланье.

А вдруг и я тут где-то не права.

 

Прочтя письмо, Варвара помолчала.

- Нет, не на том стоит, Галинка, мир! -

И вдруг со злобой тихо прошептала

Презрительно и твердо: - Дезертир!

 

2

 

 

- Вот я и дома! Ничего, Варюша,

Теперь, спасибо, я дойду одна.

А час теперь который? Ты послушай,

Какая вдруг повисла тишина!

 

Свежо. Морозит. Ну, Максим, давайте

Увесистую вашу пятерню.

Нет, нет, благодарю, не провожайте!

Да, завтра непременно позвоню!

 

Они ушли. И слабую улыбку

Вмиг будто ветром сдунуло, смело.

"Что ж, может, вправду сделала ошибку,

Иль мне, как говорят, не повезло?"

 

По лестнице взошла, не отдохнула.

Ну что усталость? Это ли печаль?

Дверь комнаты привычно распахнула

И долго, опершись о спинку стула,

Смотрела в ночь, в заснеженную даль.

 

Потом, раздевшись, села, оглянулась.

Все пусто, странно, как нелепый сон.

Такое чувство, будто бы вернулась

Сейчас она с тяжелых похорон.

 

Как будто бы из комнаты недавно,

Ну, может статься, с час назад всего...

Брось! Перестань, Галина Николавна!

Ты не одна! Не забывай о главном:

Не забывай про сына своего!

 

Но он еще для жизни не разбужен,

А от него уже и отреклись...

"Теперь ты, видно, только мие и нужен,

Мой несмышленый маленький "сюрприз!"

 

Кто б ей на все вопросы мог ответить?

Кто мог бы самый мудрый дать совет?

Скажи: есть человек такой на свете?

- Да, есть! А впрочем, может быть, и нет.

 

К нему прийти б с любой бедой-кручиной,

К щеке припасть, заплакать наконец!

Но кто же этот человек, Галина?

- Кто? Николай Васильич - мой отец.

 

Вот он на фотографии альбомной,

В буденовке и с шашкой на ремне,

Плечистый, загорелый, запыленный,

Сидит на сером в яблоках коне.

 

А здесь он на субботнике копает

Для домны котлован на пустыре,

По пояс голый в гуле и жаре...

Устал, наверно, а глаза сияют.

 

А вот он с милой синеглазой Маней

Сидит у речки, робок и суров.

Она - в цветистом легком сарафане,

С большим букетом полевых цветов.

 

Тут ряд цехов, дымы до небосвода,

Кружатся листья, будто мотыльки...

И он, директор, во дворе завода

Осматривает новые станки.

 

А это школьный лагерь под Красковом.

Веселая, живая детвора,

А в центре папа в галстуке пунцовом

Сидит у пионерского костра.

 

Ей вспомнилось, как слушали ребята

Буденновского славного бойца

О сабельных атаках, и охватах,

И выходе из вражьего кольца.

 

Он с ними пел о красных эскадронах.

Потом фанфарный прозвенел сигнал,

И лучший звеньевой Аидрюша Громов

Ему на шею галстук повязал.

 

Мать - ласковая, добрая... И все же

Галина, неизвестно почему,

Бывало, с тем, чего понять не может,

Не к маме шла, а к строгому - к нему.

 

И что бы дочь порой ни натворила,

Все разберет по совести отец.

Нахмурит брови - значит, заслужила,

Похвалит - значит, вправду молодец!

 

Но как-то зимней сумрачной порою,

Когда в домах укладывались спать,

Случилось вдруг нелепое, такое,

Чего ни объяснить и ни понять...

 

* * *

 

По большому ледяному кругу

С каждою секундой все быстрей

Галя с Зиной - школьные подруги -

Мчались мимо лунных фонарей.

 

Толстенькая Зина отставала

И пищала где-то позади:

- Галка! Галка! Ты же обещала...

Так нечестно... Слышишь, подожди!

 

Ветер бил в лицо упруго, колко,

Грохотал оркестр издалека.

И большая огненная елка

Отражалась в зеркале катка.

 

А потом, держа коньки под мышкой,

Шли подруги весело домой.

Вдруг какой-то озорной парнишка

Их нагнав, шутливо крикнул: - Стой!

 

Обернулись. Громов! Вот так встреча!

- Вы куда, девчонки? Я в кино.

В "Арсе" - "Цирк", причем последний вечер!

И билетов, я звонил, полно!

 

Вы домой идете? Подождите!

До кино всего кварталов шесть.

Двинемся все вместе! Ну, хотите?

У меня и деньги, кстати, есть.

 

Зина понимающе вздохнула:

- Нет уж, извините, я пойду.-

И в толкучку с хохотом нырнула.

Подмигнув подруге на ходу.

 

Возвращались поздно. Падал снег,

Будто с елки, пышный и блестящий.

Галя вдруг сказала: - А ведь негр,

Ну, малыш тот, он ведь настоящий.

 

- Вот еще! - Андрей захохотал. -

Где в Москве достанешь негритенка?

Попросту гример замалевал

Самого обычного ребенка.

 

- Ну, а губы? Губы? Никогда

Губ таких у наших не бывает!

- Что там губы? Губы - ерунда!

Губы тоже клеем прилепляют.

 

Галя стала спорить: - Вот и нет! -

А потом подумала: "К чему?

Дома папа. Расскажу ему,

Он-то сыщет правильный ответ".

 

Все ж у дома робко повздыхала.

Папа скажет: "На дворе уж ночь.

Это где ж ты столько пропадала?

Ну, вконец избаловалась дочь!"

 

Подымаясь лестницей, храбрилась:

"Папа, но ведь я же в первый раз...

Папа, я скажу, у нас сейчас

Вышел спор..." И вдруг остановилась:

 

Свет в прихожей... Дверь полуоткрыта...

Это в час-то ночи! Ну, дела!

Видно, мама тоже так сердита,

Что в расстройстве дверь не заперла.

 

В кабинете за портьерой свет.

Папа ждет. Сейчас он глянет строго...

Ну, да будь что будет! И с порога

Девочка шагнула в кабинет.

 

Дальше было все как в лихорадке...

Нелегко об этом вспоминать!

Папы нет... Все вещи в беспорядке,

Бледная, встревоженная мать.

 

- Что случилось? - А уж сердце бьется.

Тихий мамин голос: - Ничего...

Тут ошибка, Галя, он вернется,

Просто с кем-то спутали его.

 

Сам сказал мне: "Завтра же приеду.

Погоди, заране не тужи!

Значит, завтра, ровно в три, к обеду.

И Галинке это же скажи!"

 

Да ошибся, видно, просчитался!

Мчались дни, тянулась цепь годов,

Но домой не шел, не возвращался

Николай Васильевич Ершов,

 

* * *

 

Эх, Андрюшка! В трудные года

Ты не трусил косности людской.

Почему ж ты храбрым был тогда,

А теперь сробел перед бедой?

 

Что с тобой случилось в самом деле?

Красота... Да в ней ли только суть?

Шрам! Скажи, Андрюша, неужели

Он любовь способен зачеркнуть?

 

Если б вдруг тебе пришлось вернуться

С фронта без руки или без глаза,

То, клянусь, мне не пришла б ни разу

Мысль, чтобы уйти иль отвернуться.

 

Говорят: "То женская любовь!"

А мужская разве не такая?

Что за глупость: женская... мужская...

Ведь у нас одни душа и кровь!

 

Впрочем, дело даже не в крови.

Остывает ведь и сталь кипящая.

Просто есть подобие любви

И любовь - большая, настоящая!

 

 

ЧАСТЬ IV

 

Глава VIII

 

СЫН

 

1

 

И вот он - сын! Ножонками суча,

Глядит на мир спокойно и открыто

И клюв у целлулоидного грача

Беззубым ртом сжимает деловито.

 

Ему всего три месяца, и он

Еще ни дум не знает, ни забот.

Без туч над ним синеет небосвод.

А мир его - еда да крепкий сон...

 

Но мать уже до острой боли любит

И то, как сын смешные бровки супит,

И золотой пушистый хохолок,

И жилку, что бежит через висок.

 

Ей иногда не верится, что он,

Вот этот сверток чуть побольше книжки,

Не выдумка, не сказка и не сон,

А настоящий маленький сынишка!

 

И смех и грех смотреть, как он порой,

Барахтаясь в короткой рубашонке,

Через себя фонтанчик пустит тонкий,

Подушку всю облив за головой,

 

Подобных "дел", нескромных и сумбурных,

Немало доведется наблюдать.

В три месяца всех "навыков культурных"

Не в силах человек еще понять.

 

Да не беда! Вот станет повзрослее

И все постигнет. А пока что сын

Глядит на мать... И нет его роднее!

Ведь он такой для матери один!

 

 

2

 

- Можно к вам, Галина Николавна? -

В дверь пролез заснеженный букет.

За букетом девочка вослед.

- Вы, ребята? Вот как это славно!

 

Как я рада! Ну, прошу, входите!

Да смелее. Сколько же там вас?

Нина, Лена, два Алеши, Митя...

О, да тут почти что целый класс?!

 

В платьях, отутюженных заране,

В галстуках, что зорь любых алей,

Вот они уселись на диване

Стайкой красногрудых снегирей.

 

Староста Петров, как самый главный.

Произнес с торжественным лицом:

- Мы пришли, Галина Николавна,

Рассказать, что мы вас очень ждем.

 

Двойки есть... Ослабла дисциплина... -

И, смутившись, отошел к окошку.

- Брось! - вскочила черненькая Нина, -

Можно, мы посмотрим на Сережку?

 

- Он не спит, Галина Николавна?

- Нет, не спит, поближе подойдите.

Только чур: спокойно, не галдите!

- Нет, мы тихо... Ой, какой забавный!

 

- А глаза большущие какие!

- Карие, совсем не как у вас... -

Ким утешил: - Это так сейчас.

Подрастет - и станут голубые.

 

- Вот как все предугадали славно!

До чего же, право, мы мудры! -

И, смеясь, Галина Николавна

Потрепала детские вихры.

 

Нина, розовея смуглой кожей,

Подошла к ней. - Я хочу спросить:

Можно иногда нам приходить

Посидеть и поиграть с Сережей?

 

Через час - в квартире тишина...

Щебеча, умчались снегирята...

А она стояла у окна,

Вслед им улыбаясь виновато.

 

Любят, ждут... Нет, эти но солгут!

Взгляд ребячий не привык лукавить.

А она? Давно ль хотела тут

Все забыть, все бросить и оставить...

 

Думалось: районный городок...

Школа, дом, за окнами картошка,

Из трубы клубящийся дымок.

Книги, труд и маленький Сережка...

 

Школа, труд... А разве здесь не труд?

Разве нет и тут друзей горячих?

А ребята? Разве же бегут

От таких вот чистых глаз ребячьих?

 

Струсила? Обида сердце гложет?

Пусть! Тут важно только не сломаться!

Трус не тот, кто может испугаться.

Трус - кто страха одолеть не сможет!

 

Сын промолвил с важностью: - Агу!

- Да, малыш, уйдет, затихнет гром.

Никуда-то я не побегу,

Мы и здесь с тобою заживем.

 

 

3

 

- Галина, можно? - Распахнулась дверь,

И появилась Эльза Вячеславиа.-

Не спит малыш? - Не спит.

- Ну, вот и славно!

На, детка, зебру - презанятный зверь.

 

Одета гостья ярко и нарядно:

Шелка, сережки, кольца, кринолин...

Все бьет в глаза, все пестро, все нескладно.

Сама точь-в-точь как зебра иль павлин!

 

- Мы, Галочка, квартиру получаем.

Хлопот по горло: с мебелью беда!

То купим шкаф, то кресло прозеваем...

Вот все обставлю, приходи тогда.

 

- Что ж, как-нибудь визит такой устроим,

Сейчас же попрошу я вот о чем:

С полчасика побудь с моим героем,

Пока я отлучусь за молоком.

 

- Ах, я не прочь! Но тут меня тревожит

Боязнь: а вдруг чего недогляжу?

К тому же платье... Подызмяться может...

А впрочем, ладно, мчись, я посижу.

 

Она с надрывом что-то стала петь,

Потом младенцу показала рожки.

Но край пеленки, там, где были ножки.

Вдруг начал подозрительно влажнеть.

 

Авария! Что делать новой маме?

Она к кровати робко подошла

И пальцами с блестящими перстнями

Пеленки край брезгливо подняла.

 

Увидев незнакомое лицо,

А может статься, ощутив на теле

Чужой руки холодное кольцо,

Малыш заплакал горько в колыбели.

 

Он так сучил озябшими ногами,

Так громко плакал, стиснув кулачки.

Что временной и неумелой "маме"

Осталось лишь схватиться за виски.

 

Нет, где уж этой барыньке столичной,

Чья лишь в нарядах и живет душа,

Управиться с хозяйством непривычным -

Одеть и успокоить малыша?!

 

Но что это: мираж? Метаморфоза?

Сняв быстро брошь и положив в карман,

Она накидку цвета чайной розы

Швырнула вдруг, как тряпку, на диван.

 

Откуда эта быстрая сноровка?

Галина поразилась бы донельзя,

Увидев, как уверенно и ловко

Ее Сережку пеленает Эльза.

 

Но Эльзы нет здесь. Нету, право слово!

Нет дамы в ярких кольцах и наколках,

Есть просто Лиза - дочка горнового,

Девчонка из рабочего поселка.

 

Отец в цеху, мать целый день стирала,

А старшая, вскочив еще спросонок,

Уже кормила, мыла, пеленала

Своих чумазых братьев и сестренок.

 

Но годы шли, и прошлое забылось.

Богатый муж... Безделье и шелка...

Когда она душою опустилась,

Теперь нельзя сказать наверняка.

 

Не в тот ли день и час, когда решила,

Что труд придуман только для мужей,

И весь свой пыл душевный посвятила

Кокетствам да наружности своей?

 

Ответить трудно. Только мир стал тесен.

Вся жизнь: прилавки, моды и кино.

Мурлыканье пустых, пошлейших песен...

И грустно, и противно, и смешно...

 

Но нынче звонкий, горький плач ребячий

На миг какой-то всю ее встряхнул,

Как будто в омут плесени стоячей

С размаху кто-то камень зашвырнул.

 

И разом точно встала тень былого:

Нет Эльзы в брошах, кольцах и наколках.

Есть просто Лиза - дочка горнового,

Девчонка из рабочего поселка.

 

Надолго ль это сердце встрепенется?

Ворвется ль в омут свежая струя?

Иль плесень снова медленно сомкнется?

О том пока и сам не знаю я.

 

 

Глава IX

 

НОЧЬ

 

Вешняя безоблачная ночь,

Ветер клейко пахнет тополями...

Сколько губ в такой вот час не прочь

Говорить сердечными стихами?

 

Хмелем бьет зеленое вино

От корней травы до небосвода.

Все сегодня лирики полно:

И дома, и люди, и природа...

 

Любит ветер вот такую ночь:

Зашумел вдруг, точно стая галок,

И, сорвав, умчал со смехом прочь

Белый тополиный полушалок.

 

Вон, покинув пестрый хоровод,

На трубе сидит звезда-красавица,

А гуляка-месяц, будто кот,

К ней по гребню крыши пробирается.

 

Мерно плещет спящая река...

А над нею песнь и звон гитары.

Песнь любви... В ней радость, и тоска,

И покой, и вьюги, и пожары...

 

Петь ее с подругою вдвоем

Хорошо! И все же, скажем честно,

Не под каждой дверью и окном

Песне этой прозвучать уместно.

 

Не всегда. Да вот хотя б сейчас

В комнате, за этой вот гардиной,

Мать сидит и не смыкает глаз

У кровати маленького сына.

 

На диване в пестром беспорядке

Кубики, жирафы и слоны,

Зайцы, носороги и лошадки

Дремлют в блеске матовой луны.

 

Спит "зверье" беспечно, тихо, мирно...

Лишь солдатик - честная душа,

Сжав приклад и став по стойке "смирно",

Верно охраняет малыша.

 

Что мальчишке этой ночью снится?

Впрочем, может быть, и ничего.

Он уснул. А матери не спится.

Мать сидит и смотрит на него.

 

Вот он спит, не знающий тревоги.

Тот, кому в большую жизнь идти.

Перед ним открытые дороги,

Но уже с ухабами в пути.

 

Он шагнет, он солнцу улыбнется.

Но, хоть трижды будь он молодец,

Сколько раз он больно ушибется,

Встретясь со словами: "Твой отец".

 

Да, отец... Он не войдет открыто,

Не посадит сына на плечо,

Не подбросит к синему зениту,

Не сожмет в объятьях горячо,

 

Не притащит ежика в газете,

Не набьет за пазуху конфет.

"Твой отец..." Он хоть и есть на свете,

Но считай, что все равно, что нет!

 

Он придет, но не путем победным.

Нет, не старшим другом, не отцом,

А всего лишь сереньким, судебным,

Жалким "исполнительным листом".

 

За окошком дальний звон гитары...

Сыплет с неба звездный листопад...

Под луною всюду нынче пары,

И везде о чувствах говорят.

 

"Я люблю!" - взволнованная фраза.

Сколько тут заманчивых огней!

Все ж прошу, товарищи, не сразу,

Повстречавшись, обращайтесь к ней.

 

Не ханжа я. И нравоученья

Мне смешны. А тут вот не смешно.

Слишком уж огромное значенье

В этих двух словах заключено.

 

Мы ль суровы, или жизнь сурова,

Я не знаю. Только ты пропал,

Если вдруг, сказав большое слово,

Чувств больших при том не испытал.

 

И когда придет к тебе иное

И объявит радостно: - Ты мой! -

Как ломать все то, что ты построил?

Как с другою поступить судьбой?

 

Все долой? Ведь тут пришло большое!

Но постой! Проверим, поглядим.

Может быть, и это все пустое?

Может быть, и это только дым?!

 

Кто б ты ни был: женщина ль, мужчина,

Все продумай, прежде чем решать,

Чтоб кому-то у кровати сына

Горьких слез потом не проливать.

 

Сон смежил мальчишечьи ресницы.

Тихо ночь над крышами плывет...

Спит малыш, а матери не спится,

Мать ему вполголоса поет:

 

 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

 

Бьется в стекла звездная метель

Вместе с тополиною порошею.

Пусть, малыш, летят к тебе в постель

Бабочками сны твои хорошие.

 

Нам пока тревоги не видны,

Что ж, на то и сетовать не станем.

Спи, мальчишка, голубые сны

Снятся людям только в детстве раннем.

 

Хорошо о подвигах мечтать,

Мчаться к звездам, плыть по бурным рекам,

Только, прежде чем героем стать,

Стань сначала честным человеком.

 

Будь таким во всем и до конца,

А преграды - пусть они встречаются!

Знай, что горы, звезды и сердца

Только честным в жизни открываются.

 

Млечный Путь, мерцая, смотрит вниз,

Дремлет ива с вербою-подружкой...

А вверху торжественно повис

Месяц золоченой погремушкой.

 

Речка чуть дрожит под ветерком...

Полночь уж сменилась с караула...

Где-то нынче, чмокая рожком,

Гордая любовь твоя уснула...

 

Встреча ваша, милый, впереди.

С крепкой дружбой, с песней, с соловьями

Только не обидь ее, гляди,

Злыми и ненужными словами,

 

Скоро день, фанфарами трубя,

Брызнет светом ярко-золотистым.

Пусть же будет счастье у тебя

Вот таким же солнечным и чистым!

 

Бьется в стекла звездная метель

Вместе с тополиною порошею...

И летят, летят в твою постель

Бабочками сны твои хорошие...

 

 

Глава Х

 

НЕГАДАННЫЙ ПРИЕЗД

 

С портфелем и тетрадками под мышкой

Галина быстро шла по переулку.

Она спешила: как-то там сынишка?

Ходил ли с тетей Шурой на прогулку?

 

Надет ли шарф? Накормлен ли малыш?

Вот так всегда: уходишь на работу,

А в сердце бесконечная забота,

И целый день торопишься, спешишь.

 

Но скоро, видно, кончится тревога.

И мама рада, и Сережка рад.

Через неделю - первая дорога!

Малыш пойдет к ребятам в детский сад.

 

Пока же мать, по сторонам не глядя

Спешит, земли не чуя под собой.

В руке - портфель, под мышкою - тетради

И детский синий шар над головой.

 

В прихожую вошла, заторопилась,

Поспешно пробежала коридор,

Но возле двери вдруг остановилась,

Услышав непривычный разговор.

 

Мгновенно сердце сжалось и упало,

Охвачено волненьем и тоской,

Два голоса Галина услыхала,

Два голоса: Сережкин и мужской.

 

Андрей пришел? Ах, нет... Ошибка. Где там?

Но чей же это голос? Чей же? Чей?

И вдруг мгновенно нестерпимым светом

Пронзили душу тысячи лучей!

 

Рванула дверь, и вдруг ослабли ноги.

Как будто кто-то налил в них свинец.

И, тихо покачнувшись на пороге,

Она чуть слышно крикнула: - Отец!

 

Все закружилось в странной карусели...

Шагнуть хотела - не хватило сил.

Померкло солнце... Окна почернели...

И пол куда-то медленно поплыл...

 

Упал портфель, рассыпались тетради...

Цветистый шар взлетел под потолок,

И видел сын, как незнакомый дядя

Мать, подхватив, к груди своей привлек.

 

 

2

 

Значит, жив он! Жив и снова дома!

Это все действительность, не сон!

Здесь вот, рядом... Настоящий он!

Как же все до боли в нем знакомо!

 

Все такой же рослый и плечистый,

Та ж привычка гладить жесткий волос.

Тот же взгляд, внимательный и быстрый,

И все тот же басовитый голос.

 

Только стал сутулиться сильнее,

И морщин прибавилось у рта.

Стал весь как-то строже и белее,

И все ходит (новая черта).

 

- Говоришь, надеялись и ждали?

Что ж, как видишь, буря улеглась.

Вновь мы вместе. И долой печали!

Жаль, вот только мать не дождалась...

 

Слышал... Знаю... Помолчи. Не надо.

Это после... Расскажи-ка вот,

Что за внук здесь у меня растет

И дорос уж даже до детсада?

 

Он, брат, мне тут все порассказал,

Дал понять, что он в душе пилот. -

Николай Васильевич привстал

И легонько внука ткнул в живот.

 

Внук смущенно к матери прижался

И сказал: - А я и не боюсь.

- Не боишься? Ну, коли не трус,

Мы друзья. - И дед заулыбался.

 

От улыбки и веселой фразы,

Оттеснивших хмарь минувших дней,

В комнате Галины как-то сразу

И уютней стало и теплей.

 

Льется мягкий свет от абажура,

Внук уснул, сказав: - Спокойной ночи! -

На стене колышутся фигуры,

Тихо чайник на столе бормочет...

 

Галю нынче просто не узнать:

Щеки пышут, голос стал звенящим.

Как ей много надо рассказать

О плохом и светлом, настоящем,

 

Было все: хорошая любовь

И обида, острая, как жало.

Но хоть вся любовь и не пропала,

Да былому не вернуться вновь.

 

Что ж, права пословица о том,

Что друзей познаешь лишь в беде,

И они находятся везде,

Там, где мы их даже и не ждем!

 

У отца завороженный взгляд:

 

Как в кино, проходят перед ним

Педагоги, шумный класс ребят,

Тетя Шура, Варя и Максим.

 

- Знаешь, папа, в день, когда Сережа

Должен появиться был на свет,

У меня вдруг холодок по коже -

Вдруг беда, а близких рядом нет?!

 

Вдруг беда... Но, честное же слово,

Дня того мне в жизни не забыть.

Нам с тобой Максима Рыбакова

Нужно, право, век благодарить.

 

Так и вышло: в трудную минуту

Не случилось рядом никого.

Только вдруг как ветром почему-то

Занесло мне именно его.

 

Знаешь, как мы мчались на "Победе"?

В нитку - светофоров огоньки...

Красный свет! А мы несемся... Едем!

В стекла ветер... Позади - свистки...

 

По когда мы вышли из машины,

Мне вдруг стало худо... Мир качался...

А шофер... - И тут, смеясь, Галина

Показала, как он растерялся.

 

- Знаешь, он большой такой, забавный,

Топчется, а щеки побурели.

"Можно мне, Галина Николавна,

Вам помочь... Мы вот уже... У цели..."

 

Я шепчу: "Спасибо... Где же вам..."

Но уж он меня, как нянька, обнял,

Мягко, будто перышко, приподнял

И понес к распахнутым дверям.

 

А ведь у него, я говорила,

Нет ноги. Ты умный, ну скажи:

Разве тут физическая сила?

Тут не то. Тут красота души.

 

И вот так всегда, я убедилась:

В трудный час повсюду есть друзья.

Впрочем, я совсем заговорилась,

Только о себе все: я да я!

 

Главное - ты дома! Ты вернулся!

И отныне вместе мы навек!.. -

Николай Васильевич улыбнулся:

- Верно, мой хороший человек!

 

Я же обещал вам, что приеду,

Даже время указал: в обед. -

Дочь вздохнула: - И пришел к обеду

С опозданьем на семнадцать лет...

 

Он собрал морщины возле глаз

И сказал: - Мы шли к огромной цели,

Но не все в дороге разглядели.

Что ж, не раскисать же нам сейчас!

 

Что скрывать: куда как горько было

Знать, что зря нагрянула беда.

Только верь мне: ленинская сила

Нас не покидала никогда!

 

Завтра точно жди меня к обеду.

Утром мне вручают партбилет.

Что глядишь? Теперь-то уж приеду!

Ни на миг не опоздаю. Нет!

 

Дел у нас теперь невпроворот.

Даром, что ли, мы с тобой Ершовы?

Завтра ж из райкома на завод.

Отдыхать? Забудь ты это слово!

 

Кстати, вот что я хотел спросить:

Ты теперь ведь не Ершова, знаю.

Ну а он? Как он-то хочет жить?

Ты прости, коль что не понимаю.

 

Про него ты только намекнула.

Мой характер - все сносить молчком.

Что ж, вы разошлись или подуло

Просто в сердце зимним холодком?

 

Дочь качнула тихо головой

И оказала, отстранись от света:

- Он для нас совсем теперь чужой.

Был и нет... И кончено про это.

 

- Ну, а вдруг (ты потерпи немного),

Вдруг потом развеется гроза? -

И, как в детстве, ласково и строго

Посмотрел ей пристально в глаза.

 

- Жизнь сложна: порой одно лишь слово -

И от всех барьеров только след...

Вдруг, представь, увидитесь вы снова.

Сердце дрогнет? Дрогнет или нет?

 

И отметил с гордостью невольной

В синем взгляде легкий блеск свинца.

Да, такая, пусть ей очень больно,

Твердой быть сумеет до конца!

 

- Знаешь, папа, да, меня тревожит

Мысль о встрече где-нибудь в пути...

Ну а сердце... Кто ж предвидеть может,

Как оно начнет себя вести?

 

Только нет, не жду я переменьы.

Наша встреча? Есть ли в ней нужда?

Впрочем, он и сам-то в эти стены

Не придет, пожалуй, никогда.

 

 

Глава XI

 

ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР

 

Но он пришел. Негаданно, нежданно...

Войдя, смутился, робко помолчал...

Потом спросил Галину Николавяу

И в дверь жены чуть слышно постучал.

 

Она сидела с кипою тетрадей

Перед столом, не поднимая глаз.

И шум услышав, молвила не глядя:

- Вам перцу, тетя Шура? Я сейчас!

 

А возле шкафа над солдатским строем

Пыхтел малыш. Его малыш. Его!

И так вдруг захотелось взять героя,

Прижать к себе, и больше ничего...

 

Как все нелепо! Мирная картина:

Жена и сын! И не его семья...

И, вновь взглянув на тоненькую спину,

Он тихо молвил: - Галя, это я...

 

Она не ожидала этой встречи!

И точно от внезапного толчка,

Он видел, как спина ее и плечи

Вдруг, покачнувшись, дрогнули слегка.

 

И все же, если честно говорить,

Об этом часе думала Галина.

Пусть с ней расстался. Но не может быть,

Чтоб не пришел он посмотреть на сына!

 

Ведь сколько раз бессонными ночами

Она решала, как себя держать.

Во что одеться? Что ему сказать?

И долго воспаленными глазами

Смотрела в ночь, в заснеженную даль,

Боря в душе обиду и печаль.

 

На все: на труд и на улыбки даже

У хрупкой у нее хватало сил.

Все было ясно, как кивнет, что скажет,

Но время шло, а он не приходил.

 

А жизнь вокруг бурлила, клокотала,

Сережка рос веселый, озорной.

И боль ее сдавалась, отступала,

Сменяясь на спасительный покой.

 

И вот сегодня точно выстрел грома

Былое вдруг плеснул через края -

Раздался голос близкий и знакомый,

Сказавший тихо:

- Галя, это я...

 

Взглянув назад, Галина быстро встала,

Пошла... Остановилась перед ним.

И тут слова, что прежде подбирала,

Вдруг разом улетучились как дым.

 

Решала встретить сухо, деловито.

А с губ слова иные сорвались.

И вместо: - Здравствуй, тронута визитом! -

Она сказала: - Ну входи, садись...

 

Нет, он почти совсем не изменился.

Вот разве только малость похудел.

Немного подбородок заострился,

Да волос чуть, пожалуй, поредел.

 

А так все тот же: статный, кареглазый,

Все с тем же взлетом смоляных бровей.

Все так же мягко произносит фразы,

Да, перед нею он - ее Андрей!

 

Ее? Да нет же, не ее, понятно!

А все-таки зачем же он пришел?

Ну, посмотреть на сына, вероятно,

А сын за мамин спрятался подол.

 

И, распахнув глазенки, удивленно,

Из-под бровей насупленных глядит,

Как незнакомец, словно бы смущенно,

О чем-то тихо маме говорит.

 

- За то, что я... Ты извини, Галина... -

Впервые за такой солидный срок

Решил вдруг навестить тебя и сына,,.

Но ты поверь: иначе я не мог!

 

Прийти - ведь это значит объясняться.

А что я мог сказать тебе тогда?

Двоим, я знал, бессмысленно встречаться,

Коль между ними выросла беда.

 

И я не мог... Ты понимаешь, Галя?

Придя, услышать горький твой упрек.

И там, в тайге, и после, на вокзале,

Я думал, собирался... И не мог...

 

Она молчала, у окошка стоя,

Подставив щеки струям ветерка,

И только пальцы быстрые порою

По раме барабанили слегка.

 

Все тот же профиль, та же нежность кожи

И та же синь больших спокойных глаз.

Знакомо все до мелочей, и все же

В ней было что-то новое сейчас.

 

Быть может, в том и пряталась причина,

Что вместо пышных золотых волос

Венок из двух тугих тяжелых кос

Кольцом лежал на голове Галины.

 

От этого казалось, что она

Чуть выше стала ростом и моложе.

Той и не той была теперь жена.

То мягче вроде б, то как будто строже...

 

Одно мешало в этот час Андрею

Назвать ее красивой до конца -

Шрам, что, полоской тонкою белея,

Бежал под глазом поперек лица.

 

Но при любви что значит эта малость?

Любовь? А разве он ее хотел?

Ведь он же сам писал тогда про жалость...

И гость, смутясь, неловко покраснел.

 

- Я часто думал про тебя, про сына...

Чего искал я? И куда забрел?

Нашел я привлекательность, Галина,

А красоты душевной не нашел.

 

Нет, ты не думай, я ее не хаю,

Какой мне смысл туманить ясный свет?

Она, быть может, вовсе не плохая,

Да вот тепла в ней подлинного нет.

 

Она красива, в этом нет секрета.

Улыбка, голос, горделивый взгляд...

А мне порою красота вся эта -

Как будто в будни праздничный наряд.

 

И не глупа, и инженер хороший,

А вот понять ни разу не могла,

Что жизнь без дружбы, ласки и тепла

Становится нередко скучной ношей.

 

И сам не понимаю: в чем причина?

Последний год все думаю, брожу...

Все так нескладно... Но прости, Галина,

Что я сейчас былое бережу...

 

- Нет, ничего... - Галина усмехнулась. -

О том забудь. Раз хочешь, говори.

Но грусть твоя не поздно ли проснулась?

Ведь тут не год, а вроде б целых три...

 

И чуть в сердцах не обронила фразу:

"Ты все о ней... О трудном, о своем...

А вот не вспомнил, не спросил ни разу:

А что же я? Как мы-то здесь живем?"

 

И, будто в мысли заглянув Галины,

Понуря взгляд, Андрей проговорил:

- Небось считаешь, что тебя и сына

Я позабыл? А я не позабыл.

 

Я вижу вас. Но ты о том не знаешь.

Ну хочешь, вот скажу тебе сейчас,

Где ты с Сережкой вечером гуляешь?

В том сквере, где палатка "Хлебный квас".

 

Сказать по правде, мне ужасно стыдно,

Таясь, вот так за вами наблюдать.

Молчи. Я знаю, как тебе обидно.

И знаю все, что можешь ты оказать!

 

Я много думал... Трудно нам, не спорю.

И все же я решил тебя спросить:

Скажи, могла б ты, пересилив горе,

Вдруг разом все мне тяжкое простить?

 

Нет, я совсем не тороплю решенья.

Но помни: та не новая жена!

Что было там? Ошибка... Увлеченье...

- Предательство! - Отрезала она.

 

Негромкий голос будто слит из стали.

Андрей в глаза ей быстро посмотрел,

А в них такие молнии сверкали,

Что он, смутясь, на миг оторопел.

 

- Ты был на фронте, шел сквозь пламя боя.

Ответь же: кем считался там у вас

Боец, который, оробев душою,

Мог бросить друга в самый трудный час?

 

А разве час мой легче был в ту пору?

Недели две, как сняли бинт с лица,

И... будем откровенны до конца...

Мой "стан чудесный" превращался в гору...

 

С таким лицом куда мне было деться?

Но верилось: он любит... Ничего!

И чтоб в трюмо напрасно не смотреться,

Я закрывала попросту его.

 

И дождалась... Но говорить про это

Нет, право, ни желания, ни сил.

Припомни сам то "радостное" лето!

И вспомни только, как ты поступил...

 

Нет, я тебя, Андрей, не упрекаю.

Зачем упрек? Да в нем ли суть сейчас?!

Ошибка? Я ошибки понимаю,

Но тут все было хуже во сто раз!

 

Речь шла не просто про меня с тобою

И не про то, кто жестче, кто нежней

Нас было трое, слышишь, Громов, трое!

И третьему ты был всего нужней!

 

Не ты встречал тогда его с цветами,

А Варя... друг, сердечная душа!

Не ты сидел бессонными ночами,

Склонившись над кроваткой малыша.

 

Порой хворал он... Тронешь ночью темя,

Оно огонь... Губешки шепчут: "Пить!"

А ты, быть может, с кем-то в это время...

Да нет, чего уж... Хватит говорить!

 

И что за толк, что ты на нас порою

Глядишь, былое вспоминая вновь.

Без громких фраз, пойми хоть раз душою,

Ты сам все предал: сына и любовь!

 

Такому трудно отыскать забвенье,

Вчера ли то случилось иль давно.

Любовь хрупка. И после оскорбленья

Пусть и жива - не та уж все равно!

 

Тебе сегодня худо. Понимаю.

Не потому ль ты и пришел сюда?

А если бы, скажи мне, та, другая,

Была б добрей и лучше, что тогда?

 

Постой, не спорь! Резка я, может статься,

Могу же я хоть раз такою быть!

Ведь ты пришел в нелегком разобраться,

Пришел узнать, смогу ли я простить?!

 

У женщин не всегда хватает силы

Быть твердыми. Поверь мне, я не лгу.

Что ж, за себя б я, может, и простила,

Но за него не в силах, не могу!

 

К чему смягчать? Не хмурься и послушай.

Пойми хотя бы сердцем наконец:

Предатель-муж почти не муж, Андрюша!

Отец-предатель вовсе не отец!

 

 

Глава XII

 

РЕШАЙ, ГАЛИНА!

 

Пять лет недавно минуло Сережке.

Он в той счастливой, боевой поре,

Когда любая палка во дворе

Легко летит то в птицу, то в окошко.

 

Над ним шумят седые тополя,

Сияет солнце что ни день щедрее,

По-майски улыбается земля,

Задорною травою зеленея.

 

В углу двора, где тает бурый снег

И прячется последняя прохлада,

Большой ручей, звеня, берет разбег

И мчит к воротам пенистым каскадом,

 

И здесь с Алешкой, лучшим из друзей,

Борясь с волной и свистом урагана,

На время превращается Сергей

Из пацана в лихого капитана.

 

Пусть не фуражку носит голова,

Не бескозырку с надписью "Грозящий",

А просто шлем, и то не настоящий,

С полоской букв: "Вечерняя Москва".

 

Не в этом суть, а в том, что "храбрый флот",

Не раз бывавший в гибельных сраженьях,

Идет сейчас отважно на сближенье

С "врагом", что в страхе замер у ворот.

 

Но в миг, когда раздался первый выстрел

И в воду рухнул "вражеский матрос",

Алешка вдруг задумчиво присвистнул

И, посмотрев направо, произнес:

 

- Гляди, Сережка, за соседним домом,

Там, где забор... Да вон же, позади.

Опять стоит тот дядька незнакомый.

К тебе небось. Поди же, посмотри.

 

Через плечо приятельское глядя,

Сергей сказал с суровым холодком:

- То папа мой, а никакой не дядя,

И я уж с ним давным-давно знаком.

 

Потом медаль потрогал на груди,

Поправил на нос сползшую газету

И звонко крикнул: - Папа, заходи!

Иди, не бойся! Мамы дома нету!

 

Отец взглянул на сына, улыбнувшись,

На миг, примерясь, посмотрел во двор,

Потом, вдруг по-мальчишески пригнувшись,

Одним прыжком преодолел забор.

 

И, сидя на скамейке возле сына,

Он жадно гладил плечи малыша

И повторял: - Да ты совсем мужчина!

Орел! Герой! Матросская душа!

 

Потом умолк. И, с тона разом сбившись,

Притиснул к сердцу: - Ах ты, мой матрос!.. -

"Матрос" же вдруг спросил, освободившись:

- А ты принес? - Ну как же... вот... принес!

 

И развернул упрятанный в бумагу

Большой зеленый парусный фрегат.

Он лихо мчался под пунцовым флагом.

- Ну как, ты рад? - И сын ответил: - Рад!

 

Затем, спросив о мощи урагана,

Сережка вдруг, смутившись, замолчал.

И, проследив за взором мальчугана,

Взглянув назад, Андрей поспешно встал.

 

Войдя, как видно, только что во двор,

Стояла Галя, строгая, немая,

Портфель тяжелый к боку прижимая

И глядя прямо на него в упор.

 

И он, как школьник, разом растерявшись,

Как будто что-то удержать спеша,

В одно мгновенье, вдруг вперед подавшись,

Схватил и крепко стиснул малыша.

 

Он, как птенца, прикрыл его собою

И всей спиною чувствовал сейчас,

Да, именно затылком и спиною,

Укор и холод темно-синих глаз.

 

Укор и холод... острые, как жало.

Но что оказать, когда она права?!

На миг вдруг в горле странно защипало...

Слова... Да нет! Нужны ли тут слова?!

 

Укор и холод... Нет, не в этом дело!

Все было здесь и больше и сложней.

Укор... Но разве так она смотрела?

И разве это подымалось в ней?!

 

Сияло солнце вешнее, большое,

Бежал ручей во всю лихую прыть...

А у скамьи стояли молча трое,

Еще не зная, как им поступить.

 

Да, Галя, это трудная минута.

Но стать иной, скажи, смогла бы ты?

Ведь после стужи даже самой лютой

Цветут же снова рощи и цветы!

 

Хоть, правда, после зимней непогоды

Не все деревья расцветают вновь.

Однако то не люди, а природа.

Природе же неведома любовь!

 

Молчит Галина... Может быть, впервые

За много лет так трудно ей сейчас.

И только слезы, светлые, большие,

Бегут, бегут из потемневших глаз...

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Творите биографии свои

Двадцатый век

Созвездие Гончих Псов

"Ах, как мы нередко странны бываем!.."

Учитесь!

Россия начиналась не с меча!

Диспут

Дорожите счастьем, дорожите!

В лесном краю

Падает снег

Помните!

Что такое счастье

Домовой

"Когда мне говорят о красоте..."

Доброта

Нежные слова

Когда порой влюбляется поэт...

Как мне тебе понравиться?

Проверяйте любовь

Ах, как все относительно в мире этом!

Родине

Верю гению самому

"Я могу тебя очень ждать,.."

Моему старому другу Борису Шпицбургу

Воспоминания

Листопад

Пятая строка

Зимняя сказка

Остров романтики

Нечестный бой

Ответ читателям

Кольца и руки

Шаганэ

Вечер в Ереване

Ледяная баллада

Трусиха

Лесная река

Два аиста

Баллада о ненависти и любви

Письмо с фронта

Мне уже не шестнадцать, мама!

Вечер в больнице

Клеветники

Бессонница

Друг без друга у нас получается все...

Хмельной пожар

Ее любовь

Поют цыгане

Старая цыганка

Цвета чувств

Когда друзья становятся начальством

Худшая измена

Сновидения

Неприметные герои

Чудачка

Заколдованный круг

Долголетие

Старый "Газик"

Одна

Как же я в детстве любил поезда

24 декабря

"Наша жизнь - как фонарика узкий свет..."

Души и вещи

Ленинграду

Роза друга

День Победы в Севастополе

Весенняя песня

О том, чего терять нельзя

Белые розы

Жены фараонов

Маринки

"Нужные люди"

Ночная песня

В звездный час

Разговор с другом

"Свободная любовь"

Разные свойства

Воспитать человека

Древнее свидание

Нытики и зануды

В кафе

Свидание с детством

"Прогрессивный" роман

Хорошие люди

Неравенство

Верная Ева

Эдельвейс

Именем совести

Литературным недругам моим

Всегда в бою

О смысле жизни

Обидная любовь

Разговор с небожителями

Не могу понять

Таежный родник

На рассвете

Пусть меня волшебником назначат

Все равно я приду

Озорные строки

Баллада о друге

Люди слова

Про будущую старость

Лесная сказка

"Доброе царство"

Вторая любовь

"Эх, жить бы мне долго-долго!"

Дайте спокойствие человеку!

Начало

Электрокардиограмма

В тайге

Любовь и трусость

"Ты далеко сегодня от меня..."

Весна в лесу

"Люблю я собаку за верный нрав..."

"Все как будто сделал славно я..."

Одно письмо

Оттепель

Два маршрута

О скверном м святом

Девушка и лесовик

Царица-гусеница

Клейкие руки

Моя любовь

Тревоги

На крыле

Судьбы и сердца

Виновники

Я встретил тебя в апреле

Нн горюй

Любовь, измена и колдун

Не надо цепляться за день вчерашний

"Забыв покой, дела и развлечепья..."

Я провожу тебя

Я мелкой злости в жизни не испытывал

Высота

Разрыв

Когда мне встречается в людях дурное...

"Каков человек по душе, по уму?.."

Самое прочное не земле

Аптека счастья

Высокий долг

Белые и черные халаты

Ошибка

Кристиану Бернарду

 

 

Улетают птицы

 

Сны - обман, и верить снам не надо...

Раздумье

"От скромности не подымая глаз..."

"Солдатики спят и лошадки..."

Прямой разговор

Стихи о чести

Серебряная свадьба

Улетают птицы

Горькие слова

Осмысление

 

 

Они студентами были

 

Подруги

Три друга

Гостья

Они студентами были...

Сказка о студенте и старике

Стихи о маленькой зеленщице

"Сатана"

Студенты

 

 

Песнь о бессловесных друзьях

 

Дикие гуси

Джумбо

Пеликан

"Эфемера Вульгарис"

Медвежонок

Комары

Бурундучок

Орел

Зарянка

"Рыбье счастье"

Бенгальский тигр

Дачники

Баллада о буланом пенсионере

Вечное заключение

Яшка

Стихи о рыжей дворняге

 

Поэмы

 

Поэма о первой нежности

Шурка

Галина